Накликанные Ариной неприятности Полетаева не обошли – его вызвали к следователю, но тут, в Нижнем, в Москву пока не требовали. Тот говорил с председателем Товарищества строгим голосом, пока Андрей Григорьевич из несвязанных друг с другом вопросов не понял, что тот ведет к своей какой-то определенной цели. Но какой именно догадаться не мог. Тогда он спросил открыто:
– Господин следователь, не ходите кругами. Хотите узнать нечто конкретное – спрашивайте.
– Хорошо, господин Полетаев, – уставший и сам от попыток подловить допрашиваемого седого, благообразного и, что уж скрывать, приятного ему господина, следователь сменил тон на откровенную доверительность. – Вот ответьте следствию, каким образом Ваше благосостояние так резко изменилось к лучшему буквально в считанные недели? Этого ведь скрыть не получится, господин хороший!
– А я и не скрываю, – Полетаев описал всю ситуацию с Выставкой и ее результатами. – Можете проверить, все это зафиксировано в договорах и иных документах. Учет у меня ведется аккуратно.
– Да уже проверили, не сомневайтесь, – вздохнул следователь. – И какие отношения Вас связывают с подозреваемым господином Мимозовым, кроме паевых? Личные, так сказать?
– У нас хорошие, доверительные отношения, – прямо отвечал Полетаев.
– Можно ли назвать их дружескими? Близкими? – настаивал допросчик.
– Мы между собой этого ни разу не обсуждали, – Полетаев смотрел следователю в глаза, видно было, что он откровенен и не ищет подвохов. – Я не назвал бы их такими уж близкими, но в дом мой он вхож, симпатия у нас, надеюсь, взаимная. А про дружбу – это я думаю, господин следователь, у обеих сторон поинтересоваться бы неплохо? Не так ли? Я, лично за себя могу ответить, что был бы счастлив иметь в числе друзей господина Мимозова.
– Вот так откровенно? – следователь откинулся на спинку стула, снял очки и, прищурившись, всматривался в допрашиваемого. – Не боитесь?
– Чего, простите? – приподнял брови Андрей Григорьевич.
– Мимозов нынче под следствием.
– Но это же когда-то прояснится, милостивый государь, – Полетаев был спокоен. – Что ж мне вилять-то в разные стороны? Не по возрасту уже!
– А вот еще, говорят, Вы недавно вступили в брак? – как бы только сейчас припомнил следователь, услышав про возраст, и одной рукой стал перекладывать какие-то бумаги. – Это так, господин Полетаев?
– Так, так, – Полетаев нахмурился. – К чему это тут?
– К тому, о чем и ведем беседу,– следователь прикусил дужку очков. – Например, ответьте, присутствовал ли Ваш близкий друг Мимозов на вашем венчании? Все-таки такое событие!
– Вы невнимательно меня слушали, милостивый государь, – Полетаев понимал, что его хотят нарочно вывести из состояния равновесия и не позволял себе этого. – Мы хорошие знакомые. О близкой дружбе – это Ваше собственное преувеличение. Нет, не был. Савва Борисович за несколько дней до нашей свадьбы отбыл по своим делам в Москву. Да и венчались мы не в городе, поэтому приглашенных было мало – это не всем, знаете ли, удобно, ехать за город.
– А вот не подскажете ли тогда происхождение этой записки? – следователь достал из одной из многочисленных папок на столе бумажный лист и протянул его Полетаеву.
– «Андрею в подарок при первой оказии», – прочел на нем Андрей Григорьевич. – Что это? Я не понимаю. Рука Саввы, да.
– Нашли при обыске нижегородского особняка подозреваемого. Хранилось с важными бумагами. Было приложено к данному документу, – следователь снова полез в папки. – И да! Раз уж все открылось, то уполномочен предать лично Вам в руки. Дарственные под юрисдикцию следствия не попадают. Да и приобретено еще летом, до поручения господину Мимозову хлопот по железнодорожной конфессии.
Прочитав документ о дарении ему имения: особняка, прилегающей к нему земли и подсобных строений в двух верстах от села Лугового, Полетаев не смог сдержать слез. Следователь отпустил его, так ничего конкретного и не предъявив.
***
Предстояли душевные испытания и Льву Александровичу. Ни о каком строительстве особняка, конечно, речь уже не шла, все активы Мимозова были заморожены на время следствия. Конкурсные работы по проекту городского общественного музея искусств были сданы, Лева страдал в Москве от безделья. От нечего делать вернулся он к разработкам собственного дома, да увлекся. Тут подоспели результаты состязания. Как ни уверен в себе был Борцов, а победа стала для него приятной неожиданностью. Он прямо из Конкурсной комиссии полетел на квартиру к Февронии – делиться радостью.
– Все! Я достиг своих мечтаний. Сбылось! Буду строить музей в самой Москве! Ничего не желаю более!
– Ты, Левушка, заслуживаешь успеха, – сказала она. – Но ты всегда идешь к нему как на битву! И я хочу за тебя радоваться. Но мне иногда кажется, что ты, не совсем то принимаешь за успех… Да и относишься к нему… Как в последний раз! Прошу тебя, послушай женщину. Хотя Савва тебе сказал бы то же самое – не складывай все яйца в одну корзину. Не ставь все, что есть на одну карту! Всегда должно быть что-то, кроме конкретного дела, ставки, цели. То, ради чего и оно, и все вообще. Слушай себя, Левушка. Не гонись ты так оголтело за этой удачей! Относись ко всему спокойней. Как есть, так и есть, не оценивай по высшему разряду.
– Это предостережение? – улыбнулся победитель.
– Это я, чтобы сбить твою эйфорию. Любя, Левушка! Мы тебя сто лет знаем, тебе с высоты падать больнее будет. Подожди. Торжествовать будем, когда первые посетители в залы войдут. Пока поубавь восторги, у тебя впереди еще всего столько – и работы, и радостей, и разочарований! Жизни, Левушка.
Мудрая Феврония оказалась права. Комиссия, присудившая проекту Борцова первую премию, от его услуг в строительстве отказалась полностью, хотя заранее было оговорено совершенно противоположное. Мотивировали это тем, что претендент не имеет академического образования, как будто это не было известно заранее. Лева был почти раздавлен. Феврония поддерживала его, как могла. Успокаивало одно – возглавить стройку назначили Петухова, ему Лева доверял – этот хотя бы не испортит! Начались работы по возведению. Лев Александрович не мог находиться в одном городе с отобранным у него проектом, запрещал себе, но все равно украдкой ездил на площадку, смотрел. Нервное его состояние было на грани болезни.
– Уезжай, Лева! – говорила ему Феврония. – У нас все налажено, мы справимся. Нечего тебе тут делать. Уезжай из Москвы.
– Куда? – качал головой незадачливый архитектор. – У меня и нет никого, кроме вас. Нигде.
– А вот и поезжай, хоть в Нижний. Аришу навестишь. Девочек.
Лева снова качал головой. Тут, как нельзя кстати, пришел запрос на него из Киева. Там были в восторге от проекта музея и желали его адаптации под местные условия. Звали для этих целей автора. Лева идеей этой загорелся, вспыхнул. Снова настала очередь Февронии качать головой.
– Ну, не может же мне все время не везти! – сказал ей перед отъездом Лев Александрович.
– Храни тебя Господь! – вслед ему прошептала Феврония Мимозова.
Из Киева Лев Александрович возвращался под Рождество. Решил поехать прежде в Нижний, а не в Москву. По письмам Февронии он знал, что дело движется медленно, что особых изменений в положении Саввы пока не происходит, что сама она, конечно же, не сможет с младенцем выбраться к старшим дочерям даже на праздник. И он, накупив подарков, прибыл в город, где оставил свои надежды прошлой осенью.
Любовь его к Лизе переросла в некую тянущую тоску. Он все еще помнил о ней, думал часто, но приписывал эту ипохондрию всем своим неудачам последних месяцев, не отдавая себе отчета в том, что все они и начались как раз после того, как он покинул этот город, не добившись ясности в своих чувствах.
Он знал, где теперь проживает Арина, и предвидел встречу. Но не ждал от нее ничего хорошего. Борцов теперь следовал совету Февронии и, сдерживая свой характер, пытался хранить душевное равновесие, не предвкушая ничего заранее, не впадая в восторги и ожидания. При его темпераменте это удавалось ему с трудом, и он часто скатывался в состояние почти что безразличия, что никак его дел не улучшало. В общем и целом говоря, сошел он с поезда в Нижнем Новгороде в настроении далеком от предпраздничных приготовлений.
Старшие Полетаевы должны были прибыть в город под самый праздник, Лиза распоряжалась всем сама. В зале уже нарядили огромную елку, по всему дому пахло хвоей и почему-то еще корицей. Арина расспрашивала Льва Александровича о его поездке, он отвечал кратко. Из его ответов девушки поняли, что и там что-то не задалось, поэтому расспрашивать перестали. Поблагодарили за подарки. Пили чай. Разговор как-то не клеился. Вдруг, что-то вспомнив, Арина встрепенулась, и начала быстро собираться куда-то.
– Простите! Я же совсем забыла, что мне нужно на завод! – она кликнула одеваться, пришла девушка, что служила горничной у них обеих с Лизой.
– Какой завод, Ариша? – Лиза недоумевала. – Ты ничего днем не говорила. Уже смеркается!
– Вот мне и надо успеть дотемна, – суетилась подруга. – Простите, Лев Александрович, что так Вас оставляю! Я уже заранее обещала. Нам надо… Это из-за подарков для детей рабочих. Завтра уж никого не соберешь! Надо непременно сегодня!
– Ну, что Вы, Арина! Раз надо…, – и гость тоже встал из-за стола, явно собираясь уходить.
– Вы же дождетесь меня обратно? – Арина уже убегала. – Я недолго. А то мы еще ни о чем толком не поговорили.
– Ну, хорошо, – нерешительно отвечал Борцов, присаживаясь обратно за стол.
Арина выбежала во двор и постучалась во флигель прислуги.
– Егоровна! – она впервые позволила себе подобное обращение. – Егоровна! Не пускай никого в Большой дом.
– Что это Вы, барышня? – няня все еще обижалась на Арину за ее холодность к ней.
– Вели Кузьме, чтобы плед взял потеплее! – у Арины настроение было восторженным, а говорила она заговорщицким шепотом. – Пусть покатает меня по городу часика два.