– Ух, ты, ух, ты, ягоды и фрухты! – воскликнуло начальство. – Этак мы тут до ужина просидим. Что так много-то?
– Так, Вы же знаете, господин уездный исправник – тут и с соседней волости документики, Вы же сами пожелали туда крюк не делать. Подвезли-с. Да еще пришлых много в этом годе у нас почили. Так что их тоже Вам придется учитывать.
– Ох, грехи наши тяжкие, – вздохнул уездный исправник, стал перебирать бумажки и снова прислушался. – Да что это там, действительно кто-то хнычет у тебя что ли?
– Да… – замялся становой и ладошкой показал сотскому выйти и разобраться. – Да это так. Пустяки.
Широкая улыбка подчиненного чем-то не понравилась Титу Силантьевичу.
– А ну, не крути! – велел он. – Что там у вас? Еще не хватало мне, чтобы потом слух пошел, что тут пытали кого-то, да именно, что при моем визите? Отвечать!
Он хлопнул ладонью по столу, стопка бумаг рассыпалась. Сунулся было сотский с отчетом, становой шикнул на него – уж лучше объясняться с начальством без свидетелей.
– Да девица тут одна, – мялся он, собирая с пола листы.
– Что за девица? Обалдел ты, что ли! Ты еще – задержанных в управлении разведи. Совсем тут распустились! Почему не в остроге? Что здесь делает какая-то девица? – уездный исправник стал багроветь.
– Да куда ее в острог, – как-то непонятно повел плечами становой. – Жалко.
– Тьфу ты! Работнички. Гулящую девку тебе жалко? Совсем уж!
– Да не гулящая она, – становой пристав и сам был уже не рад, что связался с приведенной утром странницей. – Говорит, на богомолье. Врет.
– Почему врет? – Тит Силантьевич ехал сюда долго, чай пил спозаранку, сейчас у него уже сосало под ложечкой. – Да не тяни ты! Доложи по форме!
– Докладываю! – становой вытянулся во фрунт. – Задержали девицу. Документов при ней нет. Видом из благородных. Про родных молчит. Плачет.
– Тьфу! – снова выругался в сердцах начальник, понимая, что трапеза откладывается. – Ну, давай ее сюда, что ли. Уж как-нибудь разберу ваши сложности.
Привели Таню. Даже в своем измотанном и помятом виде, она была статна и хороша. Тит Силантьевич оценивающе протянул:
– Ух-ты-у-уууу-ух-ты! Какие тут ягоды и фрухты! Это ж…
Более он ничего не успел изречь, потому что задержанная девица прямо перед ним пала в обморок.
***
Таня очнулась и поняла, что полусидит, полулежит в большом кожаном кресле, за массивным дубовым столом, а вокруг нее мечутся трое солидных мужчин – один вообще важный-важный, только растерявший сейчас всю свою грозность, другой тот, что привел ее и еще один, наверно, его начальник. Они махали на нее платками, брызгали в лицо, предлагали воды в стакане и всячески волновались. Она посмотрела на самого важного и все вспомнила.
– Я есть хочу, – без стеснения заявила она и смотрела теперь на исправника в упор, так, что тот даже смешался.
– Ну, давайте, – махнул он подчиненным, смущенный странным взглядом девицы. – Несите, чего там у вас? Знаю же, что готово все!
– Вы только присядьте, присядьте, Тит Силантьевич! – волновался местный начальник. – А то Вы сами того и гляди в беспамятство обратитесь. Вон, на стульчик. А то, что ж я потом Карелии Марковне о Вас докладывать стану? И девочкам?
– Ступайте, ступайте, – успокоило их начальство и присело напротив стола на стул для посетителей. – Ладно все со мной, хорошо.
Таня молчала, пока несли самовар и еду. Потом накинулась на пироги. Потом взяла моченое яблоко и уже с ним в руках, блаженно вздохнула.
– Ох, неладно! – она закатывала глаза от удовольствия. – Ох, не все ладно у Вас, Тит Силантьевич.
– Что это Вы, девица? Мы разве знакомы? Что за фамильярность? – Тит Силантьевич даже обиделся, совсем по-детски. – Я к Вам со всей душой, со всем пониманием. Угощеньями вот делюсь, а Вы? Перед Вами исправник уезда, между прочим. А Вы так, по-простецки!
– А мне, чем выше Ваш чин, тем сподручнее! – Таня выбирала второе яблоко. – А Карелия Марковна, по всей вероятности, Вам супругой доводится?
– Так, так, – полицейский начальник вглядывался в смелую барышню даже с каким-то любопытством. – И к чему это Вы ведете, девица? Вроде как у Вас в руках повод, а на мне сбруя? Чем таким Вы меня в узду взяли? Самому интересно!
– А вот и взяла. – Таня теперь, наевшись, боялась уснуть, так ее сразу разморило. – А интересно будет, когда я Карелии Марковне поведаю о Ваших похождениях в серебряной маске. Про гроб хрустальный. Да про забавы разные. Так-то! Или, может, Вашим подчиненным все рассказать? Прямо сейчас, никуда не трогаясь?
Тит Силантьевич молчал долго, разглядывал Таню.
– Ну, напугала! Ох. Сдаюсь! – шутливо скрестил он на груди руки. – А я ведь и не признал Вас сразу, барышня. Барон говорил, что Вы дворянского сословия. Так ли? Исхудали. Побледнели. Что так?
– Да жизнь такая.
– И чего же Вы в моем страхе из-под меня требовать желаете? – совершенно спокойно продолжал полицмейстер.
Вошел сотский, спросил, не надо ли чего. Таня испугалась, что сейчас разговор прервут, и она так и не успеет сказать, что хотела. Но полицмейстер отпустил младшего по чину, попросил не беспокоить, сам позовет.
– Вы отпустите меня! Иначе…, – Таня запнулась.
– Иначе? Ну, продолжайте, девица. Или не девица уже?
Полицмейстер имел в виду совершенно другое, но попал в точку. Таня испугалась, что он знает про мужа.
– Что? Что? – встрепенулся Тит Силантьевич, видя, что его подопечная норовит снова хлопнуться в обморок. – Да ты ешь, ешь, глупая! Сколь дней не кушала-то?
– Не помню, – прошептала Таня. – Но я больше не могу сразу. Меня уже мутит.
– Ну, тогда с собой дам, не бойся ты меня, не зверь я! – Тит Силантьевич встал и пересел к столу, к Тане поближе.
– Значит, отпустите?
– А вот это мы с тобой сейчас вместе и решим, дочка. Дочка у меня старшая, такая, как ты почти. Пей чаек.
– Я обещаю, что никому не скажу, если Вы…
– Да забудь ты свои угрозы. Не идет к тебе. А этим, – он кивнул на дверь, – даже не заикайся! Запрут как помешанную. Меня-то в управлении уж не один годик знают. Ни в жизнь не поверят. Ты думаешь, я тогда потащился на ту Выставку из большого желания? А на то сборище попал из болезненных склонностей? Дури-ии-ища! Я все, что в моем уезде делается знать должен. Если наших дураков поманили чем, то и я должен то прознать, за ними проследить, да на место их всех вернуть в целости и сохранности, даром что богатеи. Ума-то не у всех… Ты с бароном-то тем не дружишь больше, как погляжу?
– Он уж больше года, как умер, – Таня боялась сболтнуть лишнее.
– Вон оно как. Жалеешь? Родственник он тебе?
Таня так быстро замотала головой, а в глазах ее отразился такой испуг, что прожженный на уловках и не таких затворников полицейский, тут же понял, где собака зарыта. Через полчаса Таня выложила ему все: про мужа, про его любовь к долгам, картам и деньгам, про его нелюбовь к ней, и про опасность от его окружения.
– Да ну, какую-то ерунду ты говоришь, деточка, – не верил ей бородатый исправник. – Чтобы наш, русский офицер! Да быть того не может. Уж, я-то жизнь прожил! Многих армейских среди друзей имею, а такого паскудства не слыхал.
– Папа всегда говорил, что все от командира зависит. Как тот поставит, так и во всем полку станется, – авторитетно заявила Татьяна.
– А папа у тебя кто был? – уездному исправнику даже в голову не приходило, что такие мытарства могут выпасть на долю молодой женщины, почти девочки, если у нее жив отец.
– Генерал, – кратко ответила Таня.
– Ну, то, конечно, верно, – вздохнул Тит Силантьевич. – Но, может, ты не так поняла что? Может, у страха глаза велики? Может, вернешься?
В ответ он увидел такой твердости решимость, что вздохнул и молча стал перебирать бумажки, которые сдвинули при чаепитии на край стола.
– На преступление с тобой иду, – говорил он, слюнявя палец. – И не смей думать, что ты меня запугала. Пожалел я тебя, глупую. Только куда ж ты пойдешь? Есть у тебя во всем белом свете хоть одна родная душа?
– Есть! – твердо ответила Таня, пока не понимая, куда клонит этот большой и добрый дядька.
– Та-ааак. Мещанка, лет двадцати семи… Старовата для тебя, – вслух размышлял он. – Да и дети у нее остались. Не пойдет! Мертвяков-то не боишься? Ну, раз в гроб ложилась, чего уж. Да-ааа. Да и лучше бы дворяночку, чтобы хоть за триста верст можно уехать было. Крестьянка, крестьянка, опять мещанка. Вот. Вдова. Бездетная. Всего-то двадцати трех годков. И что ж ей не жилось, бедолаге! Тебе-то сколько? На, вот, держи. Теперь ты – Стрекалова Вера Михайловна. Только гляди, видишь, где она – ты – родилась и проживала? Так что, будь добра, в Горбатовский уезд ни ногой. Ее там кто угодно знать может. Так что…
– Куда ни ногой? – рассмеялась отчего-то бывшая девица, которая теперь стала – вдовица.
– В Горбатовский. А что?
– Нет-нет! Обещаю там не появляться. Спасибо Вам! – и Таня вскочила и чмокнула полицейское начальство в щеку. – А как же я? Отсюда?
– Сам подвезу.
Таня вышла из повозки за околицей с узелком моченых яблок в руках. Помахала рукой и пошла к какой-то деревне вдалеке, без дороги, через поле. Исправник уезда некоторое время смотрел ей вслед, потом велел:
– Трогай!
***
Счастье Лизы было полным и не замутненным ничем, потому что буквально накануне венчания она получила долгожданную весть от Нины. Лиза писала ей, звала на свадьбу, но, когда ей передали посылку от подруги, поняла, что они не увидятся. Ну, хотя бы что-то узнает она сейчас про Нину, так долго она волновалась за подружку, так долго не было от той никакой весточки. В коробке оказалось нежнейшее белоснежное белье, в нем Лиза и пошла под венец. И всего лишь небольшая записка. Но и ее было вполне достаточно!
«Дорогая, милая, любимая моя Лиза! Ты не представляешь, как рада я за тебя! Как только получила твое письмо, побежала давать работу моим девушкам. Все мерки твои я знаю наизусть, надеюсь, ты не растолстела? Хочу успеть, чтобы мой подарок оказался