Правящий класс — неистребим, а потому выживет в любых условиях и на любой почве. Перестроится и выживет. А трындеж о перестройке в интересах народа — россказни для дебилов. Страна вместе с экономикой хиреет и вот-вот развалится, а этим козлам наплевать, они только о своем кармане думают, как бы его набить поплотнее.
В одном только Красноярске больше ста заводов. Спросите любого рабочего, и он вам скажет: работы все меньше и меньше, и денег не платят, и жизни никакой. Цеха замораживаются или отдаются под склады кооператорам, оборудование распродается в частные руки. Да что там оборудование! Лес вокруг — многовековая сибирская тайга — безжалостно вырубается корейцами и вывозится за границу.
Зато Горбачев по телевизору, как вентилятор, размахивает руками, призывая «расширить» и «углубить» то, что давно уже разворовано. А слово «консенсус» в народе давно стало матерным.
Лютый подхватил с земли большой камень, размахнулся и в сердцах запустил его в воду…
Через два дня ему официально объявили об увольнении с завода по сокращению штатов…
Часть втораяОПРАВДАННОЕ УБИЙСТВО
5
Двое оперов сидели ночью в кабинете уголовного розыска и пили водку, закусывая ее килькой в томатном соусе. Рядом на столе, среди бумаг, стаканов и пустых консервных банок лежал проходивший по одному из дел портативный магнитофон, из которого неслась блатная песня…
Мне пел, нашептывал начальник из сыскной:
Мол, заложи их всех! Зачем ты воду мутишь?
Скажи, кто в опера стрелял, и ты — «сухой»,
Не то ты сам себя на полный срок раскрутишь.
А за окном алели снегири,
И за окошком иней серебрился!
Сегодня не увидеть мне зари,
Сегодня я в последний раз побрился…
— Я ничего не понимаю, Денис! — Развел руками капитан Устрялов. — Гоняемся за Быкаловым день и ночь, пасем его, как волки овцу, реально ловим с поличным, а толку — ноль. Мы сколько раз его на одной только наркоте брали?
— Дважды, Толик, — напомнил Кормухин. — А если с организацией притонов считать — четыре раза.
— Мы что, клоуны?
— Сам не пойму, зачем вообще пашем, Толя? — Кормухин разлил горючку по стаканам. — Наверное, по привычке. Уроды жируют, у них и мерсы, и телки такие, что глаза разбегаются…
— Да плевать на телок, Денис! Они скоро не то что заводы, весь город под себя подгребут! Ты разве не видишь, что даже прокуратура у них куплена с потрохами?
— Тс-с! — Кормухин с многозначительным видом приложил к губам указательный палец: мол, у стен есть уши.
— Даже прокурор, — продолжал Устрялов пьяным шепотом, — прокурор под дудку Быкалова пляшет!
Они замолчали. А магнитофон все так же невозмутимо и равнодушно крутил кассету, на которую какой-то неизвестный науке самодеятельный исполнитель записал свой крик души.
Проволока колючая в три ряда!
И тоска, хоть волком вой!
Никуда не денешься, никуда!
Конвой! Конвой!..
— Насчет прокурора полной ясности нет, — задумчиво сказал Кормухин. — Ты на него бочку так вот просто не кати, а то сам под нее попадешь.
— Я что-то не понял, Денис, ты сам-то на чьей стороне? — насторожился Устрялов.
— Да на твоей я стороне, не пыли! Просто все очень сложно, запутано.
— Да не запутано, а загажено! — с болью в голосе сказал Устрялов и уставился пустым взглядом на орущий магнитофон.
Вы бы сделали матрешку, бля, из Сталина,
Вам бы сунули лет десять за художества!
А в тайге так много леса не повалено,
И на выбор лагерей такое множество!..
— Заманал, сука! — Устрялов со всего маху грохнул кулаком по кассетнику: он хрюкнул и замолк. Во все стороны брызнули куски пластиковой накладки.
— Хорошо, что у нас в кабинете телевизора нет, а то ты бы и его раскурочил, — невесело усмехнулся Кормухин. — Знаешь, что, друг мой Устрялов? А не дерябнуть ли нам еще по одной?
Но выпить им так и не удалось. На столе задребезжал телефон. Денис подхватил трубку.
— Кормухин слушает…
— Мужики! — крикнул на другом конце провода оперативный дежурный. — Срочно на выезд. В ресторане «Саяны» какой-то придурок с гранатой нарисовался.
— Толик! — Капитан Кормухин бросил трубку и, открыв сейф, достал оттуда табельный «Макаров». — Хватит водяру жрать. Поехали!
Вооружившись, оперативники бегом бросились на выход. У здания отделения милиции их уже ждала служебная машина.
— СОБР вызови! — крикнул Кормухин, пробегая мимо помещения дежурного.
В последнее время ни один выезд на место происшествия не обходился без спецназа — сводного отряда быстрого реагирования.
Олю окончательно добила ломка. Она металась по квартире, крушила мебель, била посуду, рвала на себе одежду и волосы. Губы у нее были искусаны в кровь, а глаза стали пустыми, черно-коричневыми. Сегодня ночью ей не повезло: она, как ни старалась, не смогла достать себе дозу героина. Точнее, наркотики в городе были, и купить их можно чуть ли не на каждом углу. Но денег ноль. А в душе — отчаянный страх и ожидание еще большей муки.
— Ма-а-а-ма-а-а! — кричала она и билась головой об пол. — Ма-а-мо-чка-а-а!
Оля выбежала на маленький балкончик своей хрущобы.
— Не могу… — прошептала, смахивая с лица крупные капли пота. — Не могу больше так жить…
Она перегнулась через перила и посмотрела с четвертого этажа вниз. Под балконом — асфальтовый тротуар. Самое то, чтобы разбиться в лепешку. Перекрестившись, она подалась вперед…
— Стой, дура! — заорала вдруг тетка Варвара с соседнего балкона. — Чего верещишь, манда окаянная, посреди ночи? Всему дому спать не даешь! А ну, заткни пасть, прошмандовка!
Вздрогнув от неожиданности, Оля с коротким криком отпрянула назад, взмахнула руками и, потеряв равновесие, упала назад, на порог комнаты. Завыла, заскребла по крашеным доскам ногтями, поползла в прихожую. Кое-как дотянулась до телефонной трубки. С трудом попадая в отверстия на диске, набрала номер.
— Але… — из последних сил прошептала она в трубку. — Позови… Быкалова.
Ей что-то ответили.
— Ты что, не понял, урод? Быкалова позови к телефону! Скажи, что Ольга Кириллова звонит!
Прошло еще немного времени.
— Да, слушаю, — мужской голос в трубке звучал уверенно и властно.
— Это я, Оля… — жалобно сказала она.
— А чего среди ночи? — хохотнул Быкалов. — До утра не подождать было?
— Не могу ждать…
— Тогда говори, в чем дело?
— Я согласна…
Она положила трубку, вытянула перед собой руки с исколотыми на локтевых сгибах синими и тонкими венами. И зарыдала…
Милицейский УАЗ подкатил к ресторану «Саяны». И почти одновременно с ним сюда же с рокотом мощного двигателя вырулил огромный «урал», кузов которого был переоборудован в металлическую будку с зарешеченными окнами — для перевозки арестантов. Из будки, грохоча тяжелыми ботинками, высыпали бойцы СОБРа, экипированные в стеклопластиковые шлемы-полусферы и бронежилеты.
Снайперы немедленно заняли выгодные позиции, взяв в оптические прицелы вход в увеселительное заведение и окна. Бойцы с автоматами окружили ресторан, держа оружие наготове. Командир СОБРа — коренастый широкоплечий старший лейтенант — подошел к устряловскому уазику.
— Здорово, мужики! — Он по очереди пожал руку Кормухину и Устрялову. — Кого здесь работаем?
— Да мудак какой-то с гранатой испортил людям праздник, клиентов на пол уложил, — объяснил Кормухин ситуацию.
— Взял заложников, то есть? — спросил собровец. — А граната у него откуда?
— Ты у меня спрашиваешь? — возмутился Устрялов. — Ты у него спроси, когда захватишь!
— Ну, это если он живой останется. Давайте лучше замочим его на хер, и всех делов, — предложил старший лейтенант.
— Дурацкое дело нехитрое, — возразил Кормухин. — Ты сделай так, чтобы и люди не пострадали, и сам этот придурок цел остался.
— Кормухин, — сочувственно посмотрел старший лейтенант на Дениса, — ты закон импотенции знаешь?
— Какой еще закон?
— А такой: хотеть — не значит мочь! Тут, брат, от хотения мало что зависит. Так что извини, будет как получится. Всем — внимание! — произнес он в портативную рацию. — Приготовиться к штурму…
— Что? Обосрались, сволочи? — Олег Лютаев, белый как мел и бесстрастный, как покойник, прохаживался по залу ресторана, размахивая ручной гранатой РГД-5. — Жируете туг, ублюдки! Икру черную ложками хаваете, а народ скоро с голоду дохнуть начнет! Куда харю поднял? — Кто-то из уложенных на пол посетителей попытался привстать и тут же получил ногой по заду. — Лежать!
Он уже шесть месяцев болтался без работы. С завода его уволили, как и несколько сотен других работяг. Вскоре после переселения бараки были отрезаны от городской линии холодного водоснабжения, а горячей воды там сроду не было. Через некоторое время вырубили и электричество. Комнаты топили печками-буржуйками. И пили. Пили все поголовно. Нет, пожалуй, трезвым оставался только старик Пахомыч. Поклявшись однажды завязать с водкой, он даже в этой критической ситуации оставался верным своему слову.
Лютый с товарищами по несчастью каждый день бродил по городу в поисках случайного заработка. Если повезет, удавалось подработать грузчиком — день-два, больше не брали, иногда удавалось попасть на овощную базу. Вот тогда в бараках появлялась картошка, капуста, морковка, и женщины варили борщ. С мясом, конечно, была напряженка. Но если изловчиться и выпросить в магазине говяжью кожу — ее обычно перемалывали в фарш и продавали, как натуральную говядину — то в борщ эта штука шла очень даже замечательно.
Многие из безработных стали подворовывать. Двух ребят за последние три месяца посадили. Доведенные до отчаяния такой жизнью, они ворвались в универмаг и внаглую потащили к выходу все, что подвернулось под руку. Там их скрутили охранники и вызвали милицейский наряд.