Иван не сел – упал без сил под полотняный навес у телеги. Молодая красивая девка в высоко подоткнутой юбке протянула ему двумя руками крынку.
– Попейте молока, Иван Максимович.
Иван взял было – да чуть не выронил из негнущихся пальцев. Девка захохотала.
– Что, утомился уже? – усмехнулся отец. – Начали только. Это тебе не гири в цирке ворочать!
Иван жадно пил гулкими глотками, запрокинув крынку. Девка, не отрываясь, смотрела на него.
– Спасибо, родная, – отдал Иван ей крынку.
– Пошла, чего уставилась! Дыру проглядишь, – прикрикнул на нее отец, и девка побежала по полю, взбивая коленями юбку. – Неужто не признал? – кивнул вслед ей отец. – Поярковых младшая, Любаша. Помнишь, девчонка сопливая за тобой хвостом таскалась, всему хутору на потеху? Ты ее шугал от стыда.
Иван удивленно покачал головой:
– Долго меня не было.
– Долго, Иван, – кивнул отец. Помолчал и сказал: – Работай, Иван, работай. Работа – она все лечит, и душу, и дурь, и болячки…
– Откуда узнали-то? – глядя в сторону, спросил Иван.
– Не на Луне живем. Газеты вот не всегда доходят, а слухи быстрей телеграфа… Я не баба, жалостливых слов не знаю. Я тебе вот что скажу, Иван. Было, давно уже, – влюбился. Да как! Себя не помнил, как зовут, какого роду! Девка с соседского хутора – такая… такая… какую раз в жизни судьба дарит. Казак я или нет? Любишь – бери, не любишь – руби! А с другой стороны, я матери твоей слово дал перед Богом. Казак один раз слово дает – что жене, что царю, и держит уже до смерти. И тебя с братьями как оставить – батька, мол, не помер, не на войне порубили – за юбкой убежал… Измучился, черный стал, люди шарахаются. Я тогда в поле пошел, сюда, – повел он головой вокруг. – Жил здесь и пахал с утра до ночи, так что кобыла с копыт валилась, так что руки до мяса стер. И когда ничего уже в душе не осталось, ничего живого, кроме ломоты да боли, тогда вернулся…
Иван во все глаза смотрел на него.
– Ты не рассказывал мне, бать…
– А я и сейчас не говорил ничо, – сказал отец, глянув на подходящих братьев. – Померещилось тебе с устатку…
Иван сам не заметил, как заснул, накрыв лицо шляпой, бессильно раскинув руки. Братья поели, младший хотел растолкать его, но отец молча повел рукой: не тронь. Они поднялись и пошли к своим воткнутым в землю косам.
Столы в хате были сдвинуты и накрыты. За столами собрался чуть не весь хутор. Кому не хватило места, сидели на подоконниках, как на галерке, а с улицы заглядывали, расплющив нос о стекло, пацанята. В воздухе белыми облаками висел дым от трубок и самокруток.
Иван сидел между отцом и матерью.
– Чо ж ты бирюком сидишь, Иван? – заплетающимся языком сказал кто-то. Самогона выпито было уже немало. – Не выпил даже с нами, чокаешься все только. Зазнался, что ли, в столицах-то?
– Это у них порядок такой. Ре-жим! Ни выпить тебе, ни закурить!
– А бабу-то хоть можно?
– А с бабами вообще ни-ни. А то сил уже ни на что другое не останется!
Все захохотали. Мать тревожно глянула на Ивана. Тот засмеялся со всеми вместе.
– Да я ж никогда капли в рот не брал, с тех пор как батя нас с братьями нагайкой поучил. Мы тогда на Масленицу со стола допили, что за вами осталось – на всю жизнь охоту отшиб!
Все снова расхохотались.
– Иван, ты, говорят, в Париже самом был – расскажи!
– Забыл я все, – спокойно ответил Иван.
– Как – забыл?
– А так, забыл. Вот как мы с тобой в ночное пацанами ходили – помню. Когда ты в темноте на козла набрел, потом до самого хутора бежал-орал – за черта принял! – под новый взрыв хохота сказал Иван.
– Гостинцы-то своим привез? Похвались!
– А как же! Мне – вот, платок, – мать горделиво показала шаль, накинутую на плечи.
– А мне – сигары французские! – засмеялся отец. – Иван, принеси, народ посмешить! У меня в комоде, сверху, где бумаги все мои.
Иван пошел в соседнюю комнату, выдвинул ящик, достал деревянную шкатулку с сигарами. Присмотрелся, выдвинул ящик дальше. Снизу аккуратно сложены были вырезки с фотографиями из газет: Иван в схватке на арене… в черкеске и папахе… в чемпионской ленте с медалями…
Иван удивленно перебирал фотографии, разглядывал. На последней он держал на вытянутой руке над головой Машу…
Мужики попыхивали сигарами, передавали друг другу, качали головой:
– Против нашего самосада пожиже будет!
– Да, что для казака забава, то для француза смерть!
Кто-то затянул протяжную, пронзительную казацкую песню, тотчас подхватили все – про казака, который собирался на войну и прощался с любимой, и как настиг его в чистом поле горячий свинец…
Иван крепился, опустив голову, играя желваками, потом не выдержал, вышел из хаты и побрел в темноте, не разбирая дороги. Сел на землю, подперев голову руками.
Тихо подошла мать, села рядом, положила ладонь ему на голову.
– Поплачь, Ваня…
– Не могу. Внутри жжет все, а не могу, мама, не получается… Видно, кончились мои слезы. Не знаю, заплачу еще хоть раз в жизни…
Песня продолжалась, доносилась из дома – только голоса, а слов отсюда было не разобрать…
…Иван оторвал голову от подушки и сел на кровати. Номер отеля озарял свет рекламы с улицы. Мелодия еще звучала у него в ушах, и Иван стал негромко подпевать. Но песня не складывалась, он забыл какие-то важные слова.
Иван заходил вперед и назад по комнате, снова и снова начиная куплет, надеясь, что слова придут сами. Потом выскочил в коридор и забарабанил в соседний номер.
Дверь открыл заспанный Терри. Иван ворвался к нему.
– Терри, помнишь песню – старая песня, там казак собирается на войну и прощается с девушкой и уже знает, что не вернется, и…
– Иван, какая война? Что случилось? На улице стреляют?
– Да нет! – нетерпеливо заговорил Иван. – Слушай, Тарас, ты же из России сам, ты должен помнить! Давай я сейчас начну, может, ты вспомнишь, как там дальше… – Иван запел.
– Иван, я ничего не понимаю! Сейчас четыре часа утра! Я хочу спать. В восемь часов мы с тобой выезжаем в Нью-Йорк…
– Тарас, это очень важно для меня, понимаешь? – в отчаянии закричал Иван. – Давай еще раз попробуем. Ты же русский, черт тебя подери!
– Я американец, Иван, – сказал Терри. – Я не помню эту песню. Если это действительно важно – завтра я пойду в центральный лайбреари… в книжный собрание и закажу, чтобы нашли этот текст. А сейчас давай спать. Хорошо?
– Да… Спасибо, Терри. Извини, – Иван вышел.
Они мчались на машине по прямой, как стрела, дороге посреди каменистой красноватой пустыни с редкими узловатыми кустами на обочине. На горизонте поднимались слоистые горы причудливой формы. Иван, откинув голову на высокую спинку, равнодушно смотрел в окно. Сидящий рядом Терри разговаривал по-английски с перегнувшимся с переднего сиденья Скоттом. Брюс сидел за рулем.
– Да, Иван, – перешел на русский Терри. – Мы говорили про твою идею про казачий фолк…
– Про что? – не понял Иван.
– Фолк… национальный искусство… Эта твоя песня: казак едет на войну, девушка плачет, и так дальше. Это очень, очень хорошая идея, Иван! Ты начинаешь понимать в бизнесе! – засмеялся Терри, шутливо грозя ему пальцем. – Каждый, кто приезжает в Америку, рано или долго начинает понимать в бизнесе. Мы посчитали пока в голове. В каждом городе, где мы выступаем, мы будем организовать концерт – девушки в национальном костюме. Перед каждой схваткой – страшный военный танец на ринге: десять казаков в больших шароварах, с большой саблей. Дансеров можно нанять в любом мюзик-холле. Мы будем продавать разный национальный атрибут – головной убор, серебряные украшения, короткий сапожки – казачинки, да? – для мужчин и женщин. Мы организуем производство. Каждый твой поклонник – а это половина Америки – купит это, а вторая половина посмотрит на него и подумает: а почему у меня это нет? Мы создадим казачий мода в Америке, Иван! – в восторге рассказывал Терри. – Это целый большой, огромный бизнес, и ты будешь получать одну четверть! Ты понимаешь, Иван?! После Нью-Йорка мы начнем с тобой новый рекламный кампани!
Иван оторвался от окна и недоуменно глянул на него.
– В Нью-Йорке последнее выступление.
– Нет, Иван, это только начало! Мы начнем новый тур по всей Америке!
– Завтра я выступаю последний раз. Мы с тобой договаривались. Мы контракт подписали!
– Иван, никто не заканчивает бизнес на подъеме! Никто не уходит, когда деньги сами идут к тебе! Ни один умный человек на свете! – повертел Терри пальцем у виска.
– Значит, я один на свете дурак!
– Иван, на твоем счету в банке больше пятьсот тысяч долларов. Это много, но потом будет миллион, два миллион, пять миллион! – в отчаянии убеждал Терри. – Ты не понимаешь, Иван! Ты будешь богатый человек! Тебе пятьдесят лет. Когда ты не сможешь дальше выступать – у тебя будет много денег, очень много!
– Это ты не понимаешь! Я домой хочу! Я сыт уже твоей Америкой вот так! Стой! Останови, я сказал! – Иван ударил кулаком по сиденью Брюса. Тот затормозил.
Иван выскочил из машины, шагнул в одну сторону, в другую – во все стороны была все та же красная пустыня. Он ожесточенно рубанул тростью жесткие, будто металлические кусты. Терри с компаньонами, тоже выйдя из машины, наблюдали за ним.
Наконец Иван вернулся к машине.
– Слушай меня, Терри, – сказал он. – Я говорю слово только один раз и второй раз не повторяю. Так уж отец научил, извини. После выступления я забираю деньги – сколько заработал – и сажусь на пароход. А ты греби свои миллионы, с девками и плясками – только без меня!
– Хорошо, – ответил тот. – Но, может быть, сначала ты сядешь в машину?
Они поехали дальше. Американцы вполголоса переговаривались о чем-то, поглядывая на Ивана.
– Я понимаю, ты устал, Иван, – миролюбиво сказал Терри. – Давай спокойно поговорим об этом в отеле.
Иван молча, угрюмо смотрел на красные горы за окном, смазанные скоростью в одну пеструю полосу…
…цветастые рубахи и нарядные сарафаны, лошади и другая домашняя живность кружились в шумном водовороте ярмарки.