Однако через несколько минут вопль повторился. На этот раз он звучал еще страшнее. Хаим вскочил, вырвал инструмент у придурковатого скрипача, швырнул его наземь, затем бросился в свадебный чертог.
Вначале, при едва различимом мерцании керосиновой лампы, он ничего не смог разобрать. Хаим подкрутил фитиль… На просторной постели (собственно, это была Хаимова с Хавой супружеская кровать, предоставленная на время молодым) в самом углу у стены, сжавшись, сидело растрепанное существо в сползшей с плеч кружевной рубашке. Хаим в первый момент не узнал собственное дитя. Глаза у существа были настолько огромны, что, казалось, занимали пол-лица. На другой половине постели неподвижно лежал абсолютно голый человек с закрытыми глазами и как будто спал.
Следом за Хаимом в комнату вбежала его дородная супруга с лампой в руке. Из-за ее спины на происходящее глазели любопытствующие гости.
– Закрой дверь, дура! – скомандовал Хаим жене. Вот и долгожданный скандал, со злостью подумал он. Теперь сплетня со скоростью телеграфа пойдет гулять по городу. – Что случилось, Ентеле? – спросил Хаим у дочери совсем иным тоном. – Почему ты так страшно кричишь? Соловей сделал тебе больно? Нужно немного потерпеть… Ты уже большая девочка.
– Папеле, мамеле, – закричала невеста, – это не он!
– Что значит не он? Как тебя понимать?
– Не он это! Не муж мой, Николай Иванович Соловей!
Услышав подобные речи, Хаим решил, что дочь сошла с ума. Когда-то он слышал нечто подобное. Некая девица была настолько невинна и наивна, что в первую брачную ночь решила, будто муж, которого она в день свадьбы увидела первый раз в жизни, хочет убить ее, и свихнулась. Но Ента, Ента… Ведь она жила не в сахарном дворце. Неужели она настолько глупа?
В этот момент в комнату ворвался Наумчик. Он был полуодет и всклокочен. Похоже, только что отлепился от какой-нибудь сдобной партнерши по танцам.
– Что тут происходит?! – завопил он с порога. – Что за крики, что за шум?! Из-за пары капель крови столько воплей.
– Тише, Наум! – одернул его отец. – Выбирай выражения, ты не в казарме! Объясни нам, Ента, что случилось? – ласково попросил он дочь. И та сквозь слезы, запинаясь, стала рассказывать. А случилось вот что.
Ента, конечно же, никакая не дура, об интимных отношениях между мужчинами и женщинами была наслышана. К тому же перед свадьбой родная мамаша прочитала ей краткую лекцию на эту тему. Лекция сопровождалась ужимками, хихиканьем и недомолвками и сводилась к главному: что бы муж ни потребовал, нужно смириться и терпеливо выполнять его желания. «По первости тебе может быть даже как бы противно или, того хуже, смешно, – заключила краткое введение в сексологию опытная Хава, – но очень скоро понравится». Ента и страшилась, и с нетерпением ждала дальнейшего. И вот свершилось! Муж вел себя очень деликатно, не торопил, не срывал в нетерпении одежд, тем более не рвал их якобы в порыве страсти. Вначале действительно как бы неприятно и даже больно, но Ента, помня советы мамеле, не проронила ни звука. Страшное наступило, когда все кончилось, когда муж открыл рот…
– И что же он такого сказал? Чего ты вопила, как недорезанная? – допытывался Хаим.
– Он заговорил словами из Песни Песней, – сообщила Ента. – Будто он – Соломон, а я – Суламифь. Ну, там «…мед каплет из губ твоих, невеста, мед и молоко под языком твоим…»
– Очень мило, – заметил Хаим, – зятек-то, оказывается, культурный человек. Знает наши обычаи, хотя и русский.
– Да нет, папа, – досадливо произнесла Ента, – это вовсе не мой муж. И в постели со мной был вовсе не мой муж, то есть муж, конечно, но не совсем…
– Ничего не понимаю! – заорал Хаим. – Муж, не муж… А кто же? Объясни толком.
– Это Моисей Горовиц, – после некоторой паузы сообщила Ента.
– Что?! – в один голос воскликнули члены семейства Беркович.
– Да, – сказала Ента. – Точно он. Моисей. И говорит по-нашему. И голос его.
– Как это может быть?! – возопил Хаим. – Моисей Горовиц сегодня умер. Сам похоронил. Вот этими руками. – Он поднес лампу к лицу лежащего. Никаких сомнений – перед ним был Соловей. – Она точно сошла с ума, – решил Хаим. И тут зять открыл глаза.
– Она правду говорит, – изрек он. И голос точно не принадлежал Соловью. Это был высокий, писклявый дискант Мошки. Хаим от неожиданности опустился на стул.
– Диббук[11], – произнес Хаим еле слышно. Но его расслышали все присутствующие. Хава заголосила дурным голосом, Ента завизжала. Только Наумчик не мог понять, в чем дело.
– Растолкуйте, папаша, что происходит?! – взревел он.
– В твоего друга вселился диббук, – сообщил Хаим.
– Диббук? Что еще за сказки! Какие в наше время могут быть диббуки? Николай Иванович, что они такое толкуют?
– Они правду говорят, – заявил тот, кто был еще недавно Соловьем.
– Что за глупости. Коля, очнись!.. Встань, надень кальсоны. Приведи себя в подобающий командиру Красной армии вид. Ну пошутили – и хватит. К чему этот дурацкий розыгрыш?
– Я не Коля, красный командир, – отвечало существо все тем же высоким голосом, вовсе непохожим на мужественный баритон Соловья. – Я несчастный Моисей, ушедший из мира сего, но не нашедший приюта в мирах иных и обреченный блуждать среди живых за содеянное мною. Но я добился своего. Больше всего на свете я желал обладать Ентеле. И вот она моя. Неважно, в каком теле я овладел ею…
Тут Ента вскрикнула и упала без чувств.
– Однако, папаша. Дела у нас тут нешуточные происходят, – насмешливо заметил Наумчик. Хава в это время приводила в сознание дочь, прыская на нее водой изо рта. – Объясните, пожалуйста, как все понимать? Почему этот Моисей может находиться в моем друге Соловье? Это что, гипноз, магнетизм, чревовещание?..
– А понимать нужно следующим образом, – задумчиво заговорил Хаим. – Мошка сегодня повесился. (Услышав эти слова, только что приведенная в чувство Ента снова хлопнулась в обморок.) Мы его уже похоронили. Однако на могиле произошел некий инцидент…
– Какой?
– Долго рассказывать, – уклончиво сказал Хаим.
Однако Соловей, или тот, кто в нем находился, внес ясность:
– Моя матушка, обвинив в моей смерти ваше семейство, прокляла весь ваш род до десятого колена.
– Ой-вей! Горе мне, несчастной! – заголосила Хава.
– А косой, в ответ, проклял меня, – продолжил излагать факты диббук. – И теперь нет мне пристанища ни в аду, ни на небесах.
– Он правду говорит? – спросил Наумчик.
Хаим молча кивнул.
– Я в подобную хиромантию не верю! – раздраженно произнес Наумчик. – Это какой-то фокус. Возможно, вражеская провокация. Через три дня нам нужно возвращаться в округ, а кого я, позвольте спросить, привезу? Что мне на это скажут?! Вы подумали, папаша, прежде чем проклинать какого-то придурка! А может, Николай просто хлебнул лишнего?
– Да он и не пил, – сообщил Хаим.
– Очень мило. Тогда свихнулся… Хотя… Не мог он столь скоропостижно сойти с ума.
– Ничего он не свихнулся, – язвительно заметил диббук. – Мозги у него крепкие. Но голова тут ни при чем…
– Да оденьтесь, Коля, или кто вы там есть на самом деле, черт бы вас побрал. Стыдно смотреть! – завопил Наумчик. – Что же делать? – спросил он у отца.
К Хаиму уже вернулось самообладание.
– Вот что, – заметил он. – Нужно все как следует обдумать и взвесить. Да кончай ты стенать! – прикрикнул на жену. – Иди выпроваживай гостей и Енту уведи отсюда… А ты, Мошка, отвечай, заклинаю тебя именем господним, почему вселился в красного командира Соловья и как долго намерен в нем находиться?
– Попрошу не называть меня Мошкой, – высоким, писклявым голосом отвечал диббук. – Мое имя – Моисей.
– Хорошо, пускай Моисей. Отвечай!
И не орите, пожалуйста. Я все очень хорошо слышу. Почему я вселился в этого гоя? Да потому, что он стал мужем моей любимой! Моей Суламифи… То есть Енты. Вы не отдали ее мне, и тогда я, используя секреты каббалы и тайные знания, исчислил, как нужно поступить, чтобы все же добиться своего. И вот я в теле этого грубого солдата, к тому же иноверца.
Но как ты смог вселиться в него? Ведь он же христианин, а насколько я знаю, неприкаянная душа может укорениться только в иудейском теле.
Я могу поместиться, где захочу, – с гордостью отвечал диббук. – Хоть в дереве, хоть в камне, хоть в живой твари. А касаемо этого… Так он вообще неверующий и креста не носит. Поэтому вселение в него не составило ни малейшего труда.
И сколь долго ты намерен находиться в этом теле?
Пока оно пребывает на грешной земле.
То есть до самой его смерти?
Вот именно.
После некоторого раздумья Хаим осторожно осведомился:
Даже раввин не сможет тебя изгнать?
Пусть попробует, – заносчиво ответил диббук. – Никто и ничто не сможет разлучить меня с моей любимой.
Скверная история, – заметил Наумчик. – Очень скверная. И нам с вами, папаша, не поздоровится, не сумей мы избавиться от этой напасти. Могу представить, как будут развиваться события. Дело в том, что советская власть не допускает существования нечистой силы. Нашего друга, скорее всего, отправят лечиться в сумасшедший дом. А там, ясное дело, никакой Енты не будет. Ты слышал, придурок?
Диббук молчал.
Но это, так сказать, полдела. Начнется следствие. Как да почему?.. И вот тогда для нас с вами, папаша, и наступят основные неприятности. Будь это какой-нибудь Янкель или Абраша, никто и слова не скажет, а тут красный командир, и не в малых чинах. Поэтому нужно что-то делать, и немедленно.
Ясно, – сказал Хаим. – Завтра начнем действовать. Как говорится, утро вечера мудренее. А может, ты уйдешь по-хорошему? – обратился он к диббуку. – Слышал же, что тебя ждет?
Мне все равно, – ответствовала нежить. – Вы живете в призрачном мире, и ваше время исчисляется мгновением, а я обитаю в вечности, и терять мне нечего. Ибо сказано: «сильна как смерть любовь»[12]