– А как насчет Питера Хоутона? Ты его знала?
– Его все знали.
– Почему?
– Он выделялся, – пожала плечами Джози.
– Потому что был не таким, как все?
– Потому что не старался приспособиться, – на секунду задумавшись, ответила Джози.
– Ты встречалась с Мэттью Ройстоном?
Глаза Джози мгновенно заволоклись слезами.
– Он любил, чтобы его называли Мэтт.
Патрик протянул ей бумажную салфетку:
– Джози, я очень сожалею о том, что с ним произошло.
– Я тоже, – сказала она и опустила голову.
Подождав, когда она вытрет глаза и высморкается, Патрик спросил:
– За что Питер мог невзлюбить Мэтта?
– Над Питером многие смеялись. Не только Мэтт.
«А ты?» – подумал Патрик. Он изучил тот фотоальбом, который изъяли при обыске у Хоутонов. Фотографии многих ребят были помечены, но погибли не все. Причин могло быть несколько. Вероятно, застрелить всех Питер просто не успел, или отыскать тридцать человек в школе, где тысяча учеников, оказалось не так просто, как ему думалось. В любом случае из всех фотографий, обведенных в кружок, только одна была вычеркнута. Только под одним портретом, под портретом Джози, Питер написал большими печатными буквами: «Пускай живет».
– Ты знала его лично? Вы ходили вместе на какие-нибудь занятия?
Джози подняла глаза:
– Мы вместе работали.
– Где?
– В копировальном салоне в центре города.
– Ладили друг с другом?
– По-разному, – ответила Джози. – Не всегда.
– Из-за чего ссорились?
– Однажды он чуть не устроил там пожар. Я сдала его, и Питера уволили.
Патрик сделал пометку в своем блокноте. Почему же Питер пощадил Джози, если у него был повод на нее обижаться?
– А до того случая? Могла бы ты сказать, что вы дружили?
Джози сложила салфетку, которой вытирала глаза, треугольничком, потом этот треугольничек сложила еще раз и еще.
– Нет. Мы не были друзьями.
Рядом с Лейси сидела женщина в клетчатой фланелевой рубашке, пропахшая сигаретами. У нее не было половины зубов.
– Первый раз здесь? – спросила она, окинув взглядом юбку и блузку Лейси.
Лейси кивнула. Они ждали своих сыновей, сидя бок о бок на длинном ряду стульев. Напротив, за красной разделительной чертой, был еще один ряд. Заключенные и посетители должны были сидеть друг против друга, как в зеркале.
– Привыкнешь, – улыбнулась соседка Лейси.
Раз в две недели Питера мог посещать один из родителей, свидание длилось час. Лейси принесла книги, журналы и полную корзинку домашних кексов – все, что, как ей казалось, могло помочь Питеру. Но при регистрации у нее все конфисковали. Никакой выпечки. А литература должна быть предварительно проверена.
Подошел бритоголовый мужчина с татуировками от запястий до плеч. Лейси вздрогнула. Что это у него на лбу? Свастика?
– Привет, мам, – буркнул он.
По взгляду соседки Лейси поняла, что она видит не оранжевый арестантский комбинезон, не бритый череп и не чернильные узоры, а маленького мальчика, который ловил головастиков в луже за домом. «Каждый человек – чей-то ребенок», – подумала Лейси.
Отвернувшись, чтобы не смущать их, Лейси увидела, как ведут Питера. Он так похудел, а глаза за стеклами очков казались такими пустыми, что на мгновение у нее перестало биться сердце, но в следующую секунду она, усмирив свои чувства, широко улыбнулась. Она не покажет, каково ей видеть сына в арестантском комбинезоне. Забудет о панической атаке, с которой ей пришлось бороться при въезде на тюремную парковку. Сделает вид, будто для нее это нормально – находиться в окружении наркодилеров и насильников, когда расспрашиваешь сына о том, прилично ли его кормят.
– Питер, – сказала Лейси, обнимая его.
Это длилось всего полсекунды, но он тоже обнял ее. Она уткнулась лицом ему в шею, как делала, когда он был совсем крошечным и ей хотелось его съесть. Только теперь от него почему-то не пахло ее сыном. На миг Лейси позволила себе помечтать о том, чтобы все это оказалось ошибкой: на самом деле Питер не в тюрьме, а это чей-то чужой несчастный ребенок… Вдруг она поняла, в чем дело. Здесь он пользовался другим шампунем и другим дезодорантом, поэтому его запах стал более резким.
Кто-то тронул Лейси за плечо:
– Долгие объятия запрещены, мэм. Отпустите его.
«Если бы это было так просто!» – подумала она. Они с Питером сели друг против друга по разные стороны красной черты.
– У тебя все в порядке? – спросила Лейси.
– Я все еще здесь.
Он заставил ее содрогнуться, потому что произнес эти слова так, будто всерьез рассматривал другой вариант. Она чувствовала: он говорит не об освобождении под залог. Но чтобы Питер мог себя убить… Нет, это не умещалось у нее в голове. Ей сдавило горло, и она поняла, что уже сделала то, чего обещала себе не делать, – заплакала.
– Питер, – прошептала Лейси, – зачем?
– В доме была полиция? – спросил он.
Лейси кивнула. Ей казалось, что обыск был уже очень давно.
– Они заходили в мою комнату?
– Им выдали ордер…
– Они рылись в моих вещах?! – вскрикнул Питер. Эта была первая эмоция, которую он показал за все это время. – Ты разрешила им брать мои вещи?
– Что ты со всем этим делал? – прошептала Лейси. – С этими бомбами, ружьями…
– Ты бы все равно не поняла.
– Ну так объясни мне, Питер, – сказала она, чувствуя себя сломленной. – Объясни.
– Мама, я семнадцать лет пытался это сделать. Какой смысл пытаться теперь? – Его лицо исказилось. – Я вообще не понимаю, зачем ты пришла.
– Чтобы увидеть тебя…
– Ну так смотри! – закричал Питер. – Почему ты, черт возьми, не смотришь?!
Он схватился обеими руками за голову, узкие плечи затряслись от плача. «Вот до чего дошло, – подумала Лейси. – Смотришь на сидящего перед тобой незнакомца и категорически заявляешь себе, что это уже не твой сын. Или же все-таки стоит поискать в нем то, что осталось от твоего ребенка. А может быть, если бы я действительно была матерью, то не стояла бы перед таким выбором».
Люди скажут, что монстрами не рождаются, а становятся. Люди будут говорить, как неправильно Лейси растила своего сына: здесь, мол, она обошлась с ним чересчур жестко, а здесь чересчур мягко, здесь излишне отстранилась, а здесь задушила чрезмерной заботой. Жители Стерлинга до смерти заполощут имя Хоутонов, обсуждая все то, что она, Лейси, раньше сделала не так. Ну а сейчас что она должна делать? Легко гордиться ребенком, который получает отличные оценки и побеждает в спортивных играх, – ребенком, от которого мир и так в восторге. А вот попробовали бы найти что-нибудь, что можно любить, в ребенке, которого все ненавидят! Может быть, подлинное основание для оценки материнских достоинств нужно искать не в том, как она, Лейси, действовала до этого ужасного момента, а в том, как она поведет себя теперь?
Лейси потянулась через красную линию и обняла Питера. Ей было плевать, разрешено это или нет. Пусть охранники подойдут и оттащат ее, но до тех пор она не отпустит своего сына.
На записи с камеры видеонаблюдения было видно, как дети ходили по кафетерию с подносами, делали уроки или просто болтали в тот момент, когда появился Питер с пистолетом. Раздались выстрелы, послышались крики. Сработавшая пожарная сигнализация дополнила эту какофонию. Все забегали, и Питер снова начал стрелять. Две девочки упали. Другие ребята побежали вон, спотыкаясь об их тела.
Оставшись с жертвами наедине, Питер стал прохаживаться между столиками, словно хотел оценить то, что сделал. Он прошел мимо мальчика, лежащего на учебнике в луже крови, остановился возле брошенного на столе плеера, надел наушники, включил плеер, потом выключил. Перевернул страницу в чьей-то тетради. Взял поднос с нетронутой едой, положил на него пистолет, высыпал воздушный рис из пачки в одноразовую миску, залил молоком и съел. Затем встал и, взяв пистолет, вышел из кафетерия.
Более ужасающего, более хладнокровного поведения Патрик никогда в жизни не видел.
Посмотрев в свою тарелку с лапшой быстрого приготовления и поняв, что потерял аппетит, он отставил ее на стопку старых газет, отмотал видео и сделал над собой усилие, чтобы посмотреть запись еще раз.
Зазвонил телефон. Патрик взял трубку и рассеянно сказал «да», не отрывая взгляда от экрана.
– Ты тоже здравствуй, – произнесла Нина Фрост.
Услышав ее голос, Патрик тут же оттаял: первую любовь не забудешь…
– Извини. Я просто замотался.
– Представляю себе. В новостях только об этом и говорят. Ты как – держишься?
– Да так, знаешь ли… – ответил Патрик.
В данном случае это означало, что он не спит ночами, что, стоит ему закрыть глаза, он видит лица мертвецов, что в голове не умещаются вопросы, которые он забыл задать бесчисленным свидетелям. Нина была самым давним другом Патрика и знала его лучше, чем кто бы то ни было, даже лучше, чем он сам, поэтому сказала:
– Не вини себя.
Он уронил голову:
– Как я могу себя не винить, если это случилось в моем городе?
– Жаль, что у тебя нет видеотелефона. Тогда я бы увидела, в чем ты сейчас – во власянице или в плаще супермена, – сказала Нина.
– Не смешно.
– Согласна. Но тебе ли не знать, что в этом деле расклад предельно ясен? Сколько у тебя свидетелей? Тысяча?
– Около того.
Нина замолчала. Патрику не приходилось объяснять ей – женщине, для которой сожаление было постоянным спутником, – что осудить преступника недостаточно. Патрик мог считать свою работу выполненной, только поняв, как Питер Хоутон до такого дошел. Если не разобраться в этом, трагедия могла повториться.
Из отчета ФБР, созданного на основании анализа случаев массового убийства в учебных заведениях разных стран мира:
В семьях подростков, открывавших стрельбу в школах, наблюдались схожие проблемы: либо преступник конфликтовал с родителями, либо не обращали внимания на патологию его поведения. Близкие отношения между членами семьи отсутствовали. Подросток имел неограниченный доступ к телевизору или компьютеру, а иногда и к оружию.