– И во что же оно превращается?
– В месть, – подумав, ответил Патрик.
Однажды утром, когда Льюис сказал Лейси, будто едет навестить сына, она села в свою машину и поехала следом. Узнав от Питера, что отец у него не бывает, она до сих пор молчала об этом: не выдала своей осведомленности ни в день предъявления обвинений, ни в последующие дни. С Льюисом она говорила все меньше и меньше, чтобы, открыв рот, невольно не выплеснуть накипевшее.
Сейчас Лейси тщательно следила за тем, чтобы между ней и мужем были еще две машины. Давным-давно, когда он только ухаживал за ней, она иногда ехала за ним до его квартиры, или наоборот. Они играли друг с другом, помахивая задним дворником, как собака хвостом, и мигая фарами по правилам азбуки Морзе.
Льюис двигался на север, в направлении тюрьмы. У Лейси мелькнула мысль: может быть, Питер зачем-то обманул ее? Нет, вряд ли. Но и муж ей раньше никогда не врал… Начался дождь. После светофора Льюис посигналил и свернул на маленькую парковку перед банком, художественной мастерской и цветочным магазином. Подъехать близко было нельзя – Льюис тут же узнал бы машину жены, – поэтому Лейси припарковалась за соседним зданием. «Может, ему нужен банкомат?» – подумала она, вылезая и прячась за бензоколонкой, но муж зашел в цветочный магазин и через пять минут вышел с букетом розовых роз. У Лейси перехватило дыхание: неужели он завел роман? Она не думала, что ситуация в их маленькой семье может стать еще хуже, что процесс разрушения может зайти еще дальше.
Спотыкаясь, Лейси вернулась в свою машину и заставила себя продолжить преследование. Возможно, отчасти она и сама была виновата: с головой ушла в проблемы Питера и не выслушала мужа в какой-то момент, когда ему хотелось поговорить… Просто все, что он мог ей рассказать о своих семинарах и публикациях по экономике или о текущих событиях, утратило для нее всякий смысл. А как иначе, если сын сидит в тюрьме? Как Льюис мог… Размышляя о своих взаимоотношениях с мужем, Лейси всегда смотрела на себя как на свободный дух, а на Льюиса – как на якорь. Это тоже оказалось миражом: цепь, связывавшая их, порвалась.
Лейси вытерла глаза рукавом. Муж, конечно, скажет, что по-прежнему любит ее, а с другой женщиной у него только секс. Она не поверит. Еще он скажет, что каждый человек по-своему переживает горе, латает дыру в сердце, как умеет.
Льюис включил поворотник и свернул на кладбище. У Лейси в груди загорелся медленный огонь. Это же извращение! Встречаться с любовницей в таком месте! Льюис вышел из машины – с розами, но без зонта. Несмотря на то что дождь усиливался, Лейси не хотела отступать, пока не узнает правды. Соблюдая дистанцию, она пошла за мужем на новый участок кладбища, где еще не было памятников и свежие холмики выглядели как бурые лоскуты на зеленом одеяле стриженого газона.
У первой могилы Льюис остановился, преклонил колено и положил на землю розу. Потом то же самое сделал у второй, третьей и так далее, пока вода не потекла с волос на лицо, пока рубашка не вымокла до нитки. Пока не были возложены все десять цветков. Когда Льюис возлагал последнюю розу, Лейси подошла и встала сзади.
– Я знаю, что ты здесь, – сказал он, не оборачиваясь.
Лейси было трудно говорить. Она бы обрадовалась тому, что муж ей не изменяет, если бы не узнала, как он проводит время, предназначенное для посещения Питера. Уже даже не понимая, сама ли она плачет, или небо делает это за нее, Лейси укоризненно произнесла:
– Как ты смеешь приходить сюда и не приходить к собственному сыну?
Льюис поднял лицо:
– Ты знаешь, что такое теория хаоса?
– Плевать я хотела на твои теории, Льюис! Меня Питер беспокоит, а не…
– Существует мнение, что если рассматривать время линейно, то мы можем объяснить только последний момент. А все, что к нему ведет, может проистекать из любой комбинации событий. Ребенок бросает камушек на пляже, и в этот момент где-то в совершенно другой части планеты происходит цунами. – Льюис встал и засунул руки в карманы. – Я брал его на охоту, Лейси. Я учил его выслеживать добычу, хотя ему это не нравилось. Я чего только ему не говорил. Вдруг что-то из этого заставило его…
Льюис сложился пополам и зарыдал. Лейси обняла мужа, чувствуя, как дождь барабанит по плечам и спине.
– Мы делали все, что могли, – сказала она.
– Этого было недостаточно. – Льюис дернул головой, указывая на могилы: – Посмотри! Посмотри!
Лейси посмотрела. Под проливным дождем, от которого одежда и волосы прилипли к телу, она окинула взглядом кладбище и увидела лица детей, которые были бы живы, если бы ее ребенок не родился. Она схватилась руками за живот. Боль разрезала ее надвое, как в цирковом фокусе, только ей – она это знала – не суждено снова стать целой.
Один из ее сыновей принимал наркотики, другой убил десятерых. Потому ли, что они с Льюисом оказались неподходящими родителями для мальчиков, которые у них родились? Или им вообще нельзя было никого рожать? Дети сами ошибок не делают. Они только падают в ямы, к которым их подводят взрослые. Лейси и Льюис были уверены, что ведут сыновей правильно, но, может, стоило остановиться и спросить дорогу? Может, тогда им не пришлось бы увидеть, как сначала Джоуи, потом Питер делает шаг и летит в пропасть?
Лейси вспомнила, как ставила Питеру в пример школьные оценки Джоуи. Как уговорила его записаться в школьную футбольную команду, потому что Джоуи очень нравился футбол. Все начинается с семьи: и толерантность, и ее противоположность. Лейси поняла: прежде чем Питера отвергли одноклассники, он привык чувствовать себя лишним дома.
Она с силой зажмурила глаза. Теперь до конца жизни она будет для всех матерью Питера Хоутона. Когда-то она этого и желала, но с желаниями нужно быть осторожной. Если хочешь делить с ребенком плоды его успехов, будь готова взять на себя ответственность и за его ошибки. В понимании Лейси это означало, что сейчас нужно в первую очередь не цветы на могилы возлагать, а поддерживать Питера.
– Мы ему нужны, – сказала она. – Как никогда.
– Я не могу пойти к нему, – покачал головой Льюис.
Лейси отстранилась:
– Почему?
– Потому что каждый день я думаю о пьяном водителе, который врезался в машину Джоуи. И я не могу скрыть от себя то, как сильно хотел, чтобы вместо Джоуи погиб Питер. Потому что он заслуживает смерти. Родители всех этих ребят думают то же самое, – сказал Льюис. – И знаешь… я их понимаю.
Лейси, вся дрожа, сделала шаг назад. Льюис скомкал и засунул в карман бумагу, в которую был завернут букет. Дождь падал, как занавес, сквозь который они уже не могли ясно видеть друг друга.
Джордан сидел в пиццерии, расположенной недалеко от тюрьмы, и ждал Кинга Ва. У того уже десять минут назад должна была закончиться беседа с Питером Хоутоном, и Джордан не знал, считать ли эту задержку хорошим или дурным знаком.
Доктор влетел в помещение вместе с порывом ветра, который трепал его плащ, как парус.
– Может получиться, – сказал он, сев на диванчик напротив Джордана и взяв кусок пиццы с его тарелки. – С психологической точки зрения я не вижу существенной разницы между подростком, подвергавшимся продолжительной травле, и взрослой женщиной с синдромом избиваемой женщины. У обоих мы наблюдаем разновидности посттравматического стрессового расстройства. – Съев почти весь кусок, Кинг бросил корку обратно на тарелку Джордана. – Знаешь, что Питер сказал мне?
– Что в тюрьме погано?
– Так все говорят. Он сказал: «Лучше умереть, чем еще один день думать о том, что могло случиться со мной в школе». Кого это тебе напоминает?
– Кейти Риккобоно, – сказал Джордан. – После того, как она сделала мужу тройное шунтирование кухонным ножом.
– Она не просто Кейти Риккобоно, – поправил Кинг, – а первая официально признанная носительница синдрома избиваемой женщины.
– Значит, Питера мы пытаемся сделать первым официально признанным носителем синдрома затравленной жертвы. Давай начистоту, Кинг: думаешь, присяжные оправдают человека с синдромом, которого даже не существует?
– Избитых женщин они неоднократно оправдывали, хотя сами таковыми не являлись. Зато в школе учились все. – Доктор потянулся за бокалом с колой, стоящим перед Джорданом, и сделал глоток. – Ты, кстати, знал, что единичный инцидент травли в детстве может оказаться не менее травматичным для личности, чем единичный случай сексуального насилия?
– Да ладно! Серьезно?
– Подумай об этом. Общий знаменатель – унижение. Какое твое самое сильное воспоминание о старших классах?
Джордану пришлось покопаться в памяти, чтобы вспомнить хоть что-нибудь. Потом по его лицу медленно расплылась улыбка.
– Как-то раз на физкультуре мы сдавали нормативы. Нужно было залезть по канату под потолок. Тогда у меня было не такое могучее телосложение, как сейчас…
– Ну конечно, – фыркнул Кинг.
– Поэтому я боялся, что не смогу взобраться. Но оказалось, проблема не в этом, а в том, чтобы спуститься: веревка натерла мне между ног и у меня там кое-что встало.
– Ну вот, – сказал Кинг. – Опроси любых десять человек, и пять из них вообще не вспомнят о старшей школе ничего конкретного. Их память блокирует этот пласт информации. А оставшиеся пять вспомнят какой-нибудь конфуз или болезненный момент. Такие вещи пристают, как клей.
– И ужасно угнетают, – заметил Джордан.
– Ну, в большинстве своем мы, повзрослев, понимаем, что в масштабе целой жизни это все мелочи.
– А если кто-то не понял?
Кинг посмотрел на Джордана:
– Такие становятся Питерами Хоутонами.
В гардеробную дочери Алекс зашла лишь потому, что Джози взяла у нее черную юбку и не вернула, а эта юбка сейчас была нужна Алекс. Она собиралась на ужин с Уитом Хобартом, своим бывшим боссом, который уже вышел на пенсию. Судье Кормье был нужен совет: на сегодняшнем слушании обвинение подало прошение о ее отстранении от дела Хоутона.
Кроме юбки, Алекс нашла еще и тайничок с сокровищами. Сев на пол, она открыла коробку. На ладонь невесомо легла бахрома костюма, в котором Джози выступала, когда занималась в джазовой студии, лет в шесть или семь. Шелк был прохладным на ощупь. Ниже лежал костюм тигра, который Джози однажды надевала на Хэллоуин, а потом решила оставить для других подобных случаев. Это был первый и последний опыт Алекс по части кройки и шитья, вернее, склеивания: промучившись какое-то время, она плюнула и сменила иголку на клеевой пистолет. В тот год Джози собиралась, нарядившись, ходить по округе и стучаться в двери, чтобы ей давали угощение. Алекс, работавшая тогда еще государственным защитником, думала пойти с дочкой, но одного из клиентов в очередной раз арестовали. В итоге Джози пошла с соседскими детьми, а когда мама наконец вернулась домой, высыпала на кровать собранные в наволочку конфеты: «Возьми себе половину, раз уж ты пропустила все веселье».