– А почему вы не были?
– Я работала. Очень много.
– Да мало ли родителей, которые очень загружены работой…
– Но я хороший судья и паршивая мать.
Сказав это, Алекс запоздало прикрыла рот рукой: огорчительная правда уже лежала перед ней, как ядовитая змея, свернувшаяся в клубок на барной стойке. И как только Алекс умудрилась признаться малознакомому человеку в том, в чем она открыто не признавалась даже себе самой? Это было все равно что нарисовать яблочко для стрельбы на своем самом уязвимом месте.
– Тогда, может быть, вам попробовать разговаривать с Джози так же, как с людьми, которые приходят к вам в суд?
– Ой, она терпеть не может, когда я дома веду себя как юрист! К тому же в суде я разговариваю мало. Больше слушаю.
– Вот и хорошо, Ваша честь, – сказал Патрик. – Это тоже может помочь.
Однажды, когда Джози была еще совсем маленькой, Алекс на какое-то время выпустила дочку из поля зрения и та попыталась самостоятельно залезть на табурет. Из другого конца комнаты Алекс увидела, что табурет зашатался, и с ужасом поняла, что не успеет вовремя подскочить. Сделав над собой усилие, чтобы не закричать, тогда малышка точно упала бы с перепугу, Алекс стала молча ждать, казалось бы, неизбежного.
Но Джози благополучно взобралась на табурет, встала на нем и дотянулась до выключателя, который и был ее первоначальной целью. Алекс молча смотрела, как дочка то включает, то выключает свет и каждый раз широко улыбается оттого, что способна одним движением изменить мир.
– Поскольку мы не в суде, я бы хотела, чтобы вы называли меня Алекс.
– А я бы хотел, чтобы вы называли меня ваше величество король Камеамеа. – (Алекс не выдержала и рассмеялась.) – Но если это вам трудно запомнить, то можно просто Патрик. – Он взял кофейник и подлил ей еще кофе в кружку. – Бесплатная добавка.
Он добавил ровно столько сливок и сахара, сколько в прошлый раз добавила она сама. Подмечать детали – профессиональное качество детектива. Но по мнению Алекс, его главное достоинство как полицейского заключалось не в этом, а в том, что он наравне со всеми другими блюстителями порядка имел право использовать силу, однако предпочитал обезоруживать людей добротой. Более мощного средства воздействия Алекс не знала.
Джордан не указал этого навыка в своем резюме, но, вообще-то, он прекрасно танцевал под песни Wiggles. Ему больше всех нравилась «Hot Potato», а Сэм особенно заводился под «Fruit Salad». Джордан включил малышу его любимый диск, пользуясь тем, что жена принимает ванну на втором этаже. Боясь, как бы ребенок, перенасытившись телевизионной продукцией, не научился писать имя мультяшного динозаврика раньше, чем свое собственное, Селена предпочитала, чтобы отец занимался с малышом чем-нибудь более интеллектуальным: например, разучивал Шекспира или решал дифференциальные уравнения. Но сам Джордан был убежден: рано или поздно телевидение все равно превращает человеческий мозг в кашу, если смотреть его достаточно долго. Однако от небольшой танцевальной вечеринки особого вреда не будет.
Маленький ребенок всегда весит столько, сколько нужно, поэтому, после того как выпустишь его из рук, кажется, что тебе чего-то не хватает. «Фруктовый салатик… ням-ням!» – напевал Джордан, кружась вокруг Сэма, пока малыш не раскрыл рот и не выдал руладу заливистого смеха.
Вдруг в дверь позвонили, и Джордан вместе со своим крошечным партнером протанцевал в прихожую. «Приготовим фруктовый салатик!» – пропел он, открывая, и только потом увидел, кто стоит на пороге.
– Судья Кормье?
– Извините, что прерываю.
О том, что она взяла самоотвод, Джордан уже знал: днем эта радостная новость стала общеизвестной.
– Ничего-ничего. Проходите, пожалуйста.
Обернувшись, адвокат Макафи посмотрел на разбросанные игрушки, которые нужно было убрать, прежде чем жена выйдет из ванной. Пока он просто запихнул все, что мог, за диван, провел судью в гостиную и выключил DVD.
– Ваш сын?
– Да. – Джордан взглянул на ребенка и понял, что он сейчас как раз решает: закатить концерт из-за того, что музыку выключили, или пока не надо. – Сэм.
Судья Кормье протянула руку, и малыш ухватил ее за большой палец. Этот карапуз очаровал бы, наверное, даже Гитлера, но судья Кормье, похоже, только сильнее разнервничалась.
– Зачем вы включили мою дочь в список свидетелей?
Ах вот почему она явилась!
– Джози была другом Питера, – ответил Джордан, – и мне может понадобиться, чтобы она рассказала, какой он человек.
– Они дружили десять лет назад. Будьте честны. Вам это понадобилось, чтобы отстранить меня от дела.
Джордан поудобнее усадил Сэма у себя на коленях:
– Ваша честь, при всем уважении к вам я никому не позволю вмешиваться в мою работу. Особенно судье, который больше не имеет отношения к этому процессу.
В глазах Алекс что-то вспыхнуло.
– Ну разумеется, – сказала она отрывисто и, повернувшись, вышла.
Спросите любую девчонку, хочет ли она пользоваться популярностью среди одноклассников. Скорее всего, вы услышите «нет», но если она окажется в пустыне и ей предложат на выбор стакан воды или титул королевы класса, она выберет последнее…
Услышав стук в дверь, Джози быстро сунула дневник под матрас – худшего места для тайника было не придумать.
В комнату вошла мама, и в первую секунду Джози не могла понять, что здесь не так. Потом догадалась: за окном еще светло. Обычно мать возвращалась с работы к обеду, а сейчас было еще только 15:45. Джози совсем недавно пришла из школы.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Алекс, садясь рядом с дочерью на кровать. – Я взяла самоотвод.
Джози посмотрела на мать расширенными глазами. Видано ли это, чтобы судья Кормье отказывалась от возможности проявить свои профессиональные способности? К тому же они ведь уже это обсудили: никакого самоотвода мама брать не собиралась.
Внутри у Джози все тошнотворно замерло, как в тот раз, когда учительница задала ей вопрос, а она витала в облаках и все прослушала. Неужели мать узнала о чем-то, чего до сих пор не знала?
– Что случилось? – спросила Джози, молясь, чтобы мама не заметила, как дрожит ее голос.
– Вот об этом-то я и хочу поговорить. Ты в списке свидетелей защиты. Тебя могут вызвать в суд.
– Что?! – вскричала Джози, и на один миг жизнь словно оставила ее: ни дыхания, ни сердцебиения, ни мужества. – Я не пойду в суд! Я не могу! Мама, пожалуйста, не заставляй меня!
Алекс протянула к дочери руку, и очень вовремя: Джози была уверена, что еще секунда – и она просто растворится в воздухе. «Сублимация, – вспомнилось ей, – переход из твердого состояния в газообразное». Это определение Джози выучила для теста, который так и не состоялся из-за всего того, что произошло.
– Я говорила с детективом и знаю, что ты ничего не помнишь. Но очень-очень давно ты дружила с Питером. Только по этой причине тебя и включили в список свидетелей.
Джози отстранилась:
– Ты клянешься, что мне не придется идти в суд?
Алекс заколебалась:
– Милая, я не могу…
– Поклянись!
– А давай мы с тобой сходим к адвокату Питера?
– Что это даст?
– Ну, может, он увидит, как ты нервничаешь, и решит обойтись без тебя.
Джози легла. Несколько секунд мама гладила ее по голове, и она вроде бы даже услышала шепот: «Мне очень жаль». А потом Джози встала и закрыла за матерью дверь.
– Мэтт, – прошептала Джози, как будто он мог услышать и ответить.
Мэтт. Она вдыхала это имя, словно кислород, и представляла себе, что оно распадается на множество крошечных частичек, проникает в клетки ее крови и заставляет ее сердце биться.
Питер разломил карандаш и воткнул ту половину, в которой был ластик, в кусок кукурузного кекса.
– С днем рожденья меня… – тихо пропел он и замолчал: нет смысла петь себе поздравительную песню, когда и так знаешь, какое счастье тебя ждет.
– Эй, Хоутон! – сказал надзиратель. – У нас для тебя подарок!
Питер увидел парня немногим старше себя. Он без конца качался с пятки на носок и обратно, из носа текли сопли.
– Поделись с ним кексом, – буркнул надзиратель, вталкивая мальчика в камеру.
Питер сел на нижнюю койку, чтобы новичок знал, кто тут главный. Парень стоял, крепко прижав к себе одеяло, которое ему дали, и смотрел в пол. Когда он поправил на переносице очки, Питер понял: с ним что-то не так… Стеклянный взгляд, постоянно жующие губы… Видимо, парень из тех, у кого особые образовательные потребности.
Питер понял, почему этого умственно отсталого запихнули именно к нему: он вряд ли станет его насиловать.
– Эй, ты, – сказал Питер, сжимая кулаки.
Парень повернул голову в его сторону:
– У меня есть собака. А у тебя?
Питер представил себе, как надзиратели смотрят эту комедию на своем мониторе. Наверное, они ждут от Питера, что он будет это терпеть? Так или иначе, чего-то они от него определенно ждут.
Он протянул руку и снял с парня очки. Стекла были толстые, как стенки бутылки из-под колы, оправа черная пластмассовая. Парень схватился за лицо и завопил, как будто затрубил в рог. Питер положил очки на пол и наступил на них, но от его резиновых шлепанцев толку оказалось мало. Тогда он принялся колотить очками о решетку до тех пор, пока стекла не разбились.
Надзиратели прибежали оттаскивать Питера от парня, которого он и не касался. Под гул голосов других заключенных, решивших подбодрить товарища по несчастью, Питеру надели наручники и поволокли к начальнику тюрьмы.
Несколько минут Питер, сгорбившись, сидел на стуле, а надзиратель смотрел, как он дышит. Наконец начальник пришел:
– Что это было, Питер?
– Мой день рождения. Я просто хотел побыть один.
Питер вдруг почувствовал своеобразный комизм своего положения: до стрельбы он мечтал о том, чтобы его оставили в покое. Тогда никто не смог бы сказать, что он не вписывается в компанию. Но как оказалось, начальнику он этого, конечно, говорить не собирался, он даже сам себе не слишком-то нравился.