– Хочешь поговорить?
– Нет, – невнятно произнесла Джози, не поднимая головы.
Алекс сняла подушку:
– И все-таки попытайся.
– Просто… Господи, мама! Ну что со мной не так?! Такое ощущение, будто для всех земля снова вертится, а я никак не могу запрыгнуть на эту карусель. Даже вы двое… Вы наверняка тоже думаете о завтрашнем суде, но при этом улыбаетесь и смеетесь… Вы хоть на какое-то время можете выбросить из головы то, что случилось, и то, что случится. А у меня это, пока я бодрствую, ни на секунду из головы не выходит. – Она посмотрела на мать полными слез глазами. – Все живут дальше. Все, кроме меня.
Алекс погладила руку Джози и вспомнила тот восторг, который испытывала от самого факта физического существования своей дочки, когда та только родилась. Каким-то образом ей удалось из ничего произвести на свет это крошечное, теплое, извивающееся, совершенное создание. Она часами лежала на кровати, положив Джози рядом, гладя ее кожу, трогая маленькие, как жемчужинки, пальчики на ножках, осторожно щупая пульсирующий родничок.
– Однажды, – сказала Алекс, – когда я была государственным защитником, один парень с моей работы закатил на День независимости вечеринку для всех коллег и их семей. Я поехала с тобой, хотя тебе было всего три года. Был фейерверк, и я на секунду от тебя отвлеклась, а когда повернулась, ты исчезла. Я закричала, и тогда кто-то указал мне на бассейн: ты лежала на дне. – (Джози села, заинтересованная историей, которую раньше не слышала.) – Я бросилась в воду, достала тебя, сделала искусственное дыхание. Ты отплевалась и задышала. А потом начала на меня сердиться и размахивать кулачками. Ты кричала, что искала русалок, а я все испортила.
Джози подтянула колени к подбородку и слегка улыбнулась:
– Правда?
Алекс кивнула:
– Тогда я сказала тебе, чтобы в следующий раз ты брала меня с собой.
– И он был – следующий раз?
– Это ты мне скажи. – Алекс подумала, а потом добавила: – Почувствовать себя так, будто ты тонешь, можно и без воды, верно?
Джози покачала головой, и по щекам покатились слезы. Она придвинулась к матери и обняла ее.
Патрик понимал: это ни к чему хорошему не приведет. Уже во второй раз в жизни он так близко подошел к женщине и ее ребенку, что начал думать, будто действительно сможет войти в их семью.
Оглядев развалины кошмарного обеда, он принялся очищать нетронутые тарелки. «Лазанья на гриле» черным кирпичом присохла к блюду. Патрик составил посуду в мойку, пустил теплую воду и, вооружившись губкой, стал тереть.
– О боже мой! – воскликнула Алекс, подходя к нему со спины. – Ты идеальный мужчина!
Патрик повернул голову:
– Ничего подобного! – Он потянулся за полотенцем. – Как Джози?
– В порядке. Будет. Во всяком случае, мы обе намерены так говорить, пока это не станет правдой.
– Мне жаль, Алекс.
– Всем жаль. – Она села на стул верхом и оперлась подбородком о спинку. – Я пойду на завтрашнее заседание.
– Кто бы сомневался!
– Думаешь, Макафи действительно может добиться оправдательного приговора?
Патрик сложил полотенце, отошел от мойки и присел на корточки перед стулом Алекс:
– Послушай. Парень явно действовал по плану: на парковке взорвал бомбу, чтобы отвлечь от себя внимание, потом обогнул здание и уже на крыльце уложил первую жертву. Вошел, направился в кафетерий, там застрелил еще несколько человек. После этого преспокойно сел и – черт подери! – сожрал миску кукурузных хлопьев, перед тем как идти убивать дальше. Я просто не представляю себе, как при всех собранных доказательствах можно его оправдать.
Алекс пристально посмотрела на него:
– Скажи мне… Джози повезло?
– Ну да, ведь она жива.
– Да нет, я имела в виду, почему она осталась жива? Она была и в кафетерии, и в раздевалке. Те, кто оказывался рядом с ней, погибали, но почему Питер не выстрелил в нее?
– Не знаю. Вещи, которые для меня непостижимы, происходят постоянно. Некоторые их них ужасны, как эта стрельба в школе. А некоторые, – он накрыл своей рукой руку Алекс, державшуюся за спинку стула, – совсем даже наоборот.
Ее взгляд напомнил ему о том, какое это чудо, что они встретились, что они вместе. Это было как первый крокус, проклюнувшийся из-под снега: зима, казалось бы, никуда не собирается уходить и вдруг неожиданно появляется цветок. Ты смотришь, на него, не отрываясь, словно таким образом снег быстрее растает.
– Патрик, если я тебя кое о чем спрошу, ты обещаешь ответить честно? – (Он кивнул.) – Моя лазанья не совсем удалась, да?
Он улыбнулся ей сквозь прутья спинки стула:
– Тебе не стоит увольняться с работы, чтобы посвятить себя кулинарии.
До середины ночи провалявшись в кровати без сна, Джози выскользнула из дому и легла на газон. Небо нависло так низко, что ей казалось, будто она чувствует, как свет звезд покалывает ей лицо. Вне тесных стен спальни проще было поверить, что в масштабе вселенной человеческие проблемы – пустяк.
Завтра Питера Хоутона будут судить за десять убийств. При мысли о последнем, десятом, Джози чувствовала тошноту. Присутствовать на заседании она, при всем желании, не могла, поскольку была включена в этот дурацкий список свидетелей и поэтому изолирована, а попросту говоря, ей не полагалось быть в курсе событий.
Джози сделала глубокий вдох. Еще в средней школе на уроке социологии им рассказывали, что какой-то народ – может, эскимосы? – считает звезды дырками в небе. Через эти дырки умершие могут смотреть на землю. По идее, такие верования должны были примирять человека со смертью, но Джози становилось не по себе, когда она думала, что сверху за ней шпионят. А еще ей вспомнился глупый анекдот: идет человек мимо высокой ограды психушки и слышит, как пациенты кричат: «Десять! Десять! Десять!» Он заглядывает в дырочку. Психи тыкают палкой ему в глаз и начинают кричать: «Одиннадцать! Одиннадцать! Одиннадцать!»
Этот анекдот рассказал ей Мэтт.
Может, она даже смеялась.
Если верить эскимосам, то умершим, чтобы увидеть живых, нужно приложить усилия. А живые могут видеть умерших в любое время. Стоит только закрыть глаза.
Утром того дня, когда ее сына должны были судить за убийство, Лейси достала из шкафа черную блузку и черную юбку. Она оделась так, будто шла на похороны, что в каком-то смысле было правдой. Руки тряслись. Порвав три пары колготок, Лейси решила идти без них. Это означало, что она сотрет себе ноги, но, может, оно и к лучшему. Пусть эта боль хоть немного отвлечет ее от той боли, которую ничем невозможно унять.
Где Льюис и даже идет ли он в суд, Лейси не знала. Они не разговаривали с тех пор, как она выследила его на кладбище. После того случая он стал спать в комнате Джоуи. А в комнату Питера давно никто не заходил.
Но сегодня утром, выйдя на лестничную площадку, Лейси заставила себя повернуть не налево, а направо и открыть дверь в спальню младшего сына. После полицейского обыска она навела там относительный порядок. Дескать, нельзя допустить, чтобы Питер вернулся в комнату, перевернутую вверх дном. Пустоты бросались в глаза до сих пор: стол без компьютера, как голый, разоренные книжные полки. Лейси подошла и взяла одну из оставшихся книжек. Это оказался «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Питеру задали этот роман, и он читал его как раз перед арестом. Интересно, успел ли дочитать?
Дориан Грей сохранял внешний вид чистого молодого человека, в то время как портрет становился старым и безобразным. Наверное, у каждой матери, которая, держа себя в руках, спокойно дает показания в пользу своего ребенка, тоже есть такое своеобразное внутреннее отражение, которое корчится от боли и от чувства вины. Оно позволяет себе плакать, кричать и, тряся сына за плечи, спрашивать: «Что ты наделал?!»
Лейси вздрогнула, когда Льюис открыл дверь. На нем был костюм, который он надевал на конференции и церемонии вручения дипломов. Он молча стоял на пороге, держа голубой галстук. Лейси взяла галстук, накинула ему на шею, аккуратно подтянула узел и поправила воротничок. Льюис задержал ее руку в своей. Для таких моментов, когда ты понимаешь, что уже потерял одного ребенка и сейчас теряешь второго, слов не бывает. Не выпуская руки Лейси, Льюис вывел ее из комнаты Питера и закрыл дверь.
В шесть утра Джордан на цыпочках спустился на кухню, чтобы перечитать записи, сделанные для сегодняшнего заседания. На столе уже стояла миска, а перед ней – коробка с шоколадными хлопьями, которые адвокат Макафи всегда ел, отправляясь в бой. Джордан улыбнулся: Селена, наверное, встала среди ночи, чтобы накрыть для него стол, потому что спать они уходили одновременно. Чтобы взять молоко, он открыл холодильник и увидел на упаковке стикер с надписью: «Удачи!»
Как только Джордан сел, раздался звонок. Он быстро схватил телефон, пока Селена с Сэмом не проснулись.
– Алло?
– Папа?
– Томас, чего это ты встал в такую рань?
– Да я… э-э-э… как бы еще и не ложился.
– Ох уж эта студенческая жизнь! – улыбнулся Джордан.
– Я звоню пожелать тебе удачи. Суд ведь сегодня начинается, да?
Джордан посмотрел на свою миску с хлопьями, и вдруг ему вспомнилось представленное прокуратурой видео с камеры наблюдения: Питер сидит за столиком в кафетерии и ест хлопья, а вокруг трупы. Джордан отодвинул миску от себя.
– Да, – сказал он. – Сегодня.
Надзиратель открыл камеру и протянул Питеру стопку сложенной одежды:
– Собирайся на бал, Золушка.
Питер знал: все это купила мама. Она даже ярлычки специально оставила, чтобы он не подумал, будто вещи из шкафа Джоуи. Одежда была стильной: хоть сейчас иди на игру в поло. Питер никогда на таких мероприятиях не был, но представлял себе, что тамошняя публика одевается именно так.
Дождавшись, когда надзиратель уйдет, Питер снял с себя все тюремное и надел новое белье. Брюки оказались туговаты в поясе. Рубашку он смог правильно застегнуть только со второго раза, а галстук просто сунул в карман, чтобы Джордан потом завязал.