– Удалось ли вам найти факты, доказывающие, что шестого марта Питер впал в диссоциативное состояние? – спросил Джордан.
– Да. Полиция утверждает, будто Питер составил список жертв. Однако многие из убитых не значатся в этом списке. Более того, Питер даже не знал их имен.
– О чем это свидетельствует?
– О том, что он не целился в конкретных людей. Он действовал механически.
– Спасибо, доктор, – сказал Джордан и кивнул Диане.
Она снова обратилась к свидетелю:
– Питер сказал вам, что его унизили в кафетерии. А упоминал ли он еще какие-либо места, где его обижали?
– Да, это происходило и на игровой площадке, и в школьном автобусе, и в мужском туалете, и в раздевалке.
– А когда Питер начал стрелять, зашел ли он в кабинет директора?
– Насколько мне известно, нет.
– В библиотеку?
– Нет.
– В учительскую?
Доктор Ва покачал головой:
– Нет.
– В кабинет изобразительного искусства?
– Думаю, нет.
– То есть, выйдя из кафетерия, Питер зашел в туалеты, а потом направился через спортзал в раздевалку. Он методично совершил обход тех мест, которые связаны с нанесенными ему обидами, так?
– По видимости.
– Вы сказали, доктор, что он действовал механически. Но разве такая траектория передвижений не свидетельствует о наличии плана?
Когда Питера доставили обратно в тюрьму, надзиратель, который вел его в камеру, вручил ему письмо:
– Пока тебя не было, раздавали почту.
Совершенно растерявшись от такой непривычно щедрой дозы доброты, Питер ничего не ответил. Просто сел на нижнюю койку и, прислонившись спиной к стене, изучил конверт. Он немножко нервничал, помня о разносе, который Джордан устроил ему после интервью журналистке. Но в тот раз адрес был напечатан на принтере, а в этот написан от руки. Точки над «i» напоминали маленькие облачка. Питер порвал конверт и развернул письмо, пахнущее апельсинами:
Здравствуй, Питер!
Ты не знаешь меня по имени, но я номер 9. Перед тем как вынести меня из школы, мне на лбу маркером написали эту цифру. Ты пытался меня убить.
Не ищи меня в зале суда: меня там нет. Мне было невыносимо находиться в этом городе, и месяц назад родители увезли меня в Миннесоту. Через неделю я пойду в здешнюю школу, где многие уже слышали обо мне. Они знают меня только как жертву из старшей школы Стерлинга. У меня нет интересов, у меня нет личности, у меня даже нет истории, кроме той, которую дал мне ты.
Я хорошо училась, но оценки больше меня не волнуют. Какой смысл о них волноваться? Раньше я мечтала поехать в престижный колледж, но сейчас не знаю, буду ли вообще куда-нибудь поступать, потому что до сих пор не сплю по ночам. Я пугаюсь, если ко мне бесшумно подходят сзади, я боюсь фейерверков и громко хлопающих дверей. Я уже достаточно долго хожу к психотерапевту, чтобы наверняка знать: в Стерлинг я не вернусь никогда в жизни.
Ты выстрелил мне в спину. Врачи говорят, мне повезло: если бы в тот момент я чихнула или обернулась, сидеть бы мне сейчас в инвалидном кресле. А так, если я вдруг надену топик на бретельках, все просто таращат глаза на мои шрамы от пули, от швов, от трубок, которые торчали у меня из груди. Мне не привыкать: раньше все пялились на мои прыщи, а теперь центр притяжения внимания сместился.
Я много думала о тебе и считаю, что ты должен сидеть в тюрьме. Это будет справедливо. Восстановится какое-то равновесие.
Кстати, ты, возможно, этого и не знаешь, но я вместе с тобой ходила на французский. Сидела у окна, за второй партой с конца. Ты казался мне каким-то загадочным, мне нравилась твоя улыбка. Я даже хотела, чтобы ты был моим другом.
Анджела Флюг
Питер сложил письмо и сунул в наволочку. Через десять минут достал. Он перечитывал его всю ночь, а когда взошло солнце, мог уже не смотреть в листок, потому что знал каждое слово наизусть.
Лейси оделась специально для сына. Хотя на улице было почти восемьдесят пять градусов по Фаренгейту, она отыскала на чердаке розовой свитер из ангоры, который Питер, когда был совсем маленьким, любил гладить, как котенка. На запястье она надела браслет из скатанных в шарики ярких кусочков иллюстрированного журнала. Этот браслет Питер сделал для нее в четвертом классе. Серая юбка с рисунком не особо подходила к свитеру, зато Питера она однажды развеселила, напомнив ему материнскую плату. Волосы Лейси были заплетены в косу, как в тот вечер, когда она в последний раз поцеловала его перед сном, задев хвостиком по лицу.
Она дала себе обещание: как бы тяжело ей ни было, как бы она ни плакала, отвечая на вопросы, не сводить глаз с Питера. Она будет смотреть на него, как некоторые женщины, когда рожают, смотрят на фотографию белоснежного пляжа. Даже если сердце собьется с ритма, лицо сына заставит ее сосредоточиться. Она покажет ему, что по-прежнему есть кто-то, чей взгляд всегда прикован к нему.
Когда Джордан Макафи ее вызвал, произошло нечто странное. В сопровождении пристава она вошла в зал, но, вместо того чтобы пройти прямо к свидетельскому месту, ее ноги по собственной воле зашагали в другую сторону. Прежде чем Лейси успела сообразить, куда направляется, это поняла Диана Ливен. Встала, чтобы остановить свидетельницу, но передумала.
Держа руки по швам, Лейси быстро подошла к скамье подсудимых и опустилась на колени. Теперь у нее перед глазами не было ничего, кроме лица сына. Она дотронулась до его щеки – теплой и все еще по-детски гладкой. Он щекотнул ресницами подушечку ее пальца. В тюрьме Лейси видела Питера каждый день, но там их всегда разделяла черта. А сейчас она касалась его. Кожей чувствовала, что он живой и настоящий. Это ощущение было как подарок, который время от времени достают из коробки, чтобы полюбоваться и порадоваться. Лейси помнила, как впервые взяла Питера на руки, все еще скользкого от крови и слизи. Красный ротик округлился в крике, ручки и ножки затрепыхались от непривычного ощущения бесконечности пространства. Лейси подалась вперед и сделала то же, что тогда: закрыла глаза и с краткой молитвой поцеловала своего ребенка.
– Мэм, – сказал пристав, дотронувшись до ее плеча.
Она встала, стряхнула его руку и направилась к свидетельскому месту. Открыла дверцу в ограждении и шагнула внутрь. Джордан Макафи поднес ей упаковку бумажных салфеток.
– Вы в порядке? – прошептал он, встав к присяжным спиной.
Лейси кивнула, повернулась к Питеру и улыбнулась так, будто эта улыбка была жертвой, возлагаемой на алтарь.
– Представьтесь, пожалуйста, – сказал Джордан.
– Лейси Хоутон.
– Где вы живете?
– Дом номер тысяча шестьсот шестнадцать, Голденрод-лейн, Стерлинг, Нью-Гэмпшир.
– Кто живет вместе с вами?
– Муж Льюис, – ответила Лейси. – И сын Питер.
– Есть ли у вас другие дети, миз Хоутон?
– У меня был сын Джозеф, но он погиб в прошлом году в аварии по вине пьяного водителя.
– Скажите, пожалуйста, как вы узнали о том, что случилось в школе шестого марта?
– Ночью меня вызвали в больницу. Я акушерка. Утром я, закончив принимать роды, пошла в комнату медсестер. Там все столпились вокруг радиоприемника. Сказали, что в старшей школе был взрыв.
– Как вы отреагировали на это сообщение?
– Попросила кого-то подменить меня и поехала в школу. Хотела убедиться, что Питер не пострадал.
– На чем он обычно ездил на занятия?
– У него есть своя машина.
– Миз Хоутон, расскажите о ваших отношениях с Питером.
– Он мой малыш, – улыбнулась Лейси. – Он всегда был тихим, чувствительным. Больше нуждался в поддержке, чем старший брат.
– Вы были с ним близки, пока он рос?
– Да, очень.
– Как складывались его отношения с братом?
– Хорошо…
– А с отцом?
Лейси ответила не сразу. Она вдруг почувствовала присутствие мужа не менее явственно, чем если бы он сидел рядом с ней, и вспомнила, как он под дождем шел через кладбище.
– Думаю, Льюису был ближе Джоуи, а у меня больше общего с Питером.
– Питер когда-нибудь говорил вам о проблемах в общении с другими детьми?
– Да.
– Протестую! – сказала прокурор. – Это будут показания с чужих слов.
– Пока отклоняется, – сказал судья. – Но будьте внимательны, мистер Макафи.
Джордан опять повернулся к Лейси:
– Почему, как вы думаете, Питеру было тяжело находиться среди сверстников?
– Они дразнили его, потому что он от них отличался. Не любил играть в полицейских, был не очень спортивным, зато артистичным, задумчивым. Из-за этого над ним и потешались.
– Что вы предпринимали?
– Я пыталась придать ему сил. – Лейси говорила, обращаясь к Питеру в надежде, что он примет ее слова в качестве извинения. – А что еще станет делать мать, когда ее ребенка обижают? Я говорила, что люблю его, что ребята просто еще ничего не понимают, а взрослые люди ценят таких, как он, – умных, добрых, способных посочувствовать. Все то, из-за чего его дразнили в пять лет, работало бы в его пользу, если бы ему было тридцать пять, и я это понимала, но не могла просто взять и перенести его на три десятка лет вперед. Ускорить взросление ребенка невозможно, даже если очень хочется.
– Миз Хоутон, в каком году Питер перешел в старшую школу?
– В две тысячи четвертом.
– Там его продолжали дразнить?
– Еще сильнее, чем раньше, – ответила Лейси. – Мне даже пришлось попросить его старшего брата, чтобы он за ним приглядывал.
Джордан подошел ближе:
– Расскажите о Джоуи.
– Его все любили, он был умница, спортсмен. Одинаково легко находил общий язык и со взрослыми, и с ровесниками. Он… В этой школе он был звездой.
– Вы, наверное, очень им гордились.
– Да. Но я думаю, что еще до того, как Питер пошел в школу, из-за Джоуи у учителей и других ребят сложилось определенное представление о том, каким должен быть Хоутон. А Питер их ожиданиям не соответствовал, и от этого ему приходилось особенно тяжело.