— Все наверняка думают, что я идиотка, — сказала Джози.
— Нет, они думают, что тебе недостает Мэтта. — Мама помолчала. — Я знаю, ты думаешь, что это твоя вина.
Сердце Джози стучало так сильно, что тонкий шифон платья дрожал.
— Солнышко, — сказала мама, — ты не могла его спасти.
Джози достала еще один платок и сделала вид, что мама все правильно поняла.
Максимальная безопасность требовала, чтобы у Питера не было сокамерника. Его не водили на прогулку. Еду приносили три раза в день прямо в камеру. Охранники проверяли, что он читает. А поскольку его до сих пор считали склонным к самоубийству, в его камере были только койка и унитаз — ни простыни, ни матраца, ничего такого, с помощью чего можно было бы попрощаться с этим миром.
Стена камеры состояла из четырехсот пятнадцати шлакоблоков, он сосчитал. Дважды. С тех пор ему оставалось только смотреть в объектив камеры слежения. Питеру было интересно, кто находится по ту сторону. Представлял себе компанию охранников, собравших около монитора, которые смеялись и подталкивали друг друга локтями, когда Питеру нужно было сходить в туалет. То есть еще одна группа людей, которые нашли способ посмеяться над ним.
На видеокамере была красная лампочка, индикатор сети, и простая линза, переливающаяся всеми цветами радуги, объектив был окружен резиновым бампером, похожим на веко. Питер вдруг подумал, что если бы он и не собрался сводить счеты с жизнью, то через пару недель такое желание у него появится.
В тюрьме свет не выключали, только приглушали. Вряд ли это имело какое-либо значение, поскольку все равно ничего другого, кроме как спать, не оставалось. Питер лежал на койке, думая о том, может ли человек потерять слух, если не пользуется им, и происходит ли то же самое с даром речи. Он вспомнил, как на уроке истории им рассказывали, что, когда коренных американцев бросали в тюрьму, они иногда просто падали замертво. Им объяснили, что человек, привыкший к свободному пространству, не мог вынести заключения, но у Питера была другая версия. Когда единственный, с кем можно поговорить, — это ты сам, а общаться не хочется, то есть только один способ уйти.
Мимо прошел охранник, совершая очередной обход — пробежка в тяжелых ботинках мимо камер, — и тут Питер услышал:
— Я знаю, что ты сделал.
«О Господи, — подумал Питер, — я уже начинаю сходить с ума».
— Все знают.
Питер опустил ноги на цементный пол и уставился в объектив камеры, но ответа там не было.
Голос был похож на ветер со снегом — холодный шепот.
— Справа от тебя, — сказал голос, и Питер медленно поднялся и прошел в правый угол камеры.
— Кто… кто здесь? — спросил он.
— Наконец-то. Я уже начал думать, что ты никогда не прекратишь свой рев.
Питер попробовал выглянуть за прутья решетки, но ничего не получилось.
— Ты слышал, как я плакал?
— Сопляк, — сказал голос. — Пора уже повзрослеть.
— Ты кто?
— Можешь называть меня Хищником, как все.
Питер сглотнул.
— Что ты сделал?
— Ничего из того, в чем меня обвиняют, — ответил Хищник. — Сколько?
— Что «сколько»?
— Сколько ждать до суда?
Питер не знал. Это был единственный вопрос, который он забыл задать Джордану, вероятно, потому, что боялся услышать ответ.
— Мой на следующей неделе, — сказал Хищник, прежде чем Питер ответил.
Металлическая дверь, к которой он прижимался виском, казалась ледяной.
— Сколько ты уже здесь? — спросил Питер.
— Десять месяцев, — ответил Хищник.
Питер представил, как это — просидеть десять месяцев в этой камере. Он подумал о том, сколько раз он пересчитывал кирпичи сколько раз писал, а охранники смотрели на это в свой маленький телевизор.
— Ты убил детей, да? Знаешь, что случается в тюрьме с теми, кто убивает детей?
Питер не ответил. Он был приблизительно одного возраста с остальными учениками в Стерлинг Хай, он ведь не пошел в начальную школу. Он ведь не сделал это без причины.
Ему не хотелось больше об этом говорить.
— Почему тебя не выпустили под залог? Хищник засмеялся.
— Потому что они думают, что я изнасиловал одну официантку, а потом зарезал ее ножом.
Неужели все в тюрьме считают себя невиновными? Все это время, лежа на койке, Питер убеждал себя, что у него нет ничего общего со всеми остальными в тюрьме округа Графтон. А оказалось, что это не так.
Неужели Джордан тоже об этом думал, слушая его?
— Ты меня слышишь? — спросил Хищник.
Питер лег обратно на койку, не сказав ни слова. Он повернулся лицом к стене и сделал вид, что не слышит, как сосед пытался снова и снова заговорить с ним.
Первое, что опять поразило Патрика, было то, насколько моложе судья Корниер выглядела за пределами зала суда. Она открыла дверь в джинсах и со стянутыми в хвост волосами, вытирая руки кухонным полотенцем. Джози стояла прямо у нее за спиной, с тем же безжизненным взглядом, который он уже не один десяток раз видел у других жертв. Джози была важной частью головоломки, поскольку только она видела, как Питер застрелил Мэттью Ройстона. Но в отличие от остальных жертв, у Джози была мать, которая знала все сложности юридической системы.
— Судья Корниер, — сказал он. — Джози. Спасибо, что позволили мне прийти.
Судья смотрела на него.
— Это напрасная трата времени. Джози ничего не помнит.
— При всем уважении к вам, госпожа судья, я должен услышать это от самой Джози.
Он уже внутренне приготовился к возражениям, но судья отошла, пропуская его в дом. Патрик осмотрел гостиную — антикварный столик с вьющимся растением, разложившим свои стебли по его поверхности. Со вкусом подобранные пейзажи на стенах. Его собственная квартира напоминала временную стоянку, царство грязного белья, старых газет и просроченной еды, где он проводил несколько часов между сменами.
Он повернулся к Джози.
— Как голова?
— Все еще болит, — сказала она так тихо, что Патрику пришлось напрячься, чтобы это услышать.
Он опять повернулся к судье:
— Мы можем где-нибудь поговорить несколько минут?
Она провела их на кухню, которая выглядела точно так же, как та кухня, которую Патрик представлял себе, когда мечтал о том, где он должен был бы находиться сейчас. Шкафчики вишневого дерева и много солнечного света, проникающего через огромное окно, а на столе миска с бананами. Он сел напротив Джози, ожидая, что судья пододвинет стул, чтобы сесть рядом с ней. Но, к его удивлению, она осталась стоять.
— Если я вам понадоблюсь, — сказала она, — я наверху.
Джози испуганно посмотрела на нее.
— А ты не можешь просто посидеть?
На секунду Патрик заметил, как что-то зажглось в глазах судьи — желание? сожаление? — но оно исчезло прежде, чем он смог подобрать название.
— Ты же знаешь, что не могу, — мягко сказала она.
У Патрика не было своих детей, но он был уверен, что, если бы его ребенок оказался настолько близко к смерти, ему было бы нелегко выпустить его из поля зрения. Он не знал точно, что происходит между матерью и дочерью, но решил не вмешиваться.
— Я уверена, что детектив Дюшарм постарается не причинить тебе боли, — сказала судья.
Это было отчасти пожелание, отчасти предупреждение. Патрик кивнул ей. Хороший полицейский делает все возможное, чтобы служить и защищать, но когда речь идет о ком-то, кого ты знаешь, все немного по-другому. Ты делаешь несколько лишних звонков, стараешься уделить как можно больше времени этому делу. Патрик пережил это на собственном опыте много лет назад со своей подругой Ниной и ее сыном. Он не знал Джози Корниер лично, но ее мать имела отношение к сфере применения закона — черт, она была на высшей ступени, — и поэтому ее дочь заслуживала особого отношения.
Он смотрел, как Алекс поднимается по лестнице, а потом вынул блокнот и карандаш из кармана куртки.
— Итак, — начал он. — Как дела?
— Послушайте, не обязательно притворяться, что вас это волнует.
— Я не притворяюсь, — сказал Патрик.
— Я вообще не понимаю, зачем вы пришли. Никто не скажет вам ничего такого, что сможет сделать этих детей менее мертвыми.
— Это правда, — согласился Патрик, — но прежде чем мы сможем судить Питера Хьютона, нам необходимо точно знать, что произошло. К несчастью, меня там не было.
— К несчастью?
Он опустил глаза.
— Мне иногда кажется, что легче быть тем, кто пострадал, чем тем, кто мог бы это предотвратить.
— Я там была, — сказала Джози, дрожа. — И не смогла это предотвратить.
— Это не твоя вина, — сказал Патрик.
Тут она подняла на него глаза, словно ей хотелось в это верить, но она знала, что он ошибается. И кто такой Патрик, чтобы убеждать ее в обратном? Каждый раз вспоминая, как он несся сломя голову в Стерлинг Хай, он представлял, что могло бы случиться, будь он в школе, когда туда пришел стрелявший Если бы он обезоружил его до того, как кто-либо пострадал.
— Я ничего не помню о выстрелах, — сказала Джози.
— Ты помнишь, как была в спортзале?
Джози покачала головой.
— А как бежала туда с Мэттом?
— Нет. Я даже не помню, как встала утром и добиралась в школу. Словно в голове какой-то пробел.
Из разговоров с психологами, работавших с жертвами, Патрик знал, что такая реакция совершенно нормальна. Амнезия — это один из способов, с помощью которых сознание защищается от воспоминаний, которые могут сломить человека. Наверное, он даже хотел бы, чтобы ему повезло так же, как и Джози, чтобы все, что он видел, исчезло.
— А Питер Хьютон? Ты его знала?
— Все его знали.
— Что ты имеешь в виду?
Джози пожала плечами.
— Его нельзя было не заметить.
— Потому что он отличался от остальных?
Джози на мгновение задумалась.
— Потому что он не пытался быть таким, как все.
— Ты встречалась с Мэттью Ройстоном?
Глаза Джози сразу же наполнились слезами.
— Ему нравилось, чтобы его называли Мэтт.
Патрик потянулся за бумажной салфеткой и передал ее Джози. — Мне очень жаль, что с ним такое случилось, Джози. Она опустила голову.