— Для начала почему бы вам не рассказать судье Корниер о том, когда вы были в суде в прошлый раз?
Женщина заколебалась.
— Наверное, когда платила штраф за превышения скорости.
— А еще?
— Не помню, — сказала она.
— Разве у вас сейчас не условный срок? — спросил прокурор.
— А-а, — ответила женщина, — вы об этом.
— За что вы получили условный срок?
— Не помню. — Она посмотрела в потолок и наморщила лоб, пытаясь вспомнить. — Что-то на «п». П…п…п… правонарушение! Именно так.
Прокурор вздохнул.
— Разве речь шла не о фальшивом чеке?
Алекс посмотрела на часы, думая о том, что, избавившись от этой женщины, сможет узнать, не перезванивала ли Джози.
— А слово «подлог» вам о чем-нибудь говорит? — перебила она. — Тоже на «п».
— Как и «подделка», — заметил прокурор.
Женщина с непонимающим видом посмотрела на Алекс.
— Я не помню.
— Объявляю перерыв на один час, — громко сказала Алекс. — Суд возобновит работу в одиннадцать.
Едва закрыв за собой дверь кабинета, Алекс сбросила мантию. Она не давала ей свободно дышать, что было удивительно, потому что обычно именно здесь Алекс чувствовала себя комфортно. Закон представлял собой свод понятных ей правил, код поведения, где определенные действия вели к определенным последствиям. Она не могла сказать то же самое о своей личной лизни, где школа, которая должна быть безопасным местом, вдруг оказывается бойней, а дочь, ее плоть и кровь, становится незнакомкой, которую Алекс теперь не понимает.
Ладно, честно говоря, никогда не понимала.
Она разочарованно встала и направилась к помощнице. Еще до начала суда она дважды вызывала Элеонор в надежде на то, что вместо обычного «да, Ваша честь» помощница отбросит свою чопорность и спросит, как у нее дела, как там Джози. И на какую-то долю секунды она перестанет быть для кого-то судьей, а лишь еще одной насмерть перепуганной матерью.
— Мне нужно покурить, — сказала Алекс — Я иду вниз.
Элеонор подняла глаза.
— Хорошо, Ваша честь.
«Алекс — подумала она. — Алекс, Алекс, Алекс».
Выйдя на улицу, она присела на бетонный блок и закурила. Глубоко затянувшись, она прикрыла глаза.
— Знаете, от этого умирают.
— От старости тоже умирают, — ответила Алекс и, обернувшись, увидела Патрика Дюшарма.
Он поднял лицо к солнцу и прищурился.
— Не думал, что у судьи есть слабости.
— Вы, наверное, думаете, что я сплю за трибуной судьи.
Патрик улыбнулся.
— Ну это было бы просто глупо. Там негде положить матрац. Она протянула пачку.
— Угощайтесь.
— Если вы хотите предложить мне взятку, то есть способы поинтереснее.
Алекс почувствовала, как лицо заливает краска. Видимо, она его неправильно поняла. Разве он мог сказать такое судье?
— Если вы не курите, то зачем вышли сюда?
— За солнечным светом. Когда мне целыми днями приходится торчать в зале суда, это плохо влияет на мой фен-шуй.
— У людей нет фен-шуй. Фен-шуй есть у помещений.
— Вы это точно знаете?
Алекс засомневалась.
— Ну, не знаю.
— Понятно. — Он повернулся к ней, и она впервые заметила светлую прядь в его волосах, прямо надо лбом. — Вы меня разглядываете.
Алекс сразу же отвела глаза.
— Все в порядке, — сказал Патрик, смеясь. — Это альбинизм.
— Альбинизм?
— Ну да. Знаете, белая кожа, белые волосы. У меня только полоса, как у скунса. Не хватило одного гена, чтобы быть похожим на крол�?ка. — Его взгляд посерьезнел. — Как Джози?
Она хотела было окружить себя китайской стеной, сказав, что не собирается обсуждать с ним ничего, что касается дела, которое она будет рассматривать. Но Патрик Дюшарм сделал то, чего так хотелось Алекс, — он отнесся к ней, как к обычному человеку, а не публичной фигуре.
— Вернулась в школу, — поделилась Алекс.
— Знаю. Я ее видел.
— Вы… Вы там были?
Патрик пожал плечами.
— Да. На всякий случай.
— Что-то случилось?
— Нет, — ответил он. — Все было… обычно.
Это слово повисло между ними. Ничего уже не будет так, как обычно, и они оба это знали. Можно склеить осколки, но если ты сделал это сам, то в глубине души всегда будешь знать, что вещь уже не целая.
— Эй, — Патрик положил руку ей на плечо. — Вы в порядке? Она с ужасом поняла, что плачет. Вытерев глаза, она отстранилась.
— Со мной все в порядке, — сказала она, проклиная Патрика за этот разговор.
Он открыл рот, словно собирался что-то сказать, но тут же закрыл.
— Тогда оставляю вас наедине с вашими слабостями, — сказал он и вошел в здание.
Уже вернувшись в свой кабинет, Алекс вспомнила, что детектив говорил о слабостях во множественном числе: он поймал ее не только с сигаретой, но и на лжи.
Появились новые правила: все двери, кроме главного входа, после начала уроков закрывались, несмотря на то что какой-нибудь ученик с оружием мог уже быть внутри. С рюкзаками в класс больше не пускали, хотя оружие можно спрятать под курткой, или в маленькой сумке, или даже в застегнутой на молнию папке для бумаг. Все — и учителя, и ученики — носили на шее удостоверения. Полагалось, что так будет видно, кто. есть, а кого нет, но Джози не могла избавиться от мысли, что таким образом в следующий раз можно будет легко определить личность убитых.
На линейке директор подошел к микрофону и поприветствовал всех в Стерлинг Хай, хотя они вернулись и не в Стерлинг Хай. Потом объявил минуту молчания.
В то время, как остальные ребята во время минуты молчания опустили головы, Джози посмотрела вокруг. Она была не единственной, кто не молился. Некоторые ученики обменивались записками. Несколько человек слушали плеер. Какой-то мальчик списывал домашнее задание по математике.
Боятся ли они, как и она, поминать погибших, чтобы не чувствовать себя еще более виноватыми?
Джози повернулась и ударилась коленом о парту. Парты и стулья в этой временной школе были для младших школьников, а не для беженцев-подростков. В результате, никто не помещался. Колени Джози были на уровне подбородка. Некоторые ребята не смогли даже сесть за парту, им приходилось писать, держа тетрадки на коленях.
«Я как Алиса в Стране чудес, — подумала Джози. — Смотрите, как я падаю».
Джордан подождал, пока его клиент сядет напротив него за столом в тюремной комнате свиданий.
— Расскажи мне о своем брате, Питер, — попросил он.
Он внимательно следил за лицом Питера и заметил тень разочарования, когда тот понял: Джордан опять раскопал то, что Питер надеялся скрыть.
— Что именно? — спросил Питер.
— Вы дружили?
— Я его не убивал, если вы об этом.
— Нет, не об этом, — пожал плечами Джордан. — я удивлен, что ты раньше о нем не упоминал.
Питер посмотрел на него.
— Когда, например? Когда мне нельзя было и рта раскрыть на предъявлении обвинения? Или тогда, когда вы пришли сюда и заявили, что ваше дело говорить, а мое — слушать?
— Каким он был?
— Послушайте. Джойи умер, и вам это, разумеется, известно. Поэтому мне не понятно, каким образом разговор о нем может мне помочь.
— Что с ним случилось? — настаивал Джордан.
Питер царапал ногтем металлическую обивку стола.
— Этого золотого мальчика-отличника переехал пьяный водитель.
— С этим тяжело смириться, — осторожно сказал Джордан.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, твой брат был идеальным парнем, правильно? Одного этого уже достаточно. А после смерти он вообще превратился в святого.
Джордан специально сказал это, чтобы удостовериться, что Питер заглотнул наживку, и, конечно же, лицо парня изменилось.
— С этим невозможно смириться, — горячо проговорил Питер. — Невозможно сравниться.
Джордан постучал карандашом по своему портфелю. Была ли причиной ярости Питера ревность или одиночество? Или это массовое убийство было способом привлечь внимание наконец-то к себе, а не к Джойи? Как построить защиту так, чтобы действия Питера говорили о его отчаянии, а не о желании превзойти славу брата?
— Ты скучаешь по нему? — спросил Джордан.
Питер ухмыльнулся.
— Мой брат, — сказал он. — Мой брат, капитан бейсбольной команды. Мой брат, который занял первое место на олимпиаде штата по французскому языку. Мой брат, который дружил с директором школы. Мой брат, мой непревзойденный брат, высаживал меня из машины за полмили от ворот школы, чтобы никто не видел, как он едет со мной в машине.
— Почему?
— Разве вы еще не поняли, что дружба со мной не приводит ни к чему хорошему?
Джордан вспомнил о своих проколотых шинах.
— Джойи не заступался, когда над тобой издевались?
— Шутите? Именно Джойи это все и начал.
— Как?
Питер подошел к окну маленькой комнаты. Его шея покрылась красными пятнами, словно воспоминания были выжжены на коже.
— Он говорил ребятам, что меня усыновили. Что меня родила шлюха-наркоманка, и поэтому у меня не все в порядке с головой. Иногда он делал это прямо при мне, и если я злился и начинал на него орать, он смеялся и давал мне пинка под зад, а потом оглядывался на своих друзей, словно то, как он себя вел, доказывало, что он говорит правду. Так скучаю ли я по нему? — повторил Питер и повернулся к Джордану. — Я рад, что он умер.
Джордана было нелегко удивить, и все же Питеру уже несколько раз удалось его шокировать. Питер просто был тем, чем становится человек, если оставить одни голые эмоции и отбросить социальный договор. Если тебе больно — плачь. Если тебя одолевает ярость — нападай.
Если надеешься — готовься к разочарованиям.
— Питер, — тихо проговорил Джордан, — ты хотел их убить?
И тут же Джордан начал проклинать себя за то, что задал вопрос, который никогда не задаст ни один адвокат, тем самым заставляя Питера признаться в умышленности своих действий. Но вместо ответа Питер задал ему не менее каверзный вопрос.
— Ну а вы что бы сделали? — спросил он.
Джордан впихнул еще немного ванильного пудинга Сэму в рот а потом облизал ложку.