Такое уж состояние было: будь что будет — наплевать, только какая-то непривычная волна жаром прошла по телу, когда в тронный зал Властелина вошел неуловимо скользящей походкой он…
«…Он же отрекается, чтобы — выгородить…» Запретным это было, или — ненормальным, или — дерзостью? Как знать… Подвела… Почему-то не удалось испугаться восьми черных теней вокруг трона — и темной фигуры на нем. А за того, девятого, как-то сразу боязно стало. И почувствовала в какое-то мгновение его страх — за нее. Он даже не глянул в ее сторону, но — она поняла. Ощутила: сейчас он упадет на колени — ради нее… будет молить о помиловании. «Не надо унижаться!» — эта мысль была яркой, отчаянной. И мелькнул заклятый клинок у горла Владыки…
Последнее слово все же осталось за ней — как всегда. Точнее — за ними. Она верила: что-то он все же сможет сделать… Если ничего другого уже не осталось. Как холодно и больно было ощутить в теле светящуюся злую сталь… И наслаждением было покинуть бесполезную уже оболочку.
Она знала, что произошло с ним. Душа не сразу устремилась в чертоги, ждущие всех живших когда-либо на Арде. Опалило огнем. Последнее слово: ненавижу! Последняя мысль — на краю безвременной бездны: люблю! — дотянулась до нее…
Она подождет — оттуда скоро не возвращаются. Но ничто не вечно. Звезды баюкали ее бессонницу — безрезультатно. Она ждет…
Глава 3
Аллор остался один. Мило посидели они у Намо: было о чем побеседовать, — глаза Намо загорались, когда майа рассказывал о средиземских событиях. Не обо всем он мог поведать — не было его там, но уж что видел… Намо рассказывал про Валинор, и надо было ловить каждое слово, а еще внимательней — намеки.
— Я не заставляю тебя служить мне, просто никто тут «самого по себе майа» не потерпит: сам по себе — это равный, а равны между собой лишь Валар, да и то… С другой стороны — раз ничей, то никому не нужный, никем не защищенный. Тебе здесь жить — неизвестно сколько… — Намо задумался.
Аллор кивнул: такие вещи ему не требовалось долго объяснять, но он был благодарен Намо за неравнодушие. Что-то менялось в нем, исподволь, постепенно — он стал ценить это: внимание, попытку понять… Ему казалось — не осталось чувств, сам стал подобен лезвию заклятого клинка, только злость осталась, может, раскаяние — в глупости, слабости. А арбитру изящества, коим его безоговорочно признавали при дворе Золотоликого короля, не пристали слабости — если только не подать их с изящным радикализмом и тонко выверенным надрывом… И сейчас весь этот прекрасно работавший в Нуменоре арсенал по-прежнему при нем, светская жизнь осталась его родной стихией, он свободно владел правилами этой игры, вплоть до права творить новые — для остальных… Он привык улавливать намеки — что же, надо быть внимательней. Облачиться в броню наблюдателя со стороны, способного меняться… Дважды броня была пробита, дважды он проиграл. Впрочем, нет, второй раз он победил — и неважно, что не в состоянии вспоминать это без дрожи. Он может многое сказать и сделать — если понадобится. Даже врать и интриговать — пожалуйста, хоть и без особого удовольствия. Считал же дурным вкусом — доносить на своих гостей, бывших в списке неблагонадежных… А так все просто: вовремя промолчать, вовремя показаться на глаза, главное — соблюсти внешние приличия, а там развлекайся как хочешь… «Ты умеешь добиваться цели…»
Майа зябко закутался в плащ, зажег свечу — пламя высветило сводчатый потолок, зеркало в углу, стол, который он уже успел завалить бумагами, кистями и книгами вперемешку, и низкое ложе в углу. Он сидел в кресле с высокой спинкой, подобрав под себя ноги, подперев голову рукой. Взгляд упал на прикрытую бумагами Черную Книгу — надо вернуть Намо, прочитал уже, запомнил… Разве еще глазами пробежаться — зачем, неважно, хотелось перечесть некоторые места…
Его позвали. Властно. Впрочем, это была власть, стоящая за вестником, — и нешуточная. Он поднял голову: в проеме двери стояла светлая, казалось, излучающая легкое сияние фигура. Золотые прямые волосы, небесно-синие большие глаза, правильные, словно застывшие черты лица. Вошедший был облачен в синее одеяние, серебристый плащ, сколотый на плече золотой застежкой, спадал ровными складками.
Аллор отложил книгу, расчетливо-небрежно засунув подальше, в гущу бумаг и пергамента.
— Я слушаю. — «Нагло как-то вышло, ну да ладно, с ровней надо ставить себя сразу…»
«Какое надменное и в то же время отрешенное лицо», — почему-то подумал Эонвэ — это был он, герольд Манвэ, его правая рука.
— Я — Эонвэ, голос Его Величества, Повелителя Арды, Манвэ Сулимо, призываю тебя, Аллор… майа, явиться на Круг Судеб для выяснения твоей дальнейшей судьбы, дабы определилось твое место в Благословенной земле Валинора. — Посол возвышался над новым майа, чеканя слова.
— Прямо сейчас? Хорошо, только приведу себя в порядок. — Аллор неторопливо-грациозным движением встал с кресла, поискал на столе гребень и, найдя, направился к зеркалу. — Присаживайся, Эонвэ, я скоро.
Эонвэ, расположившись в кресле, с интересом наблюдал за ним — странный он, этот новый майа. Взгляд упал на листы, ковром покрывшие стол: причудливые фигуры, странные композиции, где живое сплеталось с неживым, чьи-то лица…
— Это ты рисовал?
— Я. Досуг позволяет — пока…
— А что ты читал? — Эонвэ покосился в ту сторону, куда скрылась Черная Книга.
— Так, рассказы.
— О чем?
— О былом, разумеется, разве кто-то пишет о будущем?
— Будущее не ведомо никому, кроме Творца.
— А пророки, видящие?
— Возможно, это наваждения…
— Все?
— Не знаю — это не мое дело. Я — майа Короля Арды и делаю, и мыслю то, что приличествует моему званию и положению.
— А что тебе нравится, что ты любишь?
— То, что достойно любви.
— Что, например?
— Свет. Свет должно любить, а Тьму — ненавидеть.
— Хорошо тебе, если так все ясно.
— Иначе не может, не должно быть — или это наваждения.
— Разумеется. Впрочем, почему ты все время говоришь о наваждениях? Ты знаешь, что это такое?
Глаза Эонвэ на мгновение скользнули куда-то в сторону, и, хотя взгляд вновь обрел отточенную отчетливость, Аллор, глядевший в зеркало, успел заметить это.
— Наваждения — это происки врагов. Нельзя позволять себе расслабляться и погружаться в их сети.
— Ты нервничаешь? Что с тобой?
— Ничего. Со мной ничего из ряда вон выходящего не может происходить.
— Ладно, извини.
— Ничего. Ты готов?
— Вполне. — Аллор застегнул плащ и расправил складки.
— Откуда он у тебя?
— Подарили.
— Но он же… черный?!
— Да, а что?
— Но это — цвет Врага.
— Я долго служил Тьме — и неважно, как я к этому относился.
— Знаешь, может быть, лучше все-таки без… — Эонвэ смущенно опустил глаза. — Это все-таки Валинор…
— Нет смысла пытаться скрыть прошлое, тем более что оно известно не только тебе. Не стоит пытаться похоронить его в себе: это ничего, кроме гниения, не даст. Впрочем, иногда помогает — до поры до времени.
Лицо Эонвэ словно окаменело, он нахмурился.
— Не все стоит помнить. Надо уметь забывать. Возможно, ты и прав, но… нельзя это. Впрочем, может быть, твое объяснение и подойдет. Только хорошо объясни. И если помыслы твои отвратились от дел Тьмы… с тобой все будет в порядке. Ведь ты враг Тьмы?
Это походило скорее на утверждение, не требующее ответа. Аллор утвердительно прикрыл глаза.
— Тогда следуй за мной. И… — Эонвэ поглядел прямо в глаза собеседника, — помни: наваждения — это опасно, нельзя поддаваться им. Нельзя сомневаться. И выбирать надо правильно.
Слова звучали как заклинание, но в них было что-то неуловимое, может быть, болезненное, какой-то глубоко запрятанный надрыв. Аллору показалось, что он дотронулся до чего-то запретного, тщательно спрятанного в отдаленный угол сознания, видимо, после неудачных попыток изгнать… что? Наваждение…
— Пойдем, нехорошо заставлять Владык ждать.
— Да, конечно, немедленно… — Эонвэ как-то скованно развернулся, проследовал к двери, чуть помедлил. — И мысли тоже должны быть — правильные. Тогда все будет хорошо. А иначе и быть не может в светлом Валиноре…
И широко зашагал к выходу из залов. Аллор следовал за ним, отстав на полшага. Намеки, неумелые, но, видимо, от чистого сердца сделанные, были ясны. Отчего бы это ему вдруг так разволноваться? Впрочем, не стоит копаться: пытаются тебе что-то объяснить — слушай и делай выводы.
Они вышли из чертогов, и Аллор невольно прикрыл глаза. Сколько времени он не видел в полной мере солнечный свет? Получалось, что долго — несколько тысяч лет. «Все же хорошо, что воплотился в Залах Мандоса, где вечный полумрак, а не где-нибудь посреди Валмара…» — подумал он. Свет был везде, он исходил отовсюду, скорее подавляя, чем радуя. Казалось, что теней здесь нет вовсе. Что же, придется привыкать — ничего страшного, просто очень ярко.
Вскоре глаза привыкли, и он огляделся по сторонам. Блаженные земли были хороши — и синее небо, и удивительные деревья, многих из которых в Средиземье не видывали; каналы с прозрачной, словно светящейся водой, радуги цветов, причудливые сооружения, как будто парящие в переливающемся оттенками радужного и жемчужного мареве. Вдали возвышались горы, словно воины, собравшиеся под предводительством самой высокой, с белоснежной вершиной — Ойлоссэ или Таник-ветиль. Майар приближались к гаваням Аваллоиэ, где играло и переливалось под серебряным сплетением пены прибоя глубоко-синее море; в его равномерном шуме угадывалась спокойная в сознании своей силы мелодия.
Перед ними расстилался Валмар, уже можно было разглядеть Маханаксар — Круг Судеб, площадку, окруженную тронами.
Манило к себе море: он так давно не видел его, и для него, родившегося в Нуменоре, это было особенно тяжело. Какое наслаждение — стоя на палубе, слышать над головой хлопанье паруса и наблюдать, как изящный нос корабля режет зеленоватые волны, несясь навстречу зыбкому простору. Вдыхать соленый морской воздух… А еще лучше — спрыгнуть с высокого каменистого обрыва, пронзив упругую пенную поверхность воды, и там, в прозрачных глубинах, пронизанных, словно прядями волос морских дев, лучами солнца, заплывать в гроты, разглядывать удивительные раковины и нарядн