— Милости просим. Буду рад видеть тебя, Ирмо. Взялись тут оберегать хором… — пробормотал он.
— Значит, такова НАША воля, — улыбнулся Ирмо и направился к Ойлоссэ.
Ильмаринский двор начал полет.
Глава 21
Все обошлось: похоже, Творец в гневе временно отвратил лик Свой от бессовестной неблагодарной твари — или тварей.
Прилетев в чертог, Валар устроились в кабинете Манвэ. Майар, несмотря на сопротивление, были отправлены в соседний зал — прибывающих с минуты на минуту гостей должен был кто-то встретить. И что Манвэ, что Мелькору было почти несносно ловить на себе тревожно-сочувствующие взгляды.
Владыка вытянулся на ложе, Варда и Мелькор уселись рядом, пытаясь просчитать следующие шаги.
— Похоже, Отец от тебя не отстанет: слишком большую власть передал Он в твои руки, — обратился Мелькор к брату.
— Еще бы. И вообще, Он же только с ним все время беседовал, все остальные привыкли считать, что Воля Единого и Воля Манвэ — одно и то же, — пожала плечами Варда. — Кто же с тобой, милый, связываться будет: Эру далеко, а ты — вот, рядышком… — Королева усмехнулась.
— Ну да, выходит, что даже если ты с Эру повздорил, то сам разберешься, и нечего в это встревать, — развел руками Черный Вала.
— Ага, а то вот помирюсь, а тем, кто в сторону ушел или против выступил, все припомню, — фыркнул Манвэ.
— Похоже, Он и впрямь после нашей приятной беседы не стал следить за остальными, — раздумчиво проговорил Мелькор, — а то много интересного бы узнал…
— Честно говоря, я даже не ожидал от них… — Манвэ опустил глаза.
— А ты думал, что тебя все ненавидят и боятся и только и ждут, когда ты оступишься? Вообще-то я сама смутилась, — покачала головой Варда.
Она встала и выглянула в окно:
— Вон они идут.
Вдруг в какой-то неуловимый миг ее лицо изменилось, застыв, она словно вслушивалась во что-то внутри себя. Голос. Как давно она не слышала его…
— Приветствую тебя, дочь Моя.
— Приветствую тебя, Илуватар. — Она сразу узнала Его и напряглась, пытаясь понять, что захочет сказать ей Единый. Может, удастся уговорить Его — она же всегда была с Ним заодно, оберегая сошедших на Арду Айнур от опасного для них знания, она была Его глазами…
— Варда, Я очень огорчен, Меня беспокоит состояние твоего супруга, Я боюсь за него.
— Что внушает Тебе беспокойство, Отец?
— Его неожиданное упрямство. Он отдалился от Меня, перестал доверять Мне, и это болью наполняет Мое сердце. Ведь Я всегда благоволил к нему более, чем к остальным сотворенным Мной Айнур, и Владыкой поставил над теми, кто по велению сердца связал себя с Ардой.
Варда с тщательно собранным почтением внимала вступлению. Сейчас, видимо, Единый перейдет к сути дела…
— Почему он поступает наперекор Моей Воле, руша то, что с таким трудом и такими жертвами было достигнуто? Зачем упорствует в своей ошибке?
— Но, Отец, все было по правилам. Когда он извлек Мелькора из-за Грани, беспокойство о судьбах Арды руководило им, желание убедиться, что Мятежник не затеял ничего опасного для этого, мира…
— Ну и отправил бы его обратно — Мне, что ли, учить вас, как это делается? Но он даже не попробовал — напротив, примирился со злейшим врагом всех Айнур.
— Он все же его брат, о Единый.
— Братом ему был мятежник в мыслях Моих, пока через упрямство и гордыню не низвергся он во Тьму и не предался злу. Но любовь к творениям Моим оставила его, и никого не любит он, кроме себя, и утратил право называться братом того, кого Я нарек благословенным, ибо зла и Тьмы нет в нем. Но даже в его чистое сердце ныне проникла отрава Тьмы и лжи, измысленной Отступником, — а ведь воля его была тверже алмаза. Долгое время он непростительно мягко обращался с мятежником — но Я щадил его чувства, все же надеясь, что и Мелькор осознает это и не будет более упорствовать в заблуждениях своих…
— Но Мелькор больше не упорствует и не хочет войны, пребывание за Гранью, в Пустоте сломило его и лишило сил…
— Однако он по-прежнему подстрекает к бунту. А что касается его стремления к миру, то вспомни, какие клятвы и заверения давал он, стоя в Круге Четырнадцати, обещая всеми силами помочь исправить зло и исцелить раны, нанесенные Арде его деяниями. И притворство его обмануло многих, и Манвэ в том числе, а он, выждав момент, смерть и разрушение принес в Блаженные земли и сбежал в Средиземье, дабы там продолжать сеять ложь и зло.
— Но в конце Первой эпохи он был наказан и низвергнут за Грань.
— Именно, причем навечно — таков был приговор Мой, изреченный через Манвэ. Если бы он там искренне раскаялся, Я бы, возможно, взял его к себе в Чертог, дабы окончательно исцелить, но смирения и осознания пагубности своих дел не было в нем. А теперь супруг твой освободил его, даже не потребовав покаяния, без каких-либо условий, словно не зная, на что тот употребит обретенную свободу.
— Мне кажется, он не желает более мстить и нарушать покой Арды…
— И тебя растлевает его ложь — впрочем, конечно, твоя душа, наверное, до сих пор поражена гибельным дыханием Ничто… Но тебе же дано Видеть — неужели ты не понимаешь, что даже благодарности не может испытать Враг к освободившему его и дружба его лжива?
«Но я же Видящая, я же чувствую, что он искренне помирился с Манвэ…» — хотела воскликнуть Варда, но ощутила, что это бесполезно: ей сейчас объяснят, что от нее требуется, а ее мнение Всеотца мало интересует.
— Укрепи сердце твое, дочь Моя, и не прельщайся ложью. Супруг твой разгневал Меня, но ты можешь спасти его от кары Моей — тебе он верит, и любовь к тебе еще теплится в его сердце — возможно, хоть тебя он послушает.
— Что же сказать ему, о Единый? Что сделать, чтобы не страдать ему от Твоего гнева?
— Он должен делать лишь то, что Я приказываю ему делать, и должен раскаяться в своем своеволии. Должно ему вернуться к прежнему и смирить гордыню свою…
— Стать, каким он был все эти последние столетия? Но он измучен ответственностью за судьбы Арды, и власть источила его душу…
— Разве ты не способна уже исцелить его сердце, и развеселить его, и порадовать его любовью своей?
— Слишком глубоки раны, нанесенные душе его войной и приговорами.
— А Лориэн для чего? В Садах Грез найдет он исцеление, хотя и непонятно мне, что ранит его, когда вершит он праведный суд.
— Слишком строго судит он в первую очередь себя и не может, да и не хочет закрыться от боли, причиняемой даже врагам…
— Это его беда, что до сих пор не может он отличить добро от зла и не понимает необходимости достойной кары мятежникам!
Варда почувствовала, что терпение ее на исходе.
— Супруг мой не глуп и не слеп, и справедливость ведома ему — Ты сам благословил его на царство.
— Я лучше знаю, что справедливо, а что — нет, и всего Замысла не понять ни тебе, ни ему, ибо вы лишь инструменты в созданной Мной музыке и знаете лишь то, что Я открыл вам.
— Возможно, мы не в силах постичь глубину мыслей Твоих, но то, что происходит здесь, не только и не столько благо. Много жестокостей совершено нами, и этого не забыть…
— Неблагодарная! Не вы ли были осыпаны милостями Моими, не ваш ли престол вознесен над всеми живущими на Арде?! Я дал вам безграничную власть — и, видимо, зря, ибо Манвэ запугал всех настолько, что боятся они ослушаться его, даже если он творит беззаконие, — и все блага Арды у ног ваших и к услугам вашим, и радостью и благоговением должны бы преисполниться сердца ваши, и благодарностью к Тому, Кто все это вам дал, а ты жалобами оскорбляешь благоволение Мое!
Терпение Королевы подошло к концу: объяснять что-то Единому — как головой об стену биться. Манвэ прав — сколько можно?
— Благоволение… Видимо, так оно велико и ослепительно, что уже три эпохи он не может летать, полагая себя недостойным, и уже две эпохи не слышно его песен в Блаженных землях, ибо как петь, когда погибла твоя песня?.. — Горечь душила Варду — неужели Он ничего не способен понять? Или не желает? Она вспомнила последние события, полупрозрачное лицо Манвэ, искаженное болью, пурпурно-ленивую струйку, стекающую из прокушенной губы под золотое колье… Острая жалость и возмущение накатили горячей волной, тяжело стало дышать…
— Так и ты сомневаешься в справедливости и величии Замысла и не желаешь вразумить своего повредившегося разумом супруга?!
— Пощади его, Эру! — собрав остатки надежды, взмолилась Варда. — Если полагаешь его безумным, за что караешь так?
— Безумцу место в Садах Лориэиа, а буйному безумцу вроде его братца — в Залах Мандоса! Если не вразумляют его увещания Мои — да будет оп заключен туда, и кара, постигшая в свое время Отступника, да постигнет его. Ты же, если в тебе еще горит сияние Извечного Пламени, стань орудием возмездия в руке Моей и отрекись от гибельных дел его, дабы не поглотила тебя Тьма вместе с мятежниками! И пребудешь Королевой Мира, свободного от зла, величием и славой превзойдя нерадивого супруга твоего, — Я разрешу тебя от брачных уз, да не омрачится больше душа твоя…
У Варды перехватило дыхание от негодования — ей отречься от любимого, без которого самое ее существование теряет смысл? «Я не буду сопротивляться любому приговору, который тебе придется вынести, — в Валиноре будет Королева…» — Воистину, ее супруг хорошо понимал Эру… Неважно, как Единый представляет себе исполнение подобного, — при том, что сказали Ульмо, Тулкас и Ирмо, — дело не в этом. Предлагать такое — ей? Все время молчавшей о том, что видела, объявившей Мелькора лжецом, только бы супруг ее не сошел с данного Единым пути и остался цел и невредим?! Она отреклась от себя ради любви, но… дальше-то — куда?
Ровно и спокойно она ответила:
— Я не собираюсь отрекаться от Манвэ — я его люблю таким, какой он есть, но свободным — еще больше. Я лгала ради него, я предала Мелькора — ради спокойствия его совести, и эти жертвы оказались напрасными. Больше так не будет.
Ее ослепила вспышка яркого света, и ярость была в обращенном к ней голосе: