Отказать Златоокому Манвэ не мог — как откажешь собственной Песне? Майа прав: он жив, и песня снова должна звучать.
Вала взял протянутую лютню — даже настраивать не пришлось. Никто из присутствующих не шевельнулся, но воцарилась тишина.
Он провел по струнам — осторожно, почти неловко. Резко кольнуло в висок: «не сможешь!» Должен — для сотворенных, для близких, для себя. Для Эру, наконец!
Еще движение, еще касание — и музыка возникла, начав быть. Она заполнила залу, неспешно затопляя ее, неотвратимо и осторожно переплетая слова и звуки. Подхваченные течением слова сливались в песню, они оседали на губах, выпадая из воздуха, словно лишь ожидая, когда их споют, солнечными зайчиками щекотали горло, требуя, чтобы их выпустили. Они танцевали на язычках пламени свечей и бликами ныряли на дно кубков. Вот шевельнулся воздух, колыхнув занавеси, взъерошив волосы и погладив лица.
Мелькор, зажмурившись, вытянул руки, и в них мягко легла соткавшаяся из воздуха мандолина. Пальцы на мгновение замерли над струнами, потом соприкоснулись и словно слились с ними, эхом вторя мелодии Манвэ. Дробясь о стены, эхо отдавалось множеством созвучий, вплетаясь в основную музыку и развивая, оттеняя и подчеркивая ее. Ноты перекликались, отражаясь друг в друге, распускаясь причудливыми соцветиями.
А потом слова незаметно исчезли, растаяв, впитавшись в стены, и был только голос, болезненно прекрасный, почти обретающий видимость, плавящий пространство и расплетающий тугие кольца времени…
Песня, непостижимая и близкая, струнно-упругая и хрустально-ломкая… Она начала быть, расплескивая бытие на внимающих. Песня… Те, кого называли теперь Могуществами Арды, связанные с предпетым ими миром и привязанные к нему неисчислимыми нитями, дышали с ним одним дыханием, и выдох становился звуком и цветом. Вновь заискрились в переполненном жизнью воздухе пылинки, оседая на невесомых рукавах еле видимых танцоров. Струились, как водоросли в ручье, мягкие волосы, неуловимо поблескивали глаза и улыбки, сменяли друг друга угловато-гибкие и порывисто-плавные движения… Алсулайнэ, духи ветра, пели танец — или танцевали песню. Песню их стихии, Песню Творения, Песню, снова вернувшуюся к Поющему… И танец стал Темой…
Мелькор подхватил музыку вновь, и его мелодия присоединилась к Теме, прорастая сквозь него, сквозь нервы и вены, вскипая в крови артерий. Диалог разрастался, вплетаясь в тяжелую ткань незаметно опустившегося занавеса сумерек, и хотя в теме Черного Валы мерцали отголоски той, давней Песни, диссонанса не было — просто Тьма и Свет свивали новый, живой, прихотливо-изменчивый, как и подобает живому, орнамент. Находившиеся в зале забыли, где они и что происходит, погружаясь в погребенные под слоями памяти счастливые дни-без-времени, подобные линиям нотного стана, когда они, Айнур, нотами танцевали на этих дорогах…
Зазвенел серебряно, искрясь сиянием далеких звезд, голос Варды, нитью перевивая темно-светлые линии; затканными солнечными паутинками листьями осыпался на элегантно-строгий узор напевный шепот Ирмо; заблестели, самоцветно играя на изгибах фигур, речитативные песнопения Ауле, вспыхивая сквозь увенчанную жемчужным кружевом берилловую синь накатившей валом мелодии Ульмо, и торжествующе-победным звоном, подобным отдаленному гулу бронзовых колоколов, взмыл над обретшей мощь Песней Айнур, Айнулиндалэ, смех Тулкаса.
Песня изливалась, просачиваясь сквозь стены и выплескиваясь в окна, орошая дождем Блаженные земли. Она ткала облако силы, окутывающей Валинор, возвращая силы поющим. Они словно купались в ее волнах, смывающих усталость и боль, горечь и разочарование, дающих покой и уверенность.
Майар тихо подпевали, подставляя ладони и лица под этот ласковый, невиданный дождь. Величественная сила Песни не подавляла, а бережно укутывала их.
И вот Песня, обретя полные единство и гармонию, дошла до самой высокой, пронзительно-прекрасной ноты и стала мягко оседать хранящим покровом на землю, затихая и растворяясь в бархатно-прозрачном воздухе, высвечивая необыкновенно ясные звезды.
Наконец она стихла, растаяв в кристаллах снежного тумана, и разлилась теплая тишина.
Валар сидели неподвижно, погруженные в случившееся, все еще будучи музыкой, майар грезили с открытыми глазами — многократные воспоминания и упоминания стали явью.
Даже с ехидной физиономии Аллора смыло привычно-ироничную усмешку — он сидел, обхватив плечи прильнувшей к нему Эльдин, вглядываясь в навеянные Песней видения.
— Вот это музыка… — задумчиво прошептал он, когда последний отзвук Песни растаял. — Такое не нарисуешь рукой, только глазами…
Эльдин мечтательно зажмурилась.
— Понравилось? — широко улыбнулся им Златоокий. — Красота такая — хоть за лютню не берись. Они иногда так в Лориэне пели — еще до того, как Ормал и Иллуин поставили. Тогда свет по всему Альмарэн лился. А все вокруг впитывало его и потом долго отражало… Я такого больше нигде и никогда не видел, даже в Эндорэ…
— Хорошо все же, что они наконец-то спелись, — пробормотала Эльдин. — Послушаешь, и кажется, что страх отступает, небо выше становится…
— Ну раз уж в свое время подобного пения хватало, чтобы творить этот мир, так сейчас должно хватить хотя бы на то, чтобы сделать его чуточку приятнее, — рассмеялся Манвэ.
— Как-то неожиданно это вышло, прямо само собой, — задумчиво развел руками Мелькор.
— Увлеклись: уж больно тема удачная пошла, — не по-королевски озорно улыбнулась Варда.
— Я не нагородил лишнего? — смущенно поинтересовался Тулкас.
Ирмо замахал на него руками.
— Если бы это было не в тему, песня бы расстроилась, — авторитетно заявил Ульмо.
— Однако засиделись мы… Скоро народ в Лориэне соберется, так что пора выходить. Выступление окончено, господа. — Манвэ картинно поклонился.
— Ты еще с шапкой по кругу пройдись, — хмыкнула Варда.
— С короной… — добавил Ирмо.
— Да, кстати, надо ее прихватить с собой — все-таки я пока еще Король. — Манвэ поднял с пола корону и, помедлив, надел.
— Интересно, Эру слышал Песню? — проговорил Ульмо.
— Так мог бы наконец поверить, что мы можем поладить! — воскликнул Тулкас.
— В Песне невозможно лгать, это же из глубины сути идет, так не притворишься… — прошептал Ирмо. — Неужели Ему непопятно, Он же видит!
— Может, все же понял и примет? — с надеждой посмотрел на сотворившего Эонвэ.
— Да не похоже. Мне, во всяком случае, Он этого не сообщит, даже если и проникся.
— Ну неужели Он такой… — Эльдин не договорила, разведя руками. — Он же все-таки Творец!
— А Нуменорэ? — процедил Аллор. — Тоже в свое время не совпали с должным…
— Ну вы-то хоть не суйтесь! — зашипел Манвэ. — Ты и так уже влез основательно, не трогает Он тебя, и слава Эа!
— Видно, слишком мелок я, недостоин высочайшего внимания, — прищурился майа. — Ну и ладно, я не в обиде. Впрочем, ежели снизойдет, то выскажусь. Ты ведь мне тоже друг — если тебя это заявление не оскорбляет. Особенно после вчерашнего…
— Да как-то не особенно. Что, если я Владыка, то у меня и друзей быть не должно?
— Никто никому ничего не должен, кроме взаимной любви! — ухмыльнулась Эльдин. — Да что я говорю, ты же мысли походя читаешь!
Владыка покачал головой. Варда лишь усмехнулась, глядя на супруга.
— Все готовы? — поинтересовался он, оглядев присутствующих. Те разом двинулись по направлению к двери. — Тогда вперед, в Лориэн, а там посмотрим.
На сей раз решили обойтись без полета, хотя время и поджимало, — просто не хотелось расставаться. Спустились, словно нарочно болтая о чем попало, по слегка мерцающей в свете звезд лестнице, прошли по непривычно пустым в этот час улицам Валмара.
У входа в Лориэн столкнулись с Намо и Вайрэ. Раскланялись, причем Намо понимающе улыбнулся, а Вайрэ многозначительно покосилась па перекинутый через плечо супруга свернутый гобелен.
— Покажешь сейчас? — спросил Манвэ.
— Пожалуй, вам стоит посмотреть уже сейчас, а ты разберешься, когда и кому показать. — Намо развернул гобелен.
На длинном полотне было выткано почти все, что произошло в Ильмарин после Круга. Почти — потому что не могла Вайрэ видеть, куда занесло сине-стальной смерч. Но и того, что увидела, хватило ей и Намо для того, чтобы составить свое мнение о событиях.
— Ты все расскажешь как есть? То есть как было? — поинтересовался Владыка Судеб у Короля.
— Красочно и с подробностями, — пообещал Манвэ. — А ты можешь показать это для наглядности почтеннейшей публике — но попозже.
Намо улыбнулся, отметив про себя, как изменился Владыка Амана за прошедшие сутки.
На пороге возникла тонкая фигурка Эстэ. Поклонившись, она приветствовала гостей, затем бросилась к Ирмо.
— Наконец-то ты вернулся! — воскликнула она, сжав плечи супруга. — С вами ничего не случилось? — Отыскав взглядом Айо, Эстэ тревожно нахмурилась.
— Все в порядке, не беспокойся. — Ирмо погладил перламутрово-туманные волосы Целительницы. — Остальные уже пришли? — спросил он тише.
— Все в сборе. Волнуются… Такие слухи ходят — жуть! Ну я-то кое-что в Лореллин видела… — Она покачала головой. — Что-то будет, а, Ирмо?
— Не волнуйся, вывернемся как-нибудь… — Повелитель Грез обнял супругу и вступил под серебристо-сумеречные кроны Волшебного Сада вслед за гостями.
Айнур сидели на гладких валунах или прямо на шелковистой траве и, тихо переговариваясь, ожидали королевскую чету. Слухи, один другого причудливее, носились по Валмару и теперь слетелись под зыбкие своды живого чертога Лориэна.
— А я говорю, что тут дело нечисто: Мелькор Владыку околдовал! — с жаром втолковывал Оромэ слушавшим его Йаванне с Ваной. Валиэр тревожно вздыхали, боязливо оглядываясь по сторонам. — Сами судите: поединок перешел в выяснение отношений, а Манвэ по исходу этого боя Мелькора освободил и исцелил, а потом они друг другу в глаза посмотрели, и Владыке плохо сделалось, я сам видел. А все же Мятежника свободным объявил и тех, кто с ним, — тоже. Да еще вот так, на Круге! И они теперь все время рядом…