А. Б.], какими можно было поднять т. Папанина и товарищей с льдины. Тов. Устинович всё это фиксировал у себя в журнале с нанесением схем и т. д.
В 4 часа наступила моя вахта работы на управлении, я пошёл и заменил на высоте [на штурвале высоты. – А. Б.] т. Лянгузова; до этого же я менял на штурвале направления т. Кулагина, а тов. Лянгузова менял т. Дёмин. Но тов. Дёмин встать ещё не мог, т. к. продолжал работать по заданию т. Гудованцева по подготовке к Мурманску. На место Кулагина встал штурман тов. Ритсланд, который некоторое время управлял направлением корабля.
В эту вахту я держал высоту по заданию командира корабля на 300–320 метров. Около 6–6.30 т. Гудованцев приказал тов. Ритсланд оставить штурвал и заняться приёмкой у инженера Воробьёва радиополукомпасной установки «Фэйрчайлд», и они с ним ушли в пассажирскую часть. На штурвал направления командир приказал встать мне, а на высоте встал 2-ой командир Паньков.
Когда я стоял на вахте на штурвале высоты, то инженер Воробьёв снимал вторую радиоустановку «Телефункен», т. к. она не действовала, и командир её велел снять и сдать в Мурманске.
Встав на штурвал, я вёл корабль по заданному курсу по компасу вслепую, т. к. вести по ориентирам было нельзя. Была плохая видимость, шёл снег, окна в передней части гондолы ещё раньше были покрыты и льдом, и снегом. Когда я встал на штурвал, то меня очень удивило поведение штурмана т. Мячкова: он без конца проверял снос и менял курсы в пределах от 10 до 30° как в сторону увеличения, а также в сторону уменьшения. Раньше этого с ним никогда не было; если, бывало, он даст курс, то им ведёшь корабль целыми часами, и поправки вносит на несколько градусов, а тут это делал почти ежеминутно.
Когда он промерял снос, то в открытое им боковое окно я увидел, что летим очень низко. Я тут же сказал командиру Гудованцеву, и он приказал подняться выше т. Панькову; затем вторично я это заметил и опять сказал Гудованцеву, и тов. Паньков опять поднялся выше. К моменту катастрофы, мне кажется, корабль шёл на высоте 450–500 метров.
За 15–20 минут до катастрофы штурман Мячков увидел какой-то населённый освещённый пункт, он мне велел повернуть на него – я это сделал. Над ним мы пролетели несколькими курсами. Тов. Мячков опять проверил сносы и ветер, а затем мы полетели дальше, он дал курс 320°.
Продолжая полёт, я увидел правильно расположенные огни; вначале я думал, что это автоблокировка, установленная на ж. д., но затем я разглядел, что это костры. Я сказал командиру Гудованцеву: не нам ли это указывают путь; он удивлённо усмехнулся и пошёл в радиорубку. Через некоторое время дорога ж. от нас осталась вправо, и мы потеряли её из виду.
Попутно хочу указать, что когда мы проверяли ветер над этим освещённым пунктом, то на мой вопрос у т. Мячкова: что это за место – он сказал, что, кажется, Кандалакша, но сказал это не утвердительно.
Тов. Мячков всё время смотрел в открытое окно, и затем в 7.30–7.40 я услышал от него страшный крик: «Летим на гору!» Тов. Паньков тут же поднял нос корабля и начал подъём, а мне приказал свернуть руль вправо; не прошло и несколько секунд после того, как я это сделал – я почувствовал, что корабль начал цеплять за деревья; затем раздался резкий треск, и всё повалилось на землю.
Кругом всё вспыхнуло, начал идти сплошной едкий дым. Я почувствовал, что я задыхаюсь и не могу выбраться из огня, но дальше я также видел других товарищей, причём, как мне кажется, крикнул Кулагин: «Виктор, давай сюда», но пролезть туда я не смог, т. к. всё было в огне; мне казалось, что он спасается и зовёт меня, но я этого не мог сделать. С мыслью о том, что я погибаю, я уже смирился, и ждал, когда же я задохнусь. Я пробовал зарывать голову и себя в снег, спасаясь от огня, но затем я как-то подвинулся назад и куда-то провалился.
Когда я поднялся, то я увидел, что от огня уже дальше, начал выкарабкиваться дальше и вылез совсем. В это время я услышал голос т. Устиновича: «Кто есть, давай сюда». Когда я подошёл к нему, с ним были т. Новиков, т. Бурмакин, т. Воробьёв; через некоторое время мы услышали голос на другой стороне корабля; мы начали звать, и через минут 20–30 к нам подошёл т. Матюнин. После этого мы начали перевязываться, чем могли. У меня была рассечена переносица и нос; мне всё это завязали. Потом мы начали разжигать костёр из остатков материи.
Больших взрывов я не слышал, но мелкие были – это рвались бензобаки, патроны и ракеты.
Вопрос: Какие причины, по вашему мнению, привели к катастрофе.
Ответ: Основной причиной гибели я считаю, что штурман недостаточно изучил карту маршрута полёта; он, видимо, даже точно не знал превышения местности в данных местах. Он знал, как мне говорил в Москве, что Мурманск стоит выше уровня моря на 50 метров, а об этих горах ничего не говорил. Отсюда я полагаю, что он это мало знал.
Второй причиной я считаю то, [что] если в Мурманске знали, что корабль идёт впервые по этой трассе, и раз тут такие превышения, и раз они специально разложили костры, то об этом надо было поставить в известность командира, но, насколько мне известно, командир это вряд ли знал, т. к. когда я ему сказал, он удивлённо усмехнулся и пошёл в радиорубку, возможно, запрашивать.
8/II-38 г.[291] В. И. Почекин
РГАЭ, ф. 9574, оп. 1, д. 180, лл. 31–36; машинописный текст сверен, а пропуски и неточности в расшифровке восполнены автором по собственноручным записям В. Почекина.
Подробности гибели дирижабля «СССР В-6»(От корреспондента «Правды» по Карельской АССР)
Кандалакша, 9 февраля. (По телеграфу). Передаю рассказ оставшегося в живых при катастрофе с дирижаблем «СССР В-6» четвёртого помощника командира корабля В. И. Почекина.
– Прежде чем вылететь в Мурманск, – рассказывает тов. Почекин, – нами была проведена большая подготовительная работа. Корабль был подготовлен для длительного зимнего полёта Москва – Новосибирск. В это время пришло сообщение о том, что льдина папанинцев раскололась, и требуется форсировать операцию по снятию героической четвёрки.
Представители экипажа «СССР В-6» обратились к правительству с ходатайством о разрешении совершить тренировочный полёт Москва – Мурманск – Москва с тем, чтобы в случае благоприятных результатов лететь к льдине Папанина. Корабль к этому имел все возможности.
Правительство пошло нам навстречу и разрешило совершить тренировочный полёт.
5 февраля с дирижабельного аэродрома под Москвой мы поднялись в воздух и взяли курс на Петрозаводск. Полёт до Петрозаводска протекал в тяжёлых условиях, была низкая облачность, местами шёл снег, металлические части корабля покрылись льдом.
Часа за два до нашего появления над Петрозаводском корабль вошёл в сплошной туман. Почти до самого Петрозаводска шли слепым полётом. Отсюда легли курсом на Мурманск.
Погода оставалась неблагоприятной. Наш бортовой синоптик Д. И. Градус заявил, что через некоторое время наступит улучшение. На самом деле, примерно через три часа полёта от Петрозаводска облачность поднялась, видимость увеличилась до 20–30 километров. Такая погода благоприятствовала полёту. Дул попутный ветер, и мы шли со скоростью свыше 100 километров в час.
Часа через два мы снова попали в полосу низкой облачности, видимость резко ухудшилась, наступила темнота, пошёл снег. Несмотря на это, мы шли точно по курсу. Штурманы Г. Н. Мячков и А. А. Ритсланд строго и неустанно наблюдали за правильностью курса. Иногда наш полёт совпадал с направлением железнодорожной линии.
Вначале шли на высоте 300–350 метров. Мне показалось, что мы летим слишком низко, и я об этом сказал командиру Н. С. Гудованцеву. От отдал приказ второму командиру И. В. Панькову подняться выше. Поднялись до 450 метров и продолжали полёт.
Неожиданно я услышал резкий крик штурмана Мячкова: «Летим на гору». И. В. Паньков резко задрал кверху нос дирижабля, чтобы идти на подъём, и приказал мне повернуть руль направо. Через несколько секунд я услышал шум: корабль задевал за деревья. Затем раздался резкий треск, и корабль, налетев на гору, повалился на неё.
Я очутился среди груды обломков металлических частей гондолы и киля корабля, а сверху меня накрыла оболочка. Тут же начался пожар, возникший, возможно, от замыкания цепи электро-радио-оборудования. Я начал выбираться из корабля.
Вдруг я совершенно случайно провалился в какую-то яму, и это оказалось для меня спасением. Здесь же были Новиков, Устинович, Матюнин, Воробьёв.
Мои товарищи были в таком состоянии, что не могли вымолвить ни слова. Придя в себя, мы развели несколько костров, чтобы нас могли обнаружить.
На рассвете 7 февраля к месту катастрофы, которое находилось в 91-м квартале Проливского лесопункта, подошла группа лыжников во главе с лесоводом Никитиным. Они оказали нам первую помощь. Один из лыжников вернулся в барак и сообщил наше местонахождение. К нам прислали оленей, и мы уехали в ближайший барак лесорубов. Здесь мы обогрелись и поблагодарили лесорубов за помощь. Отсюда нас направили на станцию Проливы, а затем в специальном вагоне привезли в Кандалакшу.
Б. Золотов
«Правда», 10 февраля 1938 г.
Как погиб дирижабль «СССР В-6»Рассказ бортмеханика Новикова
С места катастрофы дирижабля «СССР В-6» в Мурманск специальным санитарным вагоном доставлен бортмеханик дирижабля Константин Павлович Новиков, легко раненный при катастрофе.
Тов. Новиков находится сейчас на излечении в Мурманском морском госпитале. Самочувствие его хорошее, он рассказал о том, как весь экипаж дирижабля с огромным подъёмом и энтузиазмом готовился в пробный полёт Москва – Мурманск – Москва, чтобы в случае удачи полёта и испытания материальной части лететь к станции «Северный полюс».
Задание правительства – подготовиться к полёту к 5 февраля было выполнено точно в назначенный срок. В 17 часов 5 февраля дирижабль поднялся над Москвой и после двухчасовой девиации лёг курсом на Мурманск через Петрозаводск. Весь участок пути до Петрозаводска дирижабль проделал