– Господь милосердный! – воскликнула она, обращаясь к потолку, и рассмеялась – нутряным, раскатистым смехом. – Господь милосердный! Монашка. – И снова наклонилась поправить сумки с покупками. – Ну, может, у вас все отличненько, а вот я пустилась в бега. – Она выпрямилась. – От мужа, – добавила она. Было что-то птичье (от голубя или, может, от совы) в том, как она повернула голову на толстой шее, стрельнув глазами и дернув подбородком в сторону Салли. – Он думает, я еду повидать сестру в Чикаго, откуда я родом, но я поеду дальше, до самой Калифорнии. – Все еще улыбаясь, она покивала. – Он ни за что меня не найдет. До конца жизни не увидит моего лица. – Она приподняла брови, которые были толстыми, жесткими и какими-то кривыми. – И что на это скажет маленькая монашка?
Салли раздумывала какое-то время.
– Очень жаль это слышать, – наконец сказала она, подражая солнечному сочувствию сестры Жанны. – Я буду молиться о вас.
Женщина снова улыбнулась. Салли почудилось, что с каждой минутой соседка становится все моложе и моложе, приближаясь к ее собственному возрасту, что казалось странным, учитывая, какой старой она изначально выглядела.
– Мы были женаты шесть лет, – сообщила женщина. – Поверить не могу. Шесть! – повторила она. – Шесть лет. Я была совсем девочкой. – Она снова рассмеялась и заерзала. Изо рта у нее пахнуло чем-то сладковато-неприятным. (Может, у нее гнилой зуб, подумала Салли.) – И хотя уверена, что малышка-монашка ничего не смыслит в таких вещах, зуб даю, у него самый крошечный член, какой вообще может быть у мужика.
Она выставила вперед бледный мизинец. Ноготь был острым и окантованным грязью. А потом женщина сунула мизинец в рот и обхватила его губами. Она расширила глаза, точно в большом удивлении. Когда она вытащила палец, он был влажным и перепачканным ее помадой. Подобрав пальцы к ладони, она положила руку себе на колени и повозила влажным пальцем по темной ткани юбки.
– Можете себе представить, что девушке моих габаритов до конца жизни придется скакать на штучке такого вот размера?
Салли отвела взгляд, щеки у нее горели. Ткнув ее локтем, женщина указала глазами и подбородком на свои темные колени и влажный мизинец, который судорожно подергивался, как бледное слепое существо.
– Конечно, – продолжала женщина, сжимая руку в кулак, – малышке монашке ничего про это не известно, но когда попадете в свой монастырь, порасспрашивайте сестер. Или у своей матери спросите, когда в следующий раз с ней увидитесь. Ваша мать еще жива?
Салли была настолько потрясена, смущена и растерянна, что ответила вежливо:
– Да, – прошептала она. – Жива.
– А ваш отец? – не отставала попутчица. – Он все еще с вами?
Салли покачала головой, снова отводя глаза. Сразу через проход сидел мужчина с газетой. Ей показалось, он бросил на них мимолетный взгляд.
– Мой отец умер еще до моего рождения, – ответила она, хотя интуиция (при всей неопытности Салли в путешествиях) подсказывала ей прекратить разговор, перебраться на другое место, в другой вагон. Обратиться за помощью к мужчине через проход.
Женщина опять рассмеялась, глубоко и протяжно захихикав, хотя, как заметила Салли, осторожно на нее глянув, грудь у нее поднималась очень быстро, в такт странному дыханию.
– Ну, полагаю, маленькая штучка лучше, чем вообще никакой, как в случае вашей бедной матушки.
Как раз в этот момент к ним подошел проводник.
– Добрый вечер, дамы.
Он взял их билеты.
– Добрый вечер, сударь, – откликнулась попутчица Салли и нагнулась в поисках билета, который был втиснут в угол одной из ее сумок, затем подняла голову слишком близко к пряжке его ремня. Передавая билет, она посмотрела на Салли, потом снова перевела пристальный взгляд на синие штаны кондуктора, кивнув, точно Салли следовало задуматься о том, что скрыто под габардином.
Перед глазами у Салли возник извивающийся в темноте влажный мизинец, и она, снова покраснев, отвернулась к окну.
– Читали когда-нибудь «Крошек»?[14] – спросила вдруг соседка вполне приятным, светским тоном. – В воскресных приложениях? Про миленьких эльфов. У них катушки из-под ниток вместо стульев, листья каштанов или что-то там еще вместо одежды. Видели когда-нибудь?
– Нет. – Салли покачала головой.
– Они просто очаровашки, – продолжала попутчица. – Я большая поклонница воскресных приложений. Люблю Сиротку Энни, потому что сама сирота. Почти как вы. Большого Папочку Уорбакса с его красивой лысиной. А еще Малыша Эбнера. Вы часто ходите в кино?
– Иногда, – сказала Салли.
Женщина повернула голову, при этом ее подбородки словно удвоились, и еще раз осмотрела девушку.
– Вы правда хотите провести жизнь в полном одиночестве, без мужчины, который бы вас защищал?
Салли, пожав плечами, улыбнулась. Интуиция подсказала ей не размениваться на разговор с этой грязной женщиной, но она боролась с желанием резко бросить: «Обручена с Господом Нашим».
Попутчица смотрела на нее изучающе.
– Но вы просто ребенок, – констатировала она, явно не ожидая ответа. – Скоро поймете, о чем я.
Подняв руки, она вынула булавки из шляпы, устраиваясь поудобнее, затем взбила себе волосы и продолжила:
– Как приеду в Калифорнию, перекрашусь в платиновую блондинку. Думаю, мне пойдет. Как по-вашему, пойдет?
Салли вежливо улыбнулась (именно так, как ее учили):
– Думаю, да.
Ей очень хотелось отвернуться от женщины к окну: и чтобы посмотреть, где они едут, и чтобы положить конец разговору. Но она не знала, как это сделать.
– Но, конечно, муфточка все выдаст. – Женщина снова ткнула Салли локтем в бок.
Все еще улыбаясь, Салли покачала головой. Ее мать как-то нашла в корзине с пожертвованиями белую муфту из кроличьего меха, но Салли от нее отказалась – тогда она была уже достаточно взрослой, лет десяти или одиннадцати. Она к тому времени научилась распознавать высокомерные взгляды других девочек на улице, даже в церкви, когда те видели, что она донашивает их собственную одежду, из которой они выросли.
Но женщина кивала на свои колени и говорила с ней так, словно она вдруг оглохла.
– Муфта, – повторила она. – Что, никак не поймете? Там, внизу. Ее я перекисью обрабатывать не стану. – И она рассмеялась, запрокинув голову и опять елозя по скамье толстым задом, чтобы устроиться поудобнее. Ручки у нее были слишком короткими для такого тела. Она то и дело скрещивала и складывала их на внушительном бюсте. – Как по мне, – продолжала она, – к тому времени, как мужик окажется с глазу на глаз с твоей муфтой, ему уже нет дела, натуральная ты блондинка или нет.
Салли непонимающе покачала головой, и женщина, не переставая пыхтеть, зашлась смехом.
– Ах, вы ребенок! – с многозначительным видом воскликнула она. – Скоро узнаете.
Салли с пылающим лицом повернулась к окну. Поезд шел по скучным окраинам. Вдалеке еще виднелись доходные дома и широкие улицы, тут и там в окнах зажигался свет, хотя солнце пока не село. Она смутно чувствовала, что женщина снова наклоняется вперед пристроить сумки, выпихивает их в проход, задвигает назад под свои маленькие ноги.
А потом у плеча Салли опять начался бубнеж, с каждым словом горячее дыхание соседки било ей в шею.
– Однажды, – сказала женщина, – я ехала на поезде из Чикаго, и по проходу шли двое мужчин и обсуждали, мол, какие они меткие. Слышали про такое?
Салли покачала головой – она опять все не так поняла.
– Один, хвастаясь, говорил, что с десяти шагов в очко попадает. Вот я ему и сказала: «Что-то меткость у вас сортирная, сударь». А он мне: «Сами попробуйте, дамочка. Такой тир в каждом вагоне имеется». – Она рассмеялась. Когда она выдыхала, у самого воздуха словно бы появлялся вкус. – Поняли, о чем я? Сортир. Отхожее место. – Она помахала пухлой ручкой. – Я про то, что пойду-ка я поищу сортир.
Салли по укоренившейся привычке вежливо улыбнулась и кивнула, точно до сего момента их беседа была невероятно изысканной. Внезапно женщина наградила ее долгим, проницательным взглядом, совсем не добрым.
– Держите свои руки при себе, пока меня не будет, – предупредила она. – Мои вещи не трогать!
Она не без труда поднялась. И опять же, то, как она двигалась, шаркая и раскачивая задом, наводило на мысль о солидном возрасте. Когда она удалилась, мужчина через проход опустил газету и посмотрел на Салли с оттенком удивленного сочувствия. Он был в годах. Или, может, молодой, но его старила тень от полей шляпы. Салли снова покраснела при мысли о том, что он мог случайно слышать их разговор.
В проходе рядом с ней возник маленький ребенок. Во всяком случае, это было существо с крошечным тельцем, тонкими руками и ногами, но с большим и грязным лицом. Голова у него была неравномерно обрита: в одних местах до самой белой кожи, в других же торчали черные волосы, отчего череп казался покрытым вмятинами и деформированным. На голове, подбородке и на носу у ребенка красовались струпья. Мгновение он стоял около нее, покачиваясь от движения поезда. Потом положил руку на подлокотник пустого места и улыбнулся, показывая кривые и серые, почти зеленые зубы. Улыбнувшись, Салли поздоровалась с ним.
– Ты едешь в Чикаго? – спросила она.
Он пожал плечами. Вокруг носа у него запеклась белая короста.
– Хочешь кусочек шоколада? – спросила она его.
Он приподнял светлые брови. Салли заметила темно-бордовый струп вдоль одной из них. От движения ранка как будто вскрылась, на брови выступила сукровица. Салли открыла сумку, чтобы достать приготовленный матерью ужин, и уже нашарила шоколадный батончик, как с сиденья впереди нее высунулась рука, пошарила в воздухе, пока не коснулась плеча, потом воротника ребенка и рывком дернула его с глаз долой, почти сбив с ног. Салли услышала женский голос: «Сидеть!» – и шлепок ладони о тело.
Ребенок не издал ни звука, но мужчина через проход снова поднял глаза от газеты, посмотрел на то, чего не могла видеть она, снова взглянул на нее и печально покачал головой.