рси оказала ей услугу, отредактировав ее ужасную работу по английскому, так что она не могла отказаться вместе позавтракать. «Лета» предоставила Алекс репетитора – аспиранта отделения американистики по имени Ангус, который проводил большую часть их еженедельных занятий, ссутулившись над работой Алекс, раздраженно фыркая и качая головой, как осаждаемая мухами лошадь. Нельзя назвать Мерси деликатной, но она была куда более терпелива.
Алекс натянула джинсы, футболку и черный кашемировый свитер, покупке которого в Target еще недавно так радовалась. Только увидев роскошный лавандовый пуловер Лорен и по-дурацки спросив: «Из чего он?», она поняла, что видов кашемира cуществует не меньше, чем форм лобков, и ее жалкий свитер с распродажи – это безыскусный ширпотреб. По крайней мере в нем было тепло.
Она еще раз побрызгала пальто кедровым маслом на случай, если от него еще попахивало Покровом, закинула на плечо сумку и замешкалась. Выдвинув ящик комода, она принялась копаться в вещах и наконец нашла маленький пузырек, похожий на обыкновенный флакон с глазными каплями. Не дав себе времени на размышления, она запрокинула голову и закапала по две капли белладонны в каждый глаз. Это был сильный стимулятор наподобие волшебного адерола. Вштыривал он жестко, но своих сил на то, чтобы вынести это утро, Алекс бы не хватило. Все старожилы «Леты» вели хроники своего времяпрепровождения в обществе, и каждый мухлевал по-своему. Об этом способе Алекс узнала после исчезновения Дарлингтона.
Она снова вышла в утренний холод в компании Мерси. Алекс всегда нравилось прогуливаться от Старого кампуса до столовой Джонатана Эдвардса, но этим хмурым днем двор выглядел не так красиво. Ночью неряшливые сугробы мерцали неопределенной белизной, но сейчас они были грязными и коричневыми, как кипы грязного белья. Над всем этим, подобно тающей свече, нависала башня Харкнесса, колокола которой отбивали начало часа.
У Алекс ушло несколько недель, чтобы понять, почему Йель показался ей каким-то не таким. Дело было в полном отсутствии гламура. В Лос-Анджелесе, даже в Долине, даже в худшие дни, всё и все было на стиле. Даже мать Алекс с ее пурпурными тенями и слоями бирюзы, даже их унылая квартира с наброшенными на лампы шалями, даже ее нищие, страдающие от похмелья друзья, устраивающие барбекю у кого-нибудь на заднем дворе, девицы в облегающих шортах с голыми пупками и развевающимися волосами до пояса, парни с бритыми головами, шелковистыми пучками или толстыми дредами. У всех и вся был собственный стиль.
Но здесь цвета словно смазывались. Здесь носили что-то вроде униформы: качки ходили в бейсболках козырьком назад, длинных мешковатых шортах, вопреки холодам, и с ключами на шнурках, которыми они размахивали, как денди; девушки носили джинсы и стеганые куртки; творческая молодежь красила волосы во все цвета радуги. Считается, что твоя одежда, машина, доносящаяся из нее музыка должны выражать твою индивидуальность. А здесь кто-то словно спилил все серийные номера, стер отпечатки. «Кто ты?» – иногда думала Алекс, глядя на очередную девушку в темно-синем бушлате и шерстяной шапке с бледным, истощенным лицом и хвостом, перекинутым через плечо, как мертвое животное. Кто ты?
Мерси представляла собой исключение. Она предпочитала шмотки с цветочным принтом и, казалось, имела бесчисленное множество очков, которые она носила на блестящих тесемках вокруг шеи. При этом Алекс ни разу не видела, чтобы она их надевала. Сегодня Мерси надела парчовое пальто с вышитыми на нем пуансеттиями, в котором выглядела, как самая молодая эксцентричная бабушка в мире. Когда Алекс приподняла брови, та сказала только: «Люблю одеваться броско».
Они вошли в общую комнату Джонатана Эдвардса, и их тут же окутало теплом. Зимний свет падал на кожаные диваны, оставляя на них водянистые квадраты, – все это было жеманной, притворно-скромной прелюдией к высокому балочному потолку и каменным нишам столовой.
Мерси рассмеялась:
– По моим наблюдениям, ты так улыбаешься только перед едой.
Она была права. Если Бейнеке был храмом Дарлингтона, то Алекс ежедневно восхищалась столовой. В квартире в Ван-Найс они питались фастфудом, когда были деньги, а, когда оставались на мели – хлопьями, иногда сухими, иногда вымоченными в газировке, если она совсем отчаивалась. Всякий раз, как их приглашали на барбекю к Итану, она крала пакет булочек для хот-догов, чтобы было на что мазать арахисовое масло, а однажды попыталась съесть сухой корм Локи, но не смогла его прожевать. Даже когда она жила с мамой, питались они только замороженной едой, рисовыми блюдами, которые достаточно было разогреть в упаковке, а потом, когда Мира стала торговать «Гербалайфом», – странными коктейлями и питательными батончиками. Алекс неделями носила в школу протеиновую смесь для пудинга.
Мысль о том, что горячая еда вот так запросто ждала ее три раза в день, по-прежнему ее поражала. Но что и сколько бы она ни ела, насытить ее наголодавшееся тело было невозможно. Каждый час ее желудок начинал урчать, как колокола башни Харкнесса. Алекс всегда брала с собой два сэндвича и завернутые в салфетку шоколадные печенья. Запас еды в рюкзаке вызывал у нее чувство защищенности: если все это закончится, если ее всего этого лишат, ей не придется голодать минимум пару дней.
– Хорошо, что ты столько тренируешься, – заметила Мерси, глядя, как Алекс жадно ест гранолу. Только вот на самом деле она, конечно, не тренировалась, и рано или поздно быстрый метаболизм перестанет ее выручать, но ей было просто все равно. – Как думаешь, надеть юбку на «Психоз Омеги» завтра ночью – это чересчур?
– Ты по-прежнему собираешься на эту вечеринку братства?
Мерси твердо решила, что им с Алекс нужно побывать на пяти вечеринках, чтобы завести знакомства, и одной из этих вечеринок должен был стать «Психоз Омеги».
– Не у всех же есть смазливый кузен, который водит нас в интересные места. Так что да, собираюсь, пока меня не позовут на вечеринку покруче. Это тебе не школа. Мы не обязаны дожидаться, пока нас куда-то пригласят, как каких-то неудачниц. Я и так сто раз наряжалась – но только для того, чтобы в итоге меня, кроме тебя, никто так и не увидел.
– Ладно, я пойду в юбке, если ты пойдешь в юбке, – сказала Алекс. – А еще… Мне придется одолжить у тебя юбку.
Наряжаться на вечеринки братств было не принято, но, если Мерси хотелось разодеться для кучки парней в костюмах химзащиты, значит, именно так они и поступят.
– Тебе надо надеть эти твои ботинки со шнурками, – добавила она. – Пойду за добавкой.
Белладонна подействовала как раз, когда Алекс накладывала себе на поднос блинчики с арахисовым маслом, и она резко втянула в себя воздух, почувствовав себя совершенно бодрой. Казалось, будто за шиворот ей засунули ледяное яйцо. Разумеется, именно в этот момент профессор Бельбалм подозвала ее к своему столу. Преподавательница сидела за угловым столиком под решетчатыми окнами. Ее прилизанные седые волосы блестели, как голова тюленя среди волн.
– Твою мать, – сказала себе под нос Алекс и съежилась, когда губы Бельбалм изогнулись, будто та ее услышала.
– Дай мне минутку, – сказала она Мерси и поставила поднос на их стол.
Маргарита Бельбалм была француженкой, но по-английски говорила безупречно. Ее белоснежные волосы были подстрижены под гладкое, строгое каре, словно высеченное из кости и лежащее на ее голове неподвижно, как шлем. Она носила ассиметричную черную одежду, спадающую в высшей степени элегантными складками, и излучала безмятежность, от которой Алекс потряхивало. Алекс трепетала перед ней с тех пор, как впервые увидела ее стройную безукоризненную фигуру в ознакомительный день в Джонатане Эдвардсе и почувствовала аромат ее перечных духов. Бельбалм была профессором феминологии, главой колледжа Дж. Э. и одной из самых молодых преподавательниц, получивших постоянный контракт. Алекс не слишком хорошо понимала, что подразумевается под постоянным контрактом и что значит «молодая» – тридцать, сорок или пятьдесят? В зависимости от освещения Бельбалм выглядела по-разному. Сейчас, когда Алекс была под воздействием белладонны, Бельбалм можно было дать от силы лет тридцать, и отражающийся от ее белых волос свет мерцал, как крошечные падающие звезды.
– Здрасте, – сказала Алекс, замерев за спинкой одного из деревянных стульев.
– Александра, – сказала Бельбалм, положив подбородок на сложенные руки. Она всегда путала имя Алекс, и та никогда ее не поправляла. Признаться этой женщине, что ее зовут Гэлакси, было бы немыслимо. – Я знаю, что ты завтракаешь с подругой, но мне нужно тебя украсть. – Алекс еще не видела никого с настолько утонченными манерами. – У тебя найдется минутка? – вопросы Бельбалм всегда больше походили на утверждения. – Ты зайдешь в кабинет, да? Там мы сможем побеседовать.
– Конечно, – сказала Алекс, хотя на самом деле хотела спросить: «У меня неприятности?» Когда в конце первого семестра Алекс оставили на испытательный срок, Бельбалм сообщила ей эту новость, сидя в своем элегантно обставленном кабинете и положив перед собой три работы Алекс: одну по «Парням что надо» для курса по социологии на тему организационных катастроф; другую по «Позднему воздуху» Элизабет Бишоп – стихотворению, которое она выбрала за краткость, но позже поняла, что ей нечего о нем сказать и она даже не может заполнить пространство листа солидными длинными цитатами; третью – к семинару по Свифту – она рассчитывала, что писать о нем эссе будет весело, из-за «Путешествий Гулливера». Как выяснилось, «Путешествия Гулливера», которые она читала, были детской версией и не имели ничего общего с заумным оригиналом.
Бельбалм пригладила ладонью бумаги и мягко сказала, что Алекс следовало предупредить о своих трудностях в обучении:
– У тебя же дислексия, да?
– Да, – солгала Алекс. Ей нужно было как-то объяснить тот факт, что она настолько отстает от однокурсников. Она чувствовала, что ей должно стать стыдно за то, что она не поправила Бельбалм, но не могла не воспользоваться этим объяснением.