– Не знаю, – признала она.
Триппу поручили сторожить коридор. Нельзя отрицать, что после начала ритуала люди редко входят и выходят, разве что кому-то станет плохо или нужно будет что-нибудь принести для Гаруспика. Алекс вроде бы помнила, что дверь несколько раз открывалась и закрывалась, но она была не уверена. В это время она волновалась о меловом круге и сдерживала тошноту. Но ей было сложно поверить, что Трипп мог пропустить ритуал, добраться до Пейна Уитни, убить Тару и никем не замеченным вернуться на свой пост. Кроме того, какие убийственные разборки у него могли быть с Тарой? Трипп был достаточно богат, чтобы откупиться от любых неприятностей, которые могли попытаться устроить ему Тара или ее парень, а лицо, которое Алекс видела маячащим над Тарой с ножом, не принадлежало Триппу. Это было лицо Ланса.
– Не говорите с ним, – сказал Тернер. – Я пришлю вам и декану информацию, когда мы установим его алиби. Держитесь подальше от моего дела.
– И от вашей карьеры?
– Вот именно. В следующий раз, обнаружив вас там, где вам быть не положено, я арестую вас на месте.
Алекс невольно ощутила, что у нее готов вырваться темный пузырь смеха.
– Вы меня не арестуете, детектив Тернер. Вы вовсе не хотите, чтобы я оказалась в участке и наделала шуму. И я, и Лета чреваты неприятностями, и вы бы предпочли с этим разобраться таким образом, чтобы наша грязь не замарала ваши дорогие туфли.
Тернер пристально посмотрел на нее.
– Не знаю, как вы здесь оказались, мисс Стерн, но я умею различать качественные товары и то, что нахожу прилипшим к подошве, и вы определенно не хорошего качества.
– Спасибо за беседу, Тернер, – Алекс наклонилась к нему, зная, что от нее тяжелыми волнами исходит вонь сверхъестественного. Она улыбнулась ему своей самой милой и теплой улыбкой. – И больше никогда меня не хватайте. Может, я и дерьмо, но вонючее.
9
Алекс рассталась с Доуз рядом с теологическим факультетом, перед жалким многоквартирным домом в форме подковы в гетто аспирантов. Доуз не хотела оставлять машину в руках Алекс, но ей предстояло выставить оценки за работы, и она уже опаздывала, поэтому Алекс сказала, что поставит мерседес дома у Дарлингтона. Она видела, что Доуз хотелось отказать, несмотря на проклятые работы.
– Будь осторожна и не… Тебе не следует…. – но Доуз умолкла, и Алекс к своему удивлению осознала, что в этой ситуации Доуз полагалось с ней считаться. Данте служил Вергилию, но Окулус служил им обоим. И все они служили Лете. Доуз кивнула, продолжала кивать, кивала, выходя из машины, и всю дорогу до своей квартиры, будто подтверждая каждый свой шаг.
Дом Дарлингтона находился в Вествилле, всего в нескольких милях от кампуса. Это был Коннектикут, о котором Алекс мечтала, – фермерские дома без ферм, крепкие колониальные особняки из красного кирпича с черными дверями и чистенькими белыми плинтусами, округа, полная древесных каминов, ухоженных лужаек, окон, по ночам мерцающих золотом, будто проход в лучшую жизнь, кухни, где что-то вкусное варилось на плите, столы для завтрака, на которых лежали цветные карандаши. Никто не закрывал шторы; свет, тепло и благополучие выливались в темноту, словно эти глупые люди не знали, что может привлечь такое изобилие, как будто они оставляли эти сияющие двери открытыми для любой голодной девчонки.
Алекс почти не водила автомобиль с тех пор, как уехала из Лос-Анджелеса, и ей было приятно снова оказаться за рулем, хотя она до ужаса боялась поцарапать машину. Несмотря на открытую в телефоне карту, она проехала поворот на подъездную дорожку Дарлингтона, и ей пришлось дважды разворачиваться, прежде чем она заметила толстые каменные колонны, отмечающие вход в «Черный вяз». Окаймляющие дорожку лампы были зажжены, и благодаря их ярким ореолам голые деревья выглядели мягкими и дружелюбными, как зимняя открытка. Показался массивный силуэт дома, и Алекс резко нажала на тормоза.
В кухонном окне мерцал яркий, как маяк, свет, и еще один – в высокой башне, где находилась спальня Дарлингтона. Она вспомнила, как ее тело прижималось к ней, затуманившееся узкое окно, море черных ветвей внизу, темные леса, отделяющие «Черный вяз» от внешнего мира.
Алекс торопливо выключила фары и двигатель. Если злесь кто-то есть, если здесь что-то есть, то она не хотела его спугнуть.
Ее шаги казались невозможно громкими на гравиевой дорожке, но она не пыталась красться – нет, не пыталась; она просто шла к кухонной двери. В руках у нее был ключ. Она здесь желанная гостья.
Может, это его мама или папа, сказала она себе. Она почти ничего не знала о семье Дарлингтона, но у него должна быть семья. Кто-то еще из родни. Кто-то еще, кого Сэндоу нанял присматривать за домом, пока занята Доуз.
Все это было гораздо более вероятно, но… Он здесь, настаивало ее сердце, бьющееся в груди с такой силой, что ей пришлось замереть у двери и заставить себя дышать более размеренно. Он здесь. Эта мысль тянула ее вперед, будто ухватившийся за ее рукав ребенок.
Укрывшись в темноте, она заглянула в окно. Кухня с теплым деревом и синей плиткой с узором – дельфтской плиткой, большой кирпичный очаг и медные котелки, поблескивающие со своих крючков. На кухонном островке была разложена почта, словно кто-то как раз начал ее разбирать. Он здесь.
Алекс подумала было постучать, но вместо этого принялась возиться с ключами. Второй ключ повернулся в замке. Она вошла, тихо закрыла за собой дверь. Радостный свет кухни был теплым, приветливым, отражался в плоских медных кастрюлях, улавливался кремово-зеленой эмалью плиты, которую кто-то установил в пятидесятые.
– Эй? – чуть слышно позвала она.
Брошенные на стойку ключи неожиланно громко звякнули. Алекс виновато замерла посреди кухни, дожидаясь, что ее кто-нибудь заругает – может быть, даже сам дом. Но это был не особняк на Оранж с его оптимистичным поскрипыванием и осуждающими вздохами. Жизнью этого места был Дарлингтон, и без него дом казался огромным и пустым – корпусом разбитого судна.
С той самой ночи в Розенфелд-холле Алекс невольно надеялась, что, возможно, все это – проверка, которой подвергается каждый ученик Дома Леты, и что Доуз, Сэндоу и Тернер тоже в ней участвуют. Прямо сейчас Дарлингтон прячется в своей спальне на третьем этаже. Он слышал машину на подъездной дорожке. Он взбежал по ступеням и затаился в темноте, дожидаясь, пока она уедет. И убийство – тоже часть испытания. Нет никакой мертвой девушки. Когда все закончится, сама Тара Хатчинс, вальсируя, спустится по лестнице. Они просто должны были убедиться, то Алекс может справиться с чем-то серьезным самостоятельно.
Это было абсурдно. Но голосок все равно настаивал: Он здесь.
Сэндоу говорил, что он, возможно, еще жив, что они, возможно, смогут его вернуть. Он говорил, что им нужны только новолуние и верная магия, и все станет так же, как и раньше. Но, возможно, Дарлингтон сам нашел путь назад. Он может все. Он может и это.
Она прошла вглубь дома. От проникающих в окна огней с дорожки в комнатах царил желтушный сумрак – кладовая дворецкого с белыми ящичками, полная блюд и бокалов; большое морозильное помещение с металлической дверью, так похожей на дверь в морге; формальная столовая с сияющим, как зеркало, столом, похожим на темное озеро на тихой прогалине; и наконец просторная гостиная с большим черным окном, выходящим на смутные очертания сада, горбы изгородей и скелеты деревьев. Рядом с главной гостиной находилась комната поменьше, заставленная большими диванами, с телевизором, игровыми консолями. Увидев размер этого экрана, Лен бы описался. В такую комнату он бы просто влюбился. Пожалуй, это единственное, что объединяло его с Дарлингтоном. Ну, не единственное.
Большинство комнат на втором этаже были заперты. «Тут у меня закончились деньги», – говорил он, положив руку ей на плечи, пока она пыталась его поторопить. Этот дом походил на тело, отрезавшее циркуляцию ко всем, кроме самых жизненно необходимых частей себя, чтобы выжить. Старый бальный зал был превращен в подобие самодельного спортзала. С потолка свисала подвешенная на крючок боксерская груша. Большие металлические веса, медболы и фехтовальные рапиры хранились на стене, и тяжелые тренажеры вырисовывались на фоне окон, как громоздкие насекомые.
Она поднялась по лестнице на верхний этаж и пошла по коридору. Дверь в комнату Дарлингтона была открыта.
Он здесь. Ее снова охватила уверенность, на этот раз еще сильнее. Он оставил свет для нее. Он хотел, чтобы она его нашла. Он будет сидеть на кровати, скрестив длинные ноги, склонившись над книгой, и темные волосы будут спадать ему на лоб. Он поднимет взгляд, скрестит руки. Наконец-то.
Ей хотелось броситься к квадрату света, но она заставляла себя идти неторопливо, как невеста к алтарю. Ее уверенность таяла, рефрен Он здесь менялся с каждым шагом, пока она не поняла, что молится: Будь здесь, будь здесь, будь здесь.
Комната была пуста. В сравнении с покоями в Il Bastone она была мала – странная круглая комната, которая, очевидно, никогда не предназначалась для того, чтобы стать спальней, и чем-то напоминала ей келью монаха. Она выглядела в точности так же, как и в последний раз, когда Алекс ее видела: придвинутый к изогнутой стене стол, приклеенная над ним пожелтевшая вырезка из газеты со старыми американскими горками, будто забытая там; мини-холодильник – потому что Дарлингтон, разумеется, не хотел отрываться от чтения или работы, чтобы спуститься перекусить; поставленный у окна стул с высокой спинкой для чтения. Никаких книжных полок не было, только стопки и стопки книг, высящиеся на разной высоте, словно он был в процессе самозамуровывания с помощью цветных кирпичей. Круг света от настольной лампы падал на раскрытую книгу – «Медитации на Таро: путешествие в христианский герметизм».
Доуз. Доуз приходила, чтобы позаботиться о доме, разобрать почту, вывезти машину. Доуз заходила в эту комнату, чтобы позаниматься. Чтобы побыть поближе к нему. Может, чтобы подождать его. Ее внезапно вызвали, и она оставила свет включенным, рассчитывая, что вечером вернется и обо всем позаботится. Но машину вернула Алекс. Вот насколько все просто.