, когда они медленно поднимались по лестнице.
Тело Алекс сопротивлялось каждой ступени.
– Прямо сейчас он испытывает чувство вины за то, что меня не слушал. Я пока не могу разрешить ему ее искупить.
– Почему?
– Потому что чем хуже он будет себя чувствовать, тем больше сделает для нас. Поверь мне. Тернер не любит быть неправым, – еще одна ступень. И еще. Почему нельзя было установить здесь лифт? Волшебный, полный морфина. – Расскажи мне про «Свиток и ключ». Я думала, их магия истощается. В ночь, когда мы с Дарлингтон наблюдали за их ритуалом, они не смогли даже открыть портал в Восточную Европу.
– У них было несколько неудачных лет, они не смогли найти хороших кандидатов. В Лете поговаривали, что магия порталов настолько разрушительна, что разъела нексус силы, на котором возведена их гробница.
Но, возможно, Замочники притворялись, затеяли небольшую аферу, пытаясь выглядеть слабее, чем на самом деле. Зачем? Чтобы проводить ритуалы втайне, без вмешательства Леты? Или что-то неблаговидное было в самих ритуалах? Но как это связывало Колина Хатри с Тарой? Трипп сказал только, что Тара однажды мельком упомянула имя Колина. Здесь должно быть что-то еще. Эта татуировка не могла быть просто случайным совпадением.
Доуз отвела Алекс в оружейную и прислонила ее к горну Хирама. Казалось, холодный металл, о который опиралась Алекс, мягко вибрирует. Она никогда не пользовалась Золотой Чашей, только смотрела, как Дарлингтон смешивает в ней эликсир. Он обращался с чашей с почтением и неприязнью. Как любой наркоша с наркотиком.
– В больнице было бы безопаснее, – сказала Доуз, роясь в ящиках огромного шкафа, выдвигая и задвигая их один за другим.
– Да ладно, Доуз, – сказала Алекс. – Ты же дала мне то месиво из паучьих яиц.
– Это разные вещи. То было особым магическим лекарством от особого магического недуга.
– Ты сомневалась, когда надо было меня утопить. Насколько сложно может быть меня подлатать?
– Я сомневалась. И ни одно из обществ не специализируется на исцеляющей магии.
– Почему? – спросила Алекс. Возможно, если она продолжит говорить, ее тело сможет сопротивляться. – На этом наверняка можно неплохо заработать.
То, как осуждающе нахмурилась Доуз – ее способ показать, что «познавать надо ради познания», – до боли напомнило ей Дарлингтона. Хотя сейчас боль приносило все, что она делала.
– Исцеляющую магию сложно контролировать, – сказала Доуз. – Обычно ее практикуют обыватели, а это значит, что сила распределяется более широко вместо того, чтобы собираться в нексусах. Также существуют строгие запреты на работу с бессмертием. И вообще, я ведь толком не знаю, что с тобой не так. Я не могу сделать тебе рентген и просто вылечить сломанное ребро с помощью заклинания. Может, у тебя внутреннее кровотечение или еще что.
– Ты что-нибудь придумаешь.
– Мы попробуем реверсию, – сказала Доуз. – Я могу вернуть тебя… часа хватит? Двух часов? Надеюсь, нам хватит молока.
– Ты что… Говоришь о путешествии во времени?
Доуз замерла, положив ладонь на один из ящиков.
– Ты серьезно?
– Нет, – торопливо сказала Алекс.
– Я просто помогаю твоему телу вернуться к более ранней версии самого себя. Это отмена. Куда легче, чем пытаться создать новую плоть и кровь. Вообще-то это вид магии порталов, так что скажи за это спасибо «Свитку и ключу».
– Отправлю им благодарственную записку. На сколько ты можешь меня возвратить?
– Ненадолго. Иначе потребуется более сильная магия и больше людей.
Отмена. Верни меня в прошлое. Преврати меня в человека, которому никогда не делали зла. Отправь настолько далеко назад, насколько сможешь. Сделай меня совершенно новой. Ни синяков. Ни шрамов. Алекс вспомнила мотыльков в своих коробках. Она скучала по своим татуировкам, по своей старой одежде. Она скучала по тому, как сидела на солнце с Хелли. Она скучала по мягким, облезлым изгибам маминого дивана. Алекс сама толком не знала, по чему скучает, и понимала лишь, что ей не хватает чего-то – или кого-то, – кем она никогда не была.
Она провела ладонью по стенке горна. Может ли эта штука сжечь меня, пока я не стану новой? Сделать так, чтобы я никогда в жизни не видела призраков, Серых или как там еще они предпочитают их называть? И хочет ли она этого по-прежнему?
Алекс вспомнила, как Бельбалм спрашивала, чего она хочет. Безопасности. Шанса на нормальную жизнь. Вот что пришло ей на ум в тот момент – тишина кабинета Бельбалм, растения на подоконниках, набор чайных чашек вместо сколотых кружек, оставшихся от потерянных мест работы и рекламных акций. Она хотела солнца в окне. Она хотела мира.
Лгунья.
Мир подобен любому другому кайфу. Он недолговечен. Мир – это иллюзия, которая может прерваться в любую секунду и исчезнуть навсегда. Защищают только две вещи – деньги и сила.
Денег у Алекс не было. Но у нее была власть. Раньше она ее боялась, боялась смотреть прямо на эту кровавую ночь. Боялась почувствовать сожаление или стыд, заново попрощаться с Хелли. Но когда она наконец посмотрела? Позволила себе вспомнить? Ну, возможно, что-то в ней сломано или усохло, потому что она почувствовала только глубокое спокойствие от того, что знала, на что способна.
Серые донимали ее всю жизнь, ужасно ее изменили, но после стольких лет терзаний они наконец дали ей кое-что взамен. Ей задолжали. И ей понравилось пользоваться этой силой, понравилось даже чуждое чувство от ощущения Норса внутри себя. Ей понравилось удивление на лице Ланса, на лице Лена, на лице Бетчи. Вы думали, что видите меня. Посмотрите еще раз.
– Тебе надо раздеться, – сказала Доуз.
Алекс расстегнула джинсы, попыталась запустить пальцы за пояс. Ее движения были медленными, мешала боль.
– Мне нужна твоя помощь.
Доуз неохотно отошла от полок и помогла Алекс стянуть джинсы с бедер. Но, как только они оказались у нее на лодыжках, Доуз поняла, что надо снять с Алекс ботинки, так что Алекс стояла в белье, пока Доуз развязывала ей ботинки и сдергивала их с ее ног.
Она встала, переводя взгляд с избитого лица Алекс на вытатуированных на ее бедрах змей, когда-то сочетавшихся со змеями на ключицах. Она сделала их после того, как Хелли сказала ей, что внутри у нее гремучая змея. Ей это понравилось. Лену хотелось сделать ей татуировку у них на кухне. Он заказал собственную машинку и чернила онлайн, настаивал, что все стерильно. Но Алекс не доверяла ни ему, ни их грязной квартире и не хотела, чтобы он оставил на ней след – не таким образом.
– Сможешь поднять руки над головой? – покраснев, спросила Доуз.
– Не-а, – промычала Алекс. Даже произносить слова становилось тяжело.
– Я возьму ножницы.
Через мгновение она услышала щелканье ножниц, почувствовала, как футболку стягивают с ее тела. Ткань прилипала к ее сворачивающейся крови.
– Все в порядке, – сказала Доуз. – Ты почувствуешь себя лучше, как только окажешься в горне.
Алекс поняла, что плачет. Ее душили, топили, били, снова душили и почти убили, но плакала она сейчас – из-за футболки. Она купила ее новенькой в «Target» перед тем, как отправиться в колледж. Она была мягкой и хорошо сидела. У нее было мало новой одежды.
Голова Алекс потяжелела. Хоть бы только закрыть глаза на минутку. На денек.
Она услышала, как Доуз говорит:
– Извини. Я не смогу опустить тебя в горн. Придется Тернеру помочь.
Он что, вернулся из магазина? Она не слышала, как он возвращался. Должно быть, она отключилась.
Что-то мягкое прикоснулось к коже Алекс, и она поняла, что Доуз заворачивает ее в простыню – бледно-голубую, из комнаты Данте. Из моей комнаты. Господи, благослови Доуз.
– Она что, в саване? – голос Тернера.
Алекс заставила себя открыть глаза и увидела, как Тернер и Доуз выливают молоко из пакетов в горн. Голова Тернера двигалась туда-сюда, как прожектор, медленно сканируя, оглядывая необычную обстановку верхних этажей. Алекс испытала гордость за Il Bastone, за оружейную с горкой диковинок, за странную золотую ванну в центре комнаты.
Она собиралась быть храброй, выносить боль, сжав зубы, но, когда Тернер поднял ее, она закричала. Мгновение спустя она погружалась под прохладную поверхность, простыня размоталась, и кровь прорезала козье молоко розовыми прожилками. Молоко выглядело как клубничное мороженое, что подают с деревянной ложкой.
– Не дотрагивайтесь до молока! – кричала Доуз.
– Я пытаюсь не дать ей утонуть! – рявкнул в ответ Тернер. Он держал ее за голову.
– Я в порядке, – сказала Алекс. – Отпустите меня.
– Вы обе ненормальные, – сказал Тернер, но она почувствовала, что его хватка ослабла.
Алекс опустилась пониже в молоко. Его прохлада, казалось, просачивается прямо сквозь кожу и обволакивает боль. Она задерживала дыхание так долго, как только могла. Она хотела оставаться под молоком, чувствовать вокруг себя его кокон. Но в конце концов она нащупала пальцами ног дно горна и подтолкнула себя обратно на поверхность.
Когда она показалась над молоком, и Доуз, и Тернер на нее кричали. Должно быть, она оставалась под поверхностью слишком долго.
– Я не тону, – сказала она. – Я в порядке.
И так и было. Боль не исчезла, но отступила, мысли стали яснее – и молоко тоже менялось, становилось прозрачнее и водянистее.
Тернер выглядел так, словно его сейчас вырвет, и Алекс полагала, что понимает почему. Магия создавала нечто вроде вертиго. Возможно, увидеть, как девушка на грани смерти погружается в ванну, а через несколько секунд поднимается из нее целой и невредимой, оказалось для него чересчур.
– Мне нужно в участок, – сказал он. – Я…
Он развернулся и широким шагом вышел из комнаты.
– Доуз, кажется, мы ему не нравимся.
– Ну и ладно, – сказала Доуз, поднимая кучку окровавленной одежды Алекс. – У нас и так было слишком много друзей.
Заявив, что по завершении реверсии Алекс будет умирать от голода, Доуз ушла, чтобы приготовить ей поесть.