Шакалы, пуская слюни, кружили вокруг нее с оскаленными зубами и выгнутыми спинами.
Они походили на лис. На койотов, заправлявших Голливудскими холмами. На гончих.
Мы пастыри.
«Дарлингтон, – с напускным спокойствием сказала она. – Отзови своих гребаных собак».
Он произнес несколько непонятных ей слов, и вся агрессия животных улетучилась. Твари исчезли в кустах, подпрыгивая и покусывая друг друга за лапы. Он имел наглость улыбнуться, протягивая ей свою изящную руку. Девушке из Ван-Найс, живущей у нее внутри, захотелось шлепнуть по ней, придушить его, расквитаться. Но она заставила себя принять его руку, позволила ему помочь ей подняться. Так начался очень долгий день.
Когда Алекс наконец вернулась к себе в общежитие, Лорен, выдержав от силы секунд шестьдесят, бросилась на нее с вопросом:
«Ну, так у твоего кузена есть девушка?»
Они сидели вокруг нового кофейного столика и вкручивали в него маленькие пластиковые шурупы, чтобы ножки не шатались. Анна где-то пропадала, а Лорен заказала пиццу. За открытым окном сгущались сумерки, в комнату задувал легкий ветерок, и Алекс казалось, будто она стоит во дворе и наблюдает за собой со стороны – за счастливой, нормальной девушкой, окруженной людьми, у которых было будущее и которые считали, что будущее есть и у нее. Ей захотелось удержать это чувство, приберечь его для себя.
«Вообще-то… Я понятия не имею», – весь этот день Алекс так нервничала, что ей и в голову не пришло его об этом спросить.
«От него пахнет деньгами», – сказала Мерси.
Лорен бросила в нее отверткой:
«Дешевка».
«Не надо встречаться с моим кузеном, – сказала Алекс, потому что так бы ответила девушка их круга. – Мне этот хаос не сдался».
Сейчас, когда ночной ветер задувал под ее зимнее пальто, Алекс вспомнила ту окутанную золотистым светом девушку, сидящую в священном кругу. На ее памяти это было последнее мирное мгновение. С тех пор прошло всего пять месяцев, но казалось, что гораздо больше.
Она пошла вдоль белых колонн южной стороны здания просторной столовой, которую все по-прежнему называли Общиной, хотя теперь ее переименовали в Центр Шварцмана. Шварцман был Костлявым выпуска 1969 года и управлял скандально известным частным инвестиционным фондом «Blackstone Group». Переименование произошло в результате сделанного им пожертвования в пользу университета: сто пятьдесят миллионов долларов были даром и своего рода извинением за то, что при проведении несанкционированного ритуала на свободу вырвалась магия, вызвавшая у половины Йельского оркестра неадекватные реакции и судороги во время матча по американскому футболу с Дартмутом.
Алекс вспомнились распахнутые рты Серых в анатомическом театре. Это было рядовое предсказание. Все должно было пройти как по маслу, но явно не прошло, хоть она и была единственной, кому это известно. И теперь она должна расследовать убийство? Она знала, что Дарлингтон и Доуз следили за делами об убийствах в окрестностях Нью-Хейвена – просто чтобы убедиться, что не попахивает мистикой, что какое-нибудь из обществ не перегнуло палку и не превысило полномочия.
Серые, маячившие сейчас перед Алекс, казались жидкой похлебкой, которая перемещалась над крышей юридического колледжа, растекаясь и сворачиваясь, как налитое в кофе молоко. Их притягивала смесь страха и честолюбия. Справа от нее высилась гигантская белая гробница «Книги и змея». Из всех зданий, принадлежащих обществам, она больше всего походила на склеп. «Греческий фронтон, ионические колонны. Банальщина», – говорил Дарлингтон. Восхищение он приберегал для мавританской плитки и рольверков «Свитка и ключа», а также строгих очертаний «Манускрипта», характерных для середины века. Но взгляд Алекс всегда притягивала ограда вокруг «Книги и змея» из кишащего змеями темно-серого чугуна. «Это символ Меркурия, бога торговли», – говорил Дарлингтон.
Меркурий был богом воров. Это знала даже Алекс. Меркурий был предвестником.
Перед ней простиралось кладбище на Гров-стрит. Алекс заметила перед одной из могил рядом со входом кучку Серых. Скорее всего, кто-то оставил печенье для почившего родственника или какую-нибудь сладость в качестве дара одному из похороненных здесь художников или архитекторов. Но в остальной части кладбища, как и на всех кладбищах по ночам, призраков не было. Днем Серых привлекали соленые слезы и душистые цветы скорбящих, дары, оставленные живыми мертвецам. Как ей стало известно, они любили все, что напоминало им о жизни. Пролитое пиво и шумный смех во время вечеринок братств; библиотеки в период экзаменов, полные тревоги, кофе и открытых банок сладкой, приторной колы; комнаты в общагах, наэлектризованные от сплетен, пыхтящих парочек, мини-холодильников, набитых начинающей портиться едой, ворочающихся студентов, которым снился секс и кошмары. «Вот где я должна находиться сейчас, – подумала Алекс, – в общаге, мыться в грязной ванной, а не расхаживать по кладбищу посреди ночи».
Своими толстыми колоннами с высеченными на них цветками лотоса ворота кладбища напоминали египетский храм. У основания ворот было огромными буквами написано: «МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСНУТ.». Дарлингтон называл точку в конце этого предложения самым красноречивым знаком препинания во всем английском языке. Надпись на воротах была еще одной загадкой, которую Алекс пришлось разгадать, еще одним шифром, в котором пришлось разобраться. Оказалось, это цитата из Библии: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся».
«Нетленными» – увидев это слово, она поняла, чему ухмылялся Дарлингтон. Мертвые-то воскреснут, но насчет нетленности кладбище на Гров-стрит ничего не обещало. В Нью-Хейвене лучше было не рассчитывать на гарантии.
Сцена перед спорткомплексом Пейна Уитни напомнила Алекс анатомический театр: полицейские прожекторы освещали снег, отбрасывая на землю резкие тени зевак. Зрелище походило на черно-белую литографию и выглядело бы прекрасно, если бы впечатление не портили желтая оградительная лента и ленивые, ритмичные вспышки синих и красных огней, исходившие от патрульных машин, которые перекрывали перекресток, где пересекались две улицы. Казалось, все оживление было сосредоточено в треугольнике голой земли в его центре.
Алекс увидела фургон коронера с открытыми задними дверцами; полицейских в форме, стоящих навытяжку по периметру; мужчин-криминалистов в синих куртках, как их изображали в сериалах; студентов, несмотря на поздний час высыпавших из общаг, чтобы посмотреть, что происходит.
С тех пор, как Алекс связалась с Леном, она стала остерегаться копов. Когда она была помладше, он часто поручал ей доставку наркоты, потому что ни охранники кампуса, ни полицейские Лос-Анджелеса не стали бы останавливать пухлую девочку с косичками, разыскивающую старшую сестру в кампусе старшей школы. Но, повзрослев, она утратила невинный вид.
Даже когда при себе у нее ничего не было, она научилась держаться от копов подальше. Некоторые из них словно чувствовали, что от нее пахнет неприятностями. Но сейчас она направилась к ним, приглаживая волосы рукой в перчатке, – всего лишь очередная студентка.
Заметить Центуриона было несложно. Прежде Алекс встречалась с детективом Авелем Тернером всего однажды. Он улыбался и был любезен, и она мгновенно убедилась, что он ненавидит не только ее, но и Дарлингтона, и все, связанное с «Летой». Она не совсем понимала, почему его избрали Центурионом и какова связь между Домом Леты и начальником полиции, но он к этому посту явно не стремился.
Тернер разговаривал с двумя коллегами: еще одним детективом и полицейским. Это был черный мужчина c выбритыми висками и затылком, возвышающийся над обоими не меньше, чем на полголовы. На нем был стильный синий костюм и пальто – скорее всего, от «Burberry». Он так и лучился честолюбием. «Слишком смазливый, – сказала бы бабушка Алекс. – Quien se prestado se vestio, en medio de la calle se quito». Эстреа Стерн не доверяла красивым мужчинам, в особенности хорошо одетым.
Алекс потопталась у ограждения. Центурион оказался на месте преступления, как и обещала Доуз, но Алекс не знала ни как привлечь его внимание, ни что делать, когда ей это удастся. Общества собирались по четвергам и воскресеньям. Проведение ритуалов или любых других рискованных мероприятий не допускалось в отсутствие делегатов Дома Леты, но это не значило, что никто не мог отступить от сценария. Возможно, прошел слух, что Дарлингтон «в Испании», и кто-то из членов одного из обществ воспользовался шансом впутаться во что-то новое. Вряд ли этот кто-то замышлял что-то дурное, но триппы и миранды этого мира способны наделать бед без всякого злого умысла. Ошибки всегда сходили им с рук.
Толпа вокруг нее почти сразу расступилась, и Алекс вспомнила, как плохо от нее, должно быть, пахнет, но сейчас она ничего не могла с этим поделать. Она достала телефон и начала просматривать немногие контакты в своей записной книжке. Приняв предложение «Леты» и разом порвав со всеми, кого знала в прошлой жизни, она получила новый мобильник, так что список номеров был коротким. Ее соседки. Ее мама, которая каждое утро присылала ей множество счастливых рожиц, как будто эмоджи были ее личным заклинанием. В списке присутствовал и Тернер, но Алекс никогда раньше ему не писала – у нее никогда не было причин.
«Я здесь», – напечатала она и, предположив, что он, скорее всего, не удосужился добавить ее в контакты, приписала: «Это Данте».
Тернер достал из кармана телефон, прочел сообщение. По сторонам он не оглядывался.
Через секунду ее телефон завибрировал.
«Я знаю».
Алекс подождала десять минут, двадцать. Она видела, как Тернер закончил разговор с полицейскими, побеседовал с какой-то женщиной в синей куртке, побродил рядом с оцепленным участком, где, должно быть, нашли тело.
Рядом со спорткомплексом ошивалась кучка Серых. Алекс вскользь посмотрела в их сторону, стараясь не останавливать на них взгляд. Некоторые из них были местными Серыми, которых всегда можно было встретить в этом квартале: утонувший рядом с Флорида-Кис гребец, теперь обитавший в учебных бассейнах; коренастый мужчина, который явно когда-то был регбистом. Ей показалось, что она заметила Жениха – самого знаменитого призрака в городе. Он был фаворитом любителей историй, связанных с убийствами, и путеводителей «Призраки Новой Англии»; известность он снискал тем, что убил свою невесту и себя в конторе фабрики, когда-то расположенной не дальше, чем в миле отсюда. Алекс не решилась задержать на нем взгляд, чтобы убедиться в своей правоте. Источающий пот и физическую нагрузку, полный голода и колотящихся сердец спорткомплекс Пейна Уитни всегда был магнитом для Серых.