Джек
Я толчком пришла в себя, готовая тотчас схватиться с Дональдсоном, Лютером и вообще любым, кому хватит дури ко мне приблизиться.
Но быстро поняла, что нахожусь в одиночестве. Наедине с трупом.
Дональдсон куда-то делся, а изувеченный Стив лежал с выражением муки на мертвом застывшем лице.
Единственный, кто здесь со стволом, это Лютер, поэтому я быстро сложила схему того, что случилось. Не терпя вмешательств в свое маленькое шоу ужасов, Дональдсона Лютер устранил из игры. Судя по тому, что Лютер дал мне передышку, у него для меня заготовлено еще что-то, посмотреть или поучаствовать.
Сколько кругов в дантовском Аду? Девять.
Мне продемонстрировано только шесть. И то достаточно на всю жизнь.
Я поместила ладони на живот, нежно надавив в попытке ощутить какое-то ответное движение.
Его не последовало.
Я потерла сильнее, уже прохваченная зигзагом паники (не мог ли ребенок при всем этом стрессе, при моей эклампсии, вдруг…).
Ага, вот. Шевеление в ответ. Слава богу.
Пальцами я нащупала меленький выступ и почувствовала ее крохотную ручку. Мое, родное.
– Вот и ладно, – тихо сказала я своей дочурке. – Все с нами будет хорошо. Отыщем нашего папу и…
– Ты очнулась? Прекрасно. Пора в путь.
Я машинально тронула клипсу наушника.
– Лютер. Роль главной героини в твоей гниленькой драме меня достала.
– Как же так. Ведь еще столько предстоит увидеть. Столь многое постичь. Поднимайся и иди вон в ту дверь. Там тебя заждался старый друг.
– А тебя и твоего бреда я тем более наслушалась.
Я потянула за клипсу, чувствуя, как в этом месте горит, отрываясь, кожа.
– Джек, ты не посмеешь…
С крапивным жжением наушник оторвался, а мне на шею закапала теплая кровь. Наушник я кинула в воду, показала в камеру фигуру из трех пальцев и поднялась на ноги.
Дверной проем вел в темные бетонные переходы, которые впереди разветвлялись, и я побрела – усталая, мучимая голодом и жаждой.
А еще злая.
Очень, очень злая.
Сколько людей поплатилось жизнью, чтобы этот маньяк мог… Мог что? Показать мне, какой он крутой? Напугать меня? Показать цену человеческой жизни?
Эту цену я уже знала. А наблюдение за тем, как она понапрасну губится, на ценности моей собственной жизни не сказалось.
Быть может, я еще не выработала материнской привязанности к своему пока еще не рожденному ребенку, но у меня на это еще есть время.
Быть может, по жизни я была с кем-то недостаточно мила, но на это у меня, черт возьми, имелись веские поводы.
Может статься, я эгоистична, но имею на это право. В этом мире я сделала много хорошего. Вымела с улиц множество скверных людей. А все, что мне доставалось взамен, это бессонные ночи, самоедство и уйма друзей и родных, которые мной, видите ли, уязвлены.
Сказать по правде, себя я особо не любила. Но это не значит, что я чувствовала себя потерянной или проигравшей. Разве нет?
Я шлепала по бетону своими промокшими ступнями, занемевшими от холода. Какая-то часть во мне сожалела, что я вот так взяла и вышвырнула наушник. Пускай меня достал этот подгоняющий голос Лютера в моем ухе, но он хотя бы четко указывал мне, куда направляться.
И тут я их услышала. Голоса.
Они пели.
И один из них показался мне знакомым.
Я пошла на звук, одновременно пытаясь определить в темноте расстояние, которое искажалось изменчивым эхом. Своими поворотами, раздвоениями, тупиками эти коридоры напоминали лабиринт. Судя по тому, как усиливался звук, дорога давалась мне медленно, но верно. Так я дошла до какого-то зала с дверью в торце.
Открыла я ее под раскатистый рефрен гимна «Правь к берегу, архангел Михаил», наступила на холодное дерьмо и увидела…
– Херб?!
– Джек!!
Он был прикован к стене, а на шее у него висел один из тех жутких ошейников со взрывчаткой.
Своего дорогого друга я торопливо обняла. Он замерз еще сильнее, чем я, а его руки были укручены за спину, но это объятие вышло теплейшим из всех, какие я когда-либо испытывала.
– Ты в порядке? – синхронно обратились мы друг к другу и так же синхронно рассмеялись – боже, как отрадно на фоне всего дурного, что так и дыбилось со всех сторон.
– Что с Фином и Гарри? – спросила я.
Чувствовалось, как плечи моего друга поникли.
– Не знаю. Их я не видел. И вообще не видел ничего.
Отстранившись, я посмотрела на Херба.
– Что это за… О боже. Херб.
Впервые за все время я обратила внимание на его глаза. Красные, разбухшие. С наглухо зашитыми веками.
– У тебя нет глазных капель? – спросил он.
Я снова его обняла, еще крепче. Его – нас обоих – необходимо отсюда вызволить. Я оглядела его со спины и увидела, что его запястья перехвачены пластиковыми путами.
– Мои шнурки, – сказал Херб, – держат по триста кило.
А ведь и вправду. Я опустилась на мерзлое дерьмо и с минуту развязывала ему на ботинке заскорузлый шнурок. В самом деле, Херб в качестве шнурков использовал парашютные стропы. Высвободив шнурок, я вставила его кончик Хербу между запястьями и, прижав к путам, начала быстро их перетирать, как пилкой. Пластиковая лента лопнула в считаные секунды.
И тогда мы, наконец, обнялись по-настоящему.
– Вы здесь, чтобы нас спасти?
Я невольно вздрогнула, совсем позабыв, что здесь помимо нас находится еще кто-то.
Повернувшись, я увидела тучную женщину, тоже в ошейнике. На ее круглом лице цвела мягкая, почти блаженная улыбка. А вот глаза…
В отличие от Херба, ее Лютер ослепил полностью.
Я напряглась, пересиливая ужас, и воскликнула как можно позитивней:
– Я Джек Дэниэлс, такая же узница, как вы. Но я сделаю, черт возьми, все, чтобы вас обоих отсюда вызволить. Кстати, это у вас такой прекрасный певческий голос? Не скромничайте, я все слышала.
– Да, пела я. Хотя у вашего друга слух тоже замечательный. Я Кристин Агава. В молодости я мечтала когда-нибудь стать такой, как Шер[60]. Но теперь… Теперь я, скорее, Стиви Уандер[61].
Мне она уже полюбилась.
– Стиви мне всегда нравился больше, чем Шер, – приободрила ее я.
Оставив на время Херба, я начала высматривать в каземате медную табличку. Она была на стене возле Кристин, рядом с блоком клавиш.
На ней я прочла:
КРУГ 3: ЧРЕВОУГОДИЕ
Есть желание – путь найдется.
Надпись я перечла еще раз, но игры шрифта или цифр здесь не было. Я в задумчивости почесала себе шею.
– Херб, чтобы открыть эту дверь, мне нужно набить код. Здесь висит табличка. На ней надпись: «Круг 3: Чревоугодие. Когда есть желание – есть и путь». У тебя есть какие-то соображения?
– Ты сказала «желание»?
– Да.
Тут ошейник на Кристин начал жужжать.
Я резко обернулась, но не успела чертыхнуться, как там рвануло.
Лютер
Он столько времени извел на продумывание всех и всяческих вариантов, возможностей и исходов, что число сюрпризов свелось к минимуму. На всякую внештатную ситуацию имелась своя мера предосторожности или подстраховка.
Самым непростым было обеспечить безопасность Джек. Несмотря на то, через что она проходила, Лютер предусмотрел ей меры защиты и подстраховки фактически на любой момент. Ошейник на медведе был снабжен электронным взрывателем, который в случае нападения зверя на Джек сработал бы мгновенно. То же самое и с агентом Синтией Мэттис. Спираль топки и насыпное устройство монет имели ограничители, которые по сигналу тревоги немедленно бы включились.
Когда на воплощение замыслов уходят годы, то волей-неволей внимание уделяется и мелочам.
Кое-что непредвиденное все же просочилось. Где-то по-прежнему бродит идиотка Люси, но о ней он позаботится так же, как и о ее олухе-ухажере.
Та парочка, Фин и Гарри, сожгла одно из его дуэльных кресел; впрочем, их он соорудил в последний момент, поскольку даже не планировал похищения. Иногда приходится подстраиваться под обстоятельства. Импровизировать.
Впрочем, он ожидал, что Джек в какой-то момент сорвет с себя наушник или тот по какой-то причине выйдет из строя. Поэтому Лютер, без особой на то нужды, целые десятки камер на своей игровой площадке снабдил звуком. Динамиками в паре с микрофонами.
Вот потеха-то будет, когда он соберет для монтажа весь отснятый материал.
Подорвав ошейник на той толстухе, он нажимает на своем пульте кнопку громкой связи.
– Учти, она умерла потому, что ты сняла с себя наушник, – говорит он.
Толстуха умерла бы в любом случае и по любой другой причине, но почему б лишний раз не навесить вину?
В грядущие месяцы и годы вина для Джек будет, пожалуй, основной проблемой. Точнее, не сама вина, а нежелание ее на себя принять.
Он смотрит в монитор и видит, что Джек на него смотрит. Но вид у нее не виноватый и не напуганный, а дерзкий. Похоже, она злится.
– До конца этого дня я тебя прибью, – говорит она сквозь зубы.
Лютеру это не нравится. Ему она нужна покорная, смиренная. А это что еще за выходки. Неповиновение терпеть нельзя.
Впрочем, он знает, как сделать ее шелковой и покладистой.
– У тебя тридцать секунд на то, чтобы распрощаться с Хербом, – говорит он. – После этого я взрываю на нем ошейник.
Херб
Швы на глазах – дело скверное. Хотя дело здесь не столько в боли, сколько в беспомощности.
Впрочем, Херб с этим справлялся, потому что лелеял надежду. Надежду, что он со всем этим совладает.
Увидит завтрашний день. Встретится со своей женой.
Но голос изверга в динамике этой надежды лишал.
И совсем скоро ему предстоит умереть.
Какое ужасное, отрезвляющее, ошеломительное чувство – знать, что ты сейчас умрешь.
Что близок твой последний вздох.
А все, что ты пережил и ощутил в своей жизни, сводится к этому последнему жутковатому моменту, знаменующему твой конец.