– Не знаю.
Макглэйд оглядел его пулевую рану и со вздохом стал стягивать с себя пиджак.
– «Ральф Лорен», не хухры-мухры, – печально объявил он. – Прости, Ральф.
Дернув за рукав под мышкой, он с треском его оторвал. Получилась вполне сносная повязка для голени Херба. Затем Гарри помог ему подняться на ноги (у Херба даже закралось сомнение: действительно ли это Макглэйд или какой-нибудь клон из бюро добрых услуг?).
– Кто-нибудь из вас знает код? – обратился к ним Фин.
– Прочитай еще раз табличку.
– Чревоугодие. Когда есть желание – есть и путь.
Херб уже успел над этим подумать, а потому спросил:
– Как написано слово «путь»?
– Как обычно. «Way».
Но есть еще одно английское слово, которое пишется по-другому, но читается точно так же.
– Это, видимо, ее вес[62], – сказал Херб, печально глядя на тело Кристин, которую впервые видел. Даже в голове не укладывалось, чтобы у эдакой туши был настолько красивый юный голос.
– Как думаешь, сколько она весит? – задал ему вопрос Фин.
Херб нахмурился. Она была заметно габаритней, чем он, но кто его знает.
– Начинай от ста пятидесяти, не ошибешься, – сказал он. – И прибавляй по килограмму.
Джек
Очнулась я с мыслью, что по-прежнему нахожусь на акушерском кресле.
Но это оказалось нечто другое.
Гораздо хуже.
У себя между ног я увидела ком из неумело подсунутых прокладок, а также струйку натекшей крови.
Я сощурилась, и постепенно комната пришла в фокус. Пол внизу был усыпан песком. А с потолка в вялом кружении спархивали какие-то светлячки. Когда один из них приземлился мне на ногу, я дернулась от внезапного огнистого укуса, какой бывает от искры.
Это были не светлячки, а тлеющий пепел. Который дождем сеялся сверху.
На стене проглядывала очередная табличка: «КРУГ 7: НАСИЛИЕ».
Что написано ниже, не разобрать из-за расстояния.
Оглядев свои путы, я увидела, что запястья и лодыжки у меня прихвачены к какому-то сиденью с системой шкивов. А справа металлическая тележка с пультом управления.
Где я и что со мной, меня даже не занимало. Я думала о дочери. О ней и о моих друзьях.
Послышался скрип дверных петель, и я напрягла шею в попытке разглядеть, кто там.
Разумеется, Лютер. Оставляя на песке следы, он подошел и, остановившись у кресла, воззрился сверху на меня.
– Джек, ты все еще немного кровоточишь, так что я взял на себя вольность подсунуть туда прокладок.
– Где она, сволочь?
Вместо ответа он почесал себе затылок.
– Первоначально на этих креслах сидели Фин и Гарри. Они должны были на твоих глазах замучить друг друга до смерти. При этом на них сыпался бы огненный пепел, а ты б молила меня остановиться. Зрелище было бы весьма фееричное.
Ему на руку приземлился шматок пепла, и Лютер задумчиво смотрел, как он проедает ему рукав рубашки. О как этот изверг был мне ненавистен!
– Где моя дочь? – процедила я.
– Ее нет, Джек. Может, когда-нибудь, когда ты будешь готова, я расскажу, что с ней случилось. Но пока ты не готова.
Я была истощена, эмоционально выжата, тело мое ныло от ушибов и ссадин, но я рванула свои путы так, как, пожалуй, не рвала еще ничто и никогда.
Они не подались.
– Гнев – не та реакция, которая мне от тебя нужна, – тусклым голосом сказал Лютер. – Тебе надо ее в себе погасить.
– Чего тебе, мразь, вообще от меня нужно?
Лютер подвел ко мне лицо, буравя меня своими непроницаемо-темными глазами.
– Мне нужен партнер.
Я не ответила, до звона в ушах оглушенная этой бредятиной.
– Я познал в себе сторону, само наличие которой понимают лишь немногие. Избранные. Темную, черную сторону. – Он помолчал и продолжил: – За годы я встречал и других, в ком эта темнота существует. Одной из них была Алекс Корк. Скажи мне, что ты думаешь об Алекс?
– Одержимая маньячка. Такая же, как ты.
Он кивнул.
– Но, согласись, в ней все же была некая искра. Я навещал ее в тюрьме. Я ощущал… связь с ней. Связь куда более глубокую, чем нечто физическое или эмоциональное. Мне кажется, что такая же связь существует между тобой и мной.
Я прикрыла глаза. Мой личный сумасшедший дом переполнен. С меня, наверное, хватит. Сколько уже долбанутых отродий со всей их придурью и шизоидными фантазиями коверкало мою жизнь. Я что, какой-то магнит для маньяков?
Лютер коснулся моих век, открывая их настойчивым движением.
– Нравственность – построение искусственное. Она якобы необходима для общества, для преуспеяния цивилизации. Но даже в самых цивилизованных странах убийства и истязания в порядке вещей. Более того, они процветают. Безжалостность человека к своим сородичам вовсе не признак деградации общества. А венец того, что общество может предложить тем, кто стоит на ступень выше остальных.
– Ну да, Ницше я тоже читала.
– Ницше? – Лютер усмехнулся, оставляя мои глаза в покое. – Старик перетрусил. Ему не хватало смелости напрямую высказаться. Что некоторым из людей дано охотиться и убивать своих сородичей ради забавы.
– И ты искренне полагаешь, что у меня с тобой есть что-то общее?
– Ты тоже охотишься на людей, Джек. Ты занималась этим все годы своей работы. Просто ты всякий раз останавливаешься перед тем, как уже можно приступить к забаве. И я пытаюсь тебе показать, как можно и нужно приобщиться к той своей внутренней сущности. Хищника.
– Уж на что Алекс была сумасшедшей, но ты, Лютер, валишь ее по этой части на лопатки.
– Ты заблудшая, Джек. Ты потеряна и даже сама того не сознаешь. Прямо по Данте. Когда-то я тоже был потерян и незряч. Даже после того как я открыл свою подлинную сущность, мне все еще требовалось наставление. И я многое почерпнул у других. Таких, как Алекс. Я встречался с ними, изучал их. Изучил в том числе и твои дела, разузнал все о людях, которых ты преследовала. Я отбирал лучшее из того, что воплощалось на практике, а в итоге, как видишь, и улучшил. Но есть один нюанс. У охотников диапазон внимания часто сужен, а видение монохромно. Я же взираю на вещи с охватом. Мне присущи масштаб, перспектива. Иной раз я даже не прочь оттянуть удовольствие, если знаю, что в конце это окупится чем-то большим.
– Погань безумная, – сказала я.
– Когда-то и я рассуждал примерно в таком же ключе. Но затем кое-что помогло мне увидеть свет.
Он осклабился мертвенной, зловещей улыбкой.
– Боль, Джек. Она очищает. Вносит ясность. Боль чиста и снимает все наносное – достоинство, приличие, нравственность. Страдание помогло мне заново родиться, стать истинно свободным. – Он понизил голос. – И то же самое я проделаю с тобой.
– Нет, ты этого не сделаешь, – качнула я головой.
– Сделаю непременно. Вопрос лишь в том, как сильно и как долго я буду вынужден это длить. Я вот сказал, что что-то помогло мне увидеть свет. А знаешь, что именно?
Я не ответила. А лишь пристально на него смотрела.
Он похлопал по сиденью, к которому я была привязана.
– Время, проведенное мной на этом стуле, Джек. Оно изменило меня навсегда. Я был в точности таким, как ты. Держал тьму внутри себя. Просто откройся пониманию того, насколько ты все-таки порочна. Это кресло тебя переменит.
– Нет, Лютер. Быть может, оно меня убьет, но не переменит.
Он нахмурился.
– Слушай меня внимательно, Джек. Очень внимательно. Если ты рассчитываешь на возможность выскользнуть из всего этого посредством смерти, то нет надежды более тщетной. Думаешь, я допущу, чтобы ты каким-то образом ушла из жизни? Каждый твой шаг, каждый поворот, совершенный здесь, бдительно страховался мной. Каждое мгновение я находился наготове, чтобы прийти на выручку и спасти. Я буду готов страховать тебя и в дальнейшем. Так что ты не умрешь, Джек. Как бы ты того ни хотела; а такие моменты у тебя, наверное, еще будут. Более того, жажда смерти в тебе станет всепоглощающей. Ну а перемену в тебе вызовет именно невозможность умереть.
Я ощутила липкую тошноту, вызванную страхом грядущей боли.
– Ты как дикая лошадь, Джек. Необъезженная, неукрощенная. С неизрасходованным потенциалом. И несломленная. Сломать тебя предстоит мне. Низвести в ничто и отстроить заново. Твоя сила, которую я так в тебе люблю, выстоит. Сделается еще жестче. А слабости и недостатки полностью искоренятся. Хорошо, если на это потребуются всего лишь дни. А может, недели. Месяцы. В моем распоряжении все время на свете. Никто не знает, что ты здесь. А я еще приведу Гарри, Херба и Фина. Ты будешь смотреть на их страдания. Ты у меня будешь даже сама их истязать. И умертвишь. В каждом человеке, Джек, существует предел прочности. Ты не исключение.
Я обожгла его дерзостным взглядом.
– Может, ты меня и сломишь. Но я никогда не стану тем, чем стал ты.
– Ты уже то же, что и я. И чем быстрее ты это воспримешь, тем легче все будет протекать. А выйдя впервые с другого конца этого туннеля, ты познаешь истинную радость. Ведь твоя жизнь в основном состояла из отчаяния, не так ли?
Я не знала, что на это ответить.
– Прими это, Джек. Ты себя презираешь. Все твои связи и отношения нездоровы. Ты никогда не задумывалась, почему столько людей вокруг тебя страдает? А тебя не посещает мысль, что на самом деле тебя саму тянет причинять им страдания?
– Ересь какая.
– И тем не менее ты раз за разом продолжаешь это делать. Твои друзья, родня – из них кто-то страдает, кто-то умирает, и это длится с постылым постоянством. Возможно, как раз потому, что ты этого хочешь. А скажи мне вот еще что. Когда ты ощущаешь себя особенно живой? Бодрой, собранной? Наиболее ценной? Не тогда ли, когда преследуешь какого-нибудь психопата? Смыкаешь дистанцию до убийственного броска? Ведь ты ради всего этого и заделалась копом, разве нет?
Я точно не знала, что ответить, и вообще стоит ли. Лютер подтасовывал факты из моей жизни, чтобы они укладывались в рамки его извращенных воззрений.