Эскорт из копов препроводил меня к палате интенсивной терапии; чтобы туда попасть, пришлось подняться в лифте на седьмой этаж. Там на дверях тоже стоял охранник; пришлось соврать, что я Фину жена.
Фин спал – серовато-бледный, с трубкой в носу. Когда я поцеловала его в лоб, ресницы у него дрогнули, и он приоткрыл глаза.
– Это ты, – шепнул он.
– Привет. Как себя чувствуешь?
– Отходняк. А так нормально. Они нашли?..
Я покачала головой, чувствуя, как по щеке у меня сбегает слеза.
– Ни Лютера, ни нашу дочку.
Я чуть наклонилась, взяла его руку, сжала ее.
Он слабо сжал мою.
– Как там Гарри с Хербом? – спросил он.
– У них совет да любовь. Скоро будут свидания друг другу назначать.
– А ты-то как, Джек?
Из боязни невзначай разрыдаться я сжала губы.
– Тот человек, которого Лютер держал на цепи. Может, он что-то знает.
Я кивнула, тыльной стороной ладони смахивая слезу.
– Что, пойти проявить себя? – спросила я.
– В этом тебе нет равных.
Я снова поцеловала Фина, на этот раз в щеку. И потащилась разговаривать с Эндрю З. Томасом.
ЛюсиРанее
Хромая на обе ноги, она вошла в вестибюль «Скорой помощи», мгновенно приковав к себе взгляды. И были веские причины.
Ее платьишко изорвалось и превратилось в лохмотья, смердящие к тому же канализацией, по лабиринтам которой она блуждала в доме увеселений Лютера. А выглядела Люси…
Как выглядела.
Подшаркав к окошку регистратуры, она ждала, когда медсестра наконец обратит на нее внимание. Но тетка за стеклом на нее толком и не взглянула, а лишь буркнула:
– Заполните формуляр и в общую очередь.
Люси подалась к стеклу и, птичьи уставившись на тетку своим единственным глазом, гаркнула:
– Эй! Мне срочно!
Немолодая медсестра наконец подняла на нее взгляд, и при виде эдакой образины глаза ее распахнулись в немом ужасе.
По спичечным ногам Люси, скапливаясь вокруг ступней, уже начинала стекать кровь.
Своей поднятой трехпалой лапой Люси начала стаскивать через голову платьице, выставляя напоказ швы от бесчисленных пересадок кожи. Часть их она специально вскрыла на парковке, чтобы быть принятой наверняка. Обильность кровотечения была тому необходимым аргументом.
– О боже! – выдохнул кто-то из впечатлительных пациентов.
Было слышно, как медсестра хватает трубку телефона и в срочном порядке вызывает каталку.
Люси думала изобразить потерю сознания, но для вхождения в образ она, видимо, переборщила со вскрытием швов и вскрыла их на парковке больше, чем нужно, так что кровь полила из нее быстрее, чем она рассчитывала или ожидала.
Мутное кружение вытягивало из ног силу, и они подкосились.
Люси лишилась чувств раньше, чем грянулась об пол.
Джек
Мимо сестринского поста Ричи провел меня к комнате на конце крыла. Там на страже стоял еще один коп, карауля вход в палату, где, по моим сведениям, находился Эндрю Томас.
Судя по всему, охранники были меж собой знакомы: они тоже чокнулись кулачками, но, слава богу, без «бу-бумов». Почему мужики страдают такой хренью? Возможно, мне этого не понять из-за отсутствия тестикул.
– Как оно ничего, Тон? – спросил мой провожатый.
– Да вот, дотягиваю свое на дверях. Все тип-топ.
– У нас тоже спокойно. Что и хорошо. Это мой последний день, между прочим. Отставка, я иду к тебе!
– Покупаете с благоверной пляжное бунгало во Флориде?
– А ты думал. Проведу свои золотые годы за рыбалкой и ромовым пуншем.
– Это кто, Ричи? – кивком указал на меня его товарищ.
– Джек Дэниэлс, – протянула я руку.
– Тони Сатори, мэм. Приятно познакомиться.
– Он в сознании? – ткнула я пальцем через плечо. – Хотелось бы туда к нему, перемолвиться на несколько слов.
– Начальство сказало никого не впускать.
– Да нормально, Тон, – подмигнул ему Ричи. – Это ж та самая женщина, что его спасла.
Тони взыскательно меня оглядел.
– Ах вон оно что. Вы и были тот самый коп из Чикаго?
– Вот именно, была, – усмехнулась я в ответ.
– Тогда, конечно. Проходите. Мы вам там нужны?
– Я его тяжелее на двадцать кило. Так что в случае чего сама справлюсь.
По кивку Ричи я вошла в палату, закрыв за собой дверь.
Эндрю лежал на кровати, выложив сверху на одеяло свои костлявые длани. Его успели постричь и сбрили бородищу, хотя это лишь добавляло ему сходства с трупом. Глаза у него были закрыты – ощущение такое, будто находишься на похоронах, а не на встрече с живым пациентом.
– Гм. Мистер Томас?
Его темные глаза открылись.
– Который сейчас год?
Я назвала.
– Долго ж меня не было, – вымолвил он без намека, впрочем, на горесть или жалость к себе.
– Я сожалею о том, что он сделал с вами.
Он сделал едва заметное движение, что-то вроде пожатия плечами:
– Что посеешь, то и пожнешь.
– Вы знаете, кто я?
В ответ кивок, настолько медленный, что должно быть, он причинял ему боль:
– Я слышал разговор полицейских меж собой. Они меня просветили. Сказали, что я должен сказать вам спасибо.
Но слов благодарности я от него не услышала. Не услышала вообще ничего.
– У него мой ребенок, – сказала я наконец. – Моя дочь.
– Это я тоже слышал.
– Вы не знаете, где она?
– Нет.
Я попробовала зайти с другого ракурса.
– Вы его знаете. Возможно, больше, чем кто-либо еще. Что он, по-вашему, мог с ней сделать?
– Не представляю. Я видел в его исполнении жутчайшие вещи. Многие из них он проделывал со мной. В нем нет ни жалости, ни пощады. Он совершенная машина убийства. Монстр. У меня самого достаточно активное воображение, но то, что вытворял он… Сложно даже представить, какой глубины растленности он достиг.
Томас мне не помогал. Более того, у меня от него шли мурашки по коже.
Сама собой напрашивалась мысль, что годы мучений и заточения разрушили ему не только тело, но и разум.
Да что тут голову ломать? Конечно, так оно и было. И пытаться получить от него какие-то сведения – дело заведомо безнадежное.
Но даже малая надежда лучше, чем ее отсутствие.
– Если у вас есть какие-то мысли о том, как он мог поступить с моей девочкой, я бы их выслушала.
– Мысли? Извольте. Например, положить ее на сковороду и поджаривать на медленном огне. Младенчик со сковороды не соскочит. А лишь будет медленно, с воплями подгорать, недоумевая, что за жуть с ним происходит после девяти месяцев блаженного плавания в утробе.
Эти словеса привели меня в такую гадливость и возмущение, что я готова была его ударить. Хорошо, что вовремя опомнилась. В сущности, передо мной был умалишенный бедняга, вынесший на себе такое, что вряд ли по плечу кому-то другому. И вины его в этом нет.
– Я… Мне очень неловко, мистер Томас. Прошу прощения, что вас побеспокоила, – со слезой отыграла я и повернулась к двери, готовая убираться ко всем чертям.
– Постойте, – окликнул он.
Я выжидательно остановилась.
– Попробуйте мыслить, как он, – сказал Томас. – Он хочет сделать вам больно. Верно?
Я кивнула.
– Что было б для вас больней – если бы он убил вашего ребенка или удерживал его живым?
Я понятия не имела. И то и другое настолько ужасно, что сложно и представить.
– Если он ее убьет, то это боль на один раз. А вот если он будет удерживать ее в живых… То и дело присылать вам снимки… возможно, такие, где он совершает над ней жуткие злодеяния… это бы наверняка заставляло вас страдать сильнее, не так ли?
Я чувствовала, как у меня в глазах вскипают слезы.
– Да.
– Ну вот, – развел руками Томас. – Значит, это он и будет делать.
Я хотела ответить и тут впервые обратила внимание на пальцы Томаса.
Нет кончиков.
Я поняла, что это значит.
Лютер
Он выключает какую-то дебильную телевикторину, слезает с кровати и шлепает в ванную.
Здесь зеркало являет ему правду.
Не лицо, а гнусная похабная образина.
Вспухшая, синюшная, корявая. Разбитые губы. Бесформенный нос с ватными тампонами.
Нет больше контактных линз и черного парика, а голову он себе наспех побрил в туалете бензоколонки в окрестностях Детройта.
Лютер приоткрывает рот и болезненно морщится от вида вышибленных зубов и черно-багровых десен.
Вид, как у тыквы с Хеллоуина.
Но он же и средство камуфляжа, идеальное, когда ты на виду.
Фину за это можно сказать спасибо.
Может, он так и поступит. Благо Фин над ним всего через этаж, в палате интенсивной терапии.
В больницу Лютера приняли в первые часы утра. Пришлось вытерпеть неуклюжую процедуру наложения швов, томографию, затем еще рентген, и по итогам, часа через три мытарств и ожиданий, ему диагностировали сотрясение мозга.
Это заслуга Джек. К ней он тоже думает наведаться.
А пока, пользуясь креслом-каталкой, которой его снабдил услужливый персонал, Лютер отыскал палату Джек, а также Херба, Гарри и Фина. Не забыл и про Эндрю Томаса. У каждого на дверях дежурил вооруженный коп. Чтобы выяснить, в какую именно детройтскую больницу они все угодили (город большой, и больниц в нем много), пришлось сделать несколько ночных звонков, и четвертым из них Лютер попал в «яблочко».
Насчет случайного опознания можно было не беспокоиться – сейчас его, со всеми его синяками и побоями, не признала бы даже покойница-мать. Еще один из плюсов памятного внешнего «прикида» – ковбойские сапоги, черные джинсы, длинные волосы – состоит в том, что людям свойственно запоминать именно эти броские приметы, а остальные при этом размываются.
Будучи в розыске по всему штату, Лютер считает, что самый надежный способ укрыться – это быть под носом у тех, кто тебя ищет.
Кроме четырех копов возле палат, еще двое дежурят внизу, плюс к этому то и дело приходят и уходят всякие федералы. На одной из своих экскурсий Лютер услышал телефонный разговор лечащего врача Джек с департаментом шерифа. Врач на крике втолковывал, что она еще как минимум сутки не сможет отвечать ни на какие вопросы.