[44]
Здесь мною входят в скорбный град к мученьям,
Здесь мною входят к муке вековой,
Здесь мною входят к падшим поколеньям.
Лютер Кайт16 месяцев назад
Вначале он берется за дом, зачищая его до голых стен и пола.
Два дня уходит на то, чтобы подвесить цепи: в каменную кладку глубоко вживляются анкеры, к которым крепятся ножные и ручные кандалы, а также ошейники.
15 месяцев назад
– Чем могу?
– Когда я снимаю деньги, я могу запрашивать любой номинал, в том числе и мелочь, верно?
– Да.
– Тогда мне нужно пятьдесят тысяч долларов центами.
– Извините, вы сейчас сказали «пятьдесят тысяч долларов»?
– Да. То есть пять миллионов центов, – рот кривится в ухмылке. – Мне почему-то кажется, что у вас столько в кассе нет.
– У нас столько нет даже в хранилище. Но мы можем вам их обеспечить. Просто это займет некоторое время.
– Нет проблем. Время у меня есть.
– Можно спросить, а на что они вам?
Снова улыбка:
– Я думаю доказать, что на деньги счастья не купишь.
14 месяцев назад
Весь день он стоит при входе на склад, наблюдая за работой самосвалов.
Машина за машиной, машина за машиной, машина за машиной песка, который с утробным ревом ровняют бульдозеры.
Даже не помнится, когда его последний раз так распирала энергия. Наконец, спустя все эти годы…
Снова созидать.
Год назад
Погода налаживается двумя днями раньше.
Десять электрогенераторов, по шесть тысяч долларов за штуку.
Когда бригада заканчивает их установку, он разгуливает с дистанционным пультом по складу, играя с кнопками и представляя момент начала всего этого представления.
8 месяцев назад
С дерева за оградой Лютер наблюдает за домом, где живет Джек Дэниэлс. Здесь он обнаруживает, что за ней смотрит кто-то еще. Неужели?
Так дело не пойдет. Джек принадлежит только ему и никому более.
Полгода назад
Счет за мониторы, камеры слежения, батареи, всевозможные разъемы и кабели подступает к отметке в двести тысяч долларов.
– Вы открываете телестудию? – спрашивают Лютера, когда он подает свою кредитную карту.
– Типа того.
3 месяца назад
Залезая к себе в машину-ассенизатор, на пассажирском сиденье водитель застает Лютера, который с улыбкой целится в него из «глока». Сорокового калибра.
– Сколько дерьма в твоей цистерне? – спрашивает нежданный пассажир.
Глаза водителя оторопело блуждают.
– Ну… четверти на три.
– Застегивай ремень и вези меня туда, куда я скажу.
2 месяца назад
Лютер неотрывно смотрит в клетку, сцепляясь глазами с огромным зверем.
– Ты уверен, приятель? – спрашивает тот, который его продает. – Уж больно злобная тварь. Не из тех, кого гладят по шерстке. К тому же мяса жрет не напасешься.
– В мясе недостатка не будет, – с медленным кивком отвечает Лютер.
Месяц назад
Глубоко за полночь – то ли два, то ли три часа.
Весь день шел дождь и идет до сих пор – слышно, как капли тарабанят сверху по крыше.
В дальнем углу склада, где прохудилось кровельное покрытие, вода образовала на бетонном полу растекшуюся лужу.
Генераторы на ночь отрублены, и он ступает в кромешной темноте, подсвечивая себе дорогу лучом фонарика.
Он спускается вниз – несколько пролетов гулких металлических ступеней, звенящих эхом в темноте. Он идет в подвал.
На подходе к каземату он вынимает из кармана связку ключей и отпирает вначале замок, а затем засов.
Толчком открывает дверь; какое-то время белесый круг фонарика пляшет по стенам, пока, наконец, не нащупывает приваленное к углу дальней стенки человеческое существо. Оно сгорбленно сидит, прикованное к стене цепью с железным ошейником, как в темнице Средневековья.
Человек – изможденный, чахлый, беззубый, борода клочьями – щурится слезящимися глазами на свет.
Последний месяц Лютер кормит его насильственным образом: после семи лет заключения узник неоднократно пытался покончить с собой.
Но Лютер этого допустить не может.
Он по-прежнему требует, чтобы Эндрю З. Томас носил шлем, хотя по правде сказать, у него и сил уже нет на то, чтобы как следует шарахнуться головой о бетон.
Лютер усаживается перед ним на корточки.
– Что-то я совсем не слышу, как ты печатаешь.
Он прикасается к старой печатной машинке, несколько лет назад принесенной сюда в порядке глумливой шутки. Возле стены по-прежнему топорщится кипа из пяти тысяч страниц, напечатанных в один интервал (есть вероятность, что на «Ибэе» за нее можно выручить кругленькую сумму).
Первые несколько сотен в ней довольно приличны, но затем, когда стало сказываться бремя узничества, текст постепенно скатился в безумие.
Бессвязные предложения, а затем просто сумбур из слов.
Ну а в итоге одно-единственное слово, покрывающее пять груд бумаги:
– Я почти уже закончил, – доверительно-вкрадчивым голосом говорит Лютер. – Но надо, чтобы ты продержался еще немного. Ты же у нас центральный элемент. И если ты это сделаешь, то я обещаю дать тебе то, чего ты так хочешь.
Цепь звякает о стену, и Энди с мукой поднимает голову.
– Что именно? – произносит он.
Выходит сипло, едва ли не шепотом, но Лютер все равно смотрит, обомлев.
Это первые слова, произнесенные Энди более чем за год. Он-то думал, что разум покинул этого человека.
– Я тебя освобожу, – отвечает Лютер, вставая.
Рассел Билдж14 мартаДевятнадцать дней назад,Пятнадцать минут до происшествия с автобусом
Свой туристический автобус у оазиса Индианаполиса он остановил в четыре часа дня, после десятичасового переезда из Филадельфии. На борту сидели сорок пять пассажиров, купивших автобусный тур с романтичным названием «От моря до сияющего моря». Сам Рассел никак не мог взять в толк, что заставляет людей тратить свой отпуск (а уж тем более тяжким трудом заработанные деньги) на такую вот дурь. В сущности, это была монотонная поездка с юга на север, от побережья к побережью, через Средний Запад, обе Дакоты и Монтану, с конечным прибытием в Сиэтл. Это был первый день его двадцать четвертого по счету тура «От моря до сияющего моря», и Рассел уже не мог дождаться, когда же он, наконец, закончится.
Пассажиры медленно выгрузились из автобуса и стадом потянулись к оазису, состоящему из гигантского магазина, туалетов с душевыми, а также нескольких типовых фастфудов.
Пассажирам на отлучку он дал полчаса, после чего ждал их в автобусе – в Чикаго под них были зарезервированы номера в «Эмбасси Сьютс», а его ждал ужин и выпивон вместе со старым другом в «Хоплифе», любимом пивном баре Рассела.
Пока наполнялся бездонный бензобак автобуса, Расс прихватил пустую бутылку из-под «колы» (0.7 литра, с широким горлышком) и отправился в магазин.
Весь день он наступал себе на горло, зная, что впереди именно этот оазис, безусловно, оправдывающий все ожидания.
Дело в том, что в этом месте располагался лучший в мире туалет с шикарными стенами кабинок, доходящими до пола, что давало максимум уединения, а еще возможность купить за пять баксов двадцать минут в «номере люкс» – кабинке с высококачественной туалетной бумагой, гарантированной чистотой, биде и ассортиментом глянцевых журналов.
Купив этот «вип-пропуск» в кабинку, Расс направился в туалетную зону.
Через три часа они будут в Чикаго, и до зарезу нужен вечер отрыва, потому как завтра по полной начнется форменный отстой.
По распорядку…
В девять утра небоскреб Уиллис-тауэр.
Ланч в приемном зале на девяносто пятом этаже стоэтажного Хэнкок-центра.
А затем послеобеденный переезд в Сент-Луис, где третий день тура ознаменуется посещением арки «Ворота запада». Опыт показывал, что всех этих отдыхающих хлебом не корми, а дай только всползти жирными задами на самую верхотуру.
Расс зашел в туалет и приблизился к люксовой кабинке номер восемь.
Ввел код, ступил внутрь.
Чистота, как в пятизвездочном отеле, благоухает розами и лавандой.
С журналом под мышкой он воссел на трон, а из внутреннего кармана жилетки вынул замшевый мешочек.
Из него он, в свою очередь, достал прозрачный пакетик на молнии с четвертью унции марихуаны, кусочками листьев от прошлых самокруток и бумажками.
Везти сорок пять задниц через всю страну – не работа, а сплошной стресс.
Возможно, именно поэтому Расс завел себе за правило последние триста миль каждого дневного переезда рулить уже под легким кайфом, а за двенадцать лет своей работы в автобусной компании он выработал почти что научную стратегию, как не попадаться при тесте на наркоту. В целом его тестировали два раза в год, обычно в канун большого проезда по Аляске. Расс не был таким уж завзятым наркошей и вполне мог держаться месячишко перед сдачей крови на всякую бяку.
Сейчас он забил плотный «косячок» и раскурил его прямо в кабинке. Вслед за одной циклопической затяжкой он, задержав дыхание, загасил его о стену кабинки.
Дым Расс удерживал в легких до тех пор, пока они не начали саднить. Тогда он свинтил крышку с бутылки из-под «колы», которую держал при себе специально для этой процедуры, выдул в нее дым и закрутил обратно, не выпуская наружу ни одной молекулы хмари.
Затем он откинулся на унитазе и блаженно прикрыл глаза.
Его начал окутывать плотный, теплый шлейф забористого кайфа…
И тут в дверь резко постучала чья-то сволочная рука.
– Занято, – разморенно отозвался Расс.
– Да я вижу. Просто подумал, гм… ты мне пыхнуть разок не дашь?
Твою мать.
– Не понимаю, о чем вы.
– Ну как: мы же тут одни, верно?
– Я сказал: понятия не имею…
– Ой, да брось ты херь пороть. Понятия он не имеет. Я этот дух за милю чую. Могу тебя с потрохами сдать, понял? А хочу всего лишь пыхнуть, буквально разок.
– Ладно, погоди, – вздохнул Расс. Кайфоломщики, чтоб их.
Встав с унитаза, он снял с головы форменную шоферскую фуражку и жилет, носить которые работодатель обязывал его все время, что он за рулем; на экипировке значилось не только его имя, но еще и эмблема «Автобусные туры США».
Все это барахло Расс спрятал за унитазом.
– Так ты меня впускаешь или нет? – спросил тот, что за дверью.
Расс повернул ручку замка и приоткрыл вход.
Снаружи стоял высокий бледный мужик с длинными, до плеч черными патлами.
– Заходи быстрей, – сердитым шепотом поторопил Расс, – а то засечет кто-нибудь.
Кабинка была размером с небольшую комнату, так что двоих вмещала с лихвой, и даже еще место оставалось.
Расс изготовил зажигалку и вынул из кармана затушенный окурок, рассчитывая прогнать процедуру как можно быстрее: дать этому парню дернуть и тут же спровадить его с глаз долой, к чертям подальше. Вообще хорошо, что его с косяком застукал не служащий оазиса и, слава богу, не коп.
– Так сколько у тебя там пассажиров? – спросил прямо с порога гость.
Расс в этот момент хотел высечь огонек, но при этом вопросе замер, уставившись в угольно-черные глаза незнакомца.
– Не понял?
– Я насчет твоего автобуса… Сколько человек участвует в поездке?
«Как этот тип узнал, что я вожу автобус? Он что, видел, как я подъезжаю к заправке? А потом прокрался за мной сюда?»
– Сорок пять, – ответил он, под напускным хладнокровием пряча волнение. – Сейчас я зажигаю, ты быстро, глубоко дергаешь, и на этом всё. Только учти: хрень забористая. Не знаю, где травой разживаешься ты, но это…
– Сорок пять… что надо. Сейчас твоя фирма мониторит тебя в реальном времени по трекеру джи-пи-эс, верно?
– Ты о чем?
– О твоем автобусе. Работодатель следит, куда ты направляешься. Чтобы ты точно шел по маршруту и не отклонялся по времени от графика. Я верно говорю?
От этих вопросов добродушие Расса начало испаряться.
– Ну да, а что?
– А то, что я думаю тот трекер отключить. Ты знаешь, где там находится блок джи-пи-эс?
Расса обдало холодом. «Трава» была что надо, и затянулся он как следует, так что его уже вполне мог пронять кайф, и, видимо, поэтому он не различал в голосе незнакомца ноток розыгрыша.
Хотя какие тут шутки. Гораздо вероятней то, что перед ним в кабинке конкретно двинутый тип. Больной на всю голову.
– Кайф просто ломовой, – через силу выдавил улыбку Расс, пытаясь соскочить назад на безопасную тему. – Ты как, готов к затяжке?
Патлатый брюнет повернулся к Рассу спиной; было слышно, как он запер дверь на замок.
Когда он повернулся обратно, в его руке был нож, хищно блеснувший своим кривым лезвием под лампами дневного света.
Страх вышиб из Расса всю одурь.
– Послушай, если тебе нужен мой бумажник, то нет проблем. Просто… не трогай меня. Пожалуйста.
– Сделай мне одолжение, – сказал брюнет.
– Какое угодно.
– Вынь из-за унитаза жилет и кепку.
– А, это? Пожалуйста.
Расс повернулся, встал на колено и проворно поднял с пола свою бордовую жилетку и фуражку с эмблемой.
– Вот.
Он протянул их незнакомцу.
– Да нет, просто положи на сливной бачок.
– Ага.
Расс послушно все исполнил.
– Большое спасибо, – поблагодарил незнакомец. – А то еще заляпаю свою новую одежду кровью.
Расс едва успел уловить взглядом широкую и быструю дугу. Чиркнувшее по горлу лезвие вошло без сопротивления, опалив пищевод; в ноздри отчего-то ударил запах ржавчины. Рассу на грудь хлынула темная кровь; попытка сделать вдох вызвала лишь бульканье в горле; с каждой секундой жжение усиливалось, а на периферии зрения инфернальными искрами замельтешили сияющие и тут же гаснущие точки. Патлатый брюнет отер лезвие своего ножа несколькими кусками элитной бархатистой бумаги, после чего аккуратно убрал его в карман джинсов.
Расса он нажимом на плечи усадил на туалетное сиденье.
– Послушай, брат: лучше не мечись, – посоветовал он. – Так лишь больнее будет. Просто закрой глаза и жди, когда все заполнит темнота.
Лютер14 мартаДевятнадцать дней назад, происшествие с автобусом
Жилет сидит не так плотно, как хотелось бы; виснет на ушах и шоферская фуражка, но ничего не поделаешь.
Служебной кредиткой Рассела Билджа он оплачивает астрономический счет за бензин и направляется к автобусу.
Сырой мартовский день прыскает стылым дождиком. Небо обложено хмурыми тучами без намеков на просветы.
На поиск трекера джи-пи-эс у Лютера уходит не больше пяти минут – металлическая штуковина размером с карточную колоду крепится магнитом к заднему бамперу автобуса. Отколупнув, он прикрепляет ее к шасси минивэна, припаркованного по другую сторону бензоколонки. Затем Лютер двумя шурупами блокирует дверцу аварийного выхода, расположенную сзади. Остаются еще два боковых выхода через окна, но их он в случае чего прикроет.
Наконец, он заходит в автобус и поворачивается для обзора своей публики.
Почти все до одного пенсионеры со всевозможными оттенками седины – от грязно-серого до синеватого – чего он, собственно, ожидал и даже на это рассчитывал. Пожилые граждане в плане жизненной опытности дадут фору всем остальным. Опытность подразумевает бремя прожитых лет, а жизнь, как известно, изобилует грехами. Грехи всех калибров, понаделанных за годы той самой жизни.
Это греет сердце в плане открывающихся возможностей.
– Всем доброго дня! – щерится он вальяжной улыбкой.
У пассажиров вид усталый и квелый; перекус и посещение туалетов с душевыми вряд ли их освежили.
– Меня зовут Роб Сайдерс, и я сейчас заступаю на место Рассела Билджа. Вам это, вероятно, невдомек – как так, прожженный профи и вдруг сошел с дистанции, но ему сегодня в дороге стало реально плохо, а потому потребовалась замена. Потому мы слегка и задержались в оазисе, за что я душевно извиняюсь от имени «Автобусных чартеров США». Но вот мы снова готовы стартовать и проведем в пути еще несколько часов. Если у вас есть вопросы, не стесняйтесь их задавать.
Одна пожилая дама, в третьем ряду с конца, нерешительно поднимает руку.
– Да, мэм?
– Э-э… Патриция Райд.
– Приятно познакомиться, Патриция.
– Сколько нам еще ехать до отеля?
– Около трех часов, если на дорогах не будет обычного бардака. – Лютер снова щерится улыбкой. – Ну, что скажете? Готовы в путь-дорогу?
В ответ лишь несколько вялых кивков.
– Ну нет, так дело не пойдет. Мы ведь можем лучше, организованней. Я не заведу мотор, пока вы все не убедите меня в своей готовности к реальному дорожному приключению. – Лютер с видом разбитного заводилы прикладывает к уху ладонь. – А? Не слышу! Мы готовы в путь-дорогу?
На этот раз дюжина человек нестройно блеет: «Да-а-а…»
– Молодцы! Вот теперь я вдохновлен!
Лютер восторженно тычет себе кулаком в ладонь и отворачивается, чтобы никто не видел злорадной улыбки, что сейчас расползается по его лицу.
Пожалуй, такого лихого приключения у него в жизни еще не бывало. Ну да ладно – лучшее, наверно, впереди.
По трассе I-69 он гонит автобус, тайком ожидая, что кто-то начнет допытываться насчет перемены маршрута – почему, дескать, они не едут в сторону Чикаго, – но спустя два часа этот вопрос так и не всплывает. Лишь когда они пересекают границу, он подмечает среди пассажиров первые признаки волнения, видит, как лица выглядывают в тонированные окна на катящиеся мимо унылые мичиганские просторы, подернутые сизоватой дымкой холодного, пасмурного вечера непогожей весны.
Он едет и едет, а вопросов все нет и нет.
Со времени выезда из оазиса минуло четыре часа; уже сгустилась тьма, а ужина и гостиничных номеров так и не предоставлено. Наконец, на восточном объезде Лэнсинга где-то с задов поднимается старикан и по проходу пробирается в перед автобуса.
Он останавливается за спиной у Лютера.
– Кхм. Сэр, прошу извинить.
Лютер на секунду отвлекается от гигантского руля и вопросительно смотрит через плечо. Старик – лысый, грузный, очки с толстыми стеклами – с пыхтеньем переминается с ноги на ногу. Лютер снова поворачивается к ленте автострады с ее бесконечным, струящимся навстречу пунктиром разметки.
– Видите ли… Тут некоторые интересуются, где именно мы находимся.
– В Мичигане.
– Да это я вижу… Но мы-то думали, что сейчас уже будем в Чикаго. Час поздний, мы голодны, а назавтра у нас по списку знаменитые достопримечательности этого города.
– Я сделаю объявление с объяснением перемены маршрута, – не поворачиваясь, говорит Лютер.
– Было бы очень хорошо. Люди уже волнуются, что у нас здесь происходит.
Старик ковыляет к своему месту, а Лютер хватает с приборной панели микрофон и обращается к своим подопечным:
– Народ! В Индианаполисе до меня дошла информация, что в Индиане, невдалеке от Гэри, на автостраде произошла ужасная авария. Поэтому действуем согласно плану «Б». Понимаю, день выдался долгим, но уже скоро мы причалим к отелю.
– А как же Чикаго? – взвывает в середине автобуса какая-то старая карга.
– Чикаго переносится на послезавтра, мэм.
– А что в Мичигане смотреть?
Вопрос справедливый, но раздражает.
– Мы посетим старый автозавод, – отвечает Лютер.
– А я не хочу на завод, – говорит еще одна карга. – Я хочу на небоскреб Сирс Тауэр и в Хэнкок-центр. Я за это деньги заплатила.
– И я, – с вызовом вторит кто-то еще.
Ну и народ. Хуже ребятни в школьном автобусе. Лютер даже не разъясняет, что Сирс теперь уже не самое высокое здание в мире.
Пять миль назад он съехал с федеральной автострады и теперь близится к пункту назначения, минуя городскую окраину, где строения своей обветшалостью напоминают развалины; многие из них необитаемы.
Лютер снова берет микрофон:
– Эй, народ, поверьте мне! Мы остановимся в месте, которое вас несказанно удивит. Такое запоминается надолго.
Автобус он останавливает, а из рюкзачка, который стоит рядом на полу, достает пульт, не сводя при этом глаз с пассажиров. Те в это время таращатся в окна, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за черными плоскостями окон.
«Удачи вам, ребята».
Этот призрачный городской аппендикс вот уже годы не видел ни искорки электричества, если не считать личных генераторов Лютера, сейчас как раз отключенных.
– Где же мы? – доносится чей-то голос.
Вопрос подвисает без ответа, а автобус между тем заезжает на пустынный простор автостоянки, усеянный колотым бетоном в обрамлении покосившихся фонарных столбов.
– А это вообще дорога? – растерянно спрашивает голос за спиной.
На отдалении появляется первый склад; сероватый свет фар выхватывает из темени дверь, которая медленно поднимается, обнажая зев входа.
Лютер заводит автобус внутрь, останавливает и наконец заглушает мотор.
Он снова лезет в рюкзак и достает из него свой «глок», а также пару мешков, полиэтиленовый и холщовый. Ствол он сует сзади за брючный ремень, один пустой мешок запихивает себе в карман и встает с водительского сиденья.
С этого места он оглядывает помятые лица пассажиров, из которых половина сейчас неприкрыто на него пялится. Другая половина пялится в окна мутно освещенного склада. На лицах и тех и других тревожное недоумение.
– Невозможно передать, как я ценю ваше терпение, – обращается к сидящим Лютер.
Тут один из них – приземистый обладатель красной рожи с седыми пучками вокруг лысины, рябой, как кукушкино яйцо – встает со своего места в шестом ряду и во всеуслышание заявляет:
– Насчет общего терпения не знаю, а лично мое иссякло.
– Прошу вас сесть, почтеннейший, – говорит ему Лютер.
– Пошел к черту, – отрывисто бросает тот. – Из этой колымаги я ухожу. Будьте добры мне компенсацию от вашей конторы.
– В самом деле, куда вы нас привезли? – спрашивает еще кто-то.
– Сядьте, сэр, – еще раз повторяет свою просьбу Лютер, но уже более требовательно.
Начинается общее шевеление, а сзади поднимаются еще несколько.
Дерзость пожилого смутьяна зажигает остальных, и когда тот начинает решительно пробираться по проходу, становится ясно, что через минуту зреющий бунт уже невозможно будет унять. При себе Лютер держит респиратор и баллончик с усыпляющим газом, но только как крайнее средство.
Гораздо проще подать отрезвляющий пример – оно и быстрее и действенней.
Когда смутьян находится не более чем в двух метрах, Лютер выхватывает «глок» и стреляет ему в лицо.
Смутьян в падении отлетает по проходу, обдавая своей кровью первые три ряда, а шум выстрела моментально тонет в пронзительных воплях, наводнивших автобус.
Лютер делает шаг назад, берет микрофон и вещает нарочито бесстрастно, вроде безумного ЭАЛа из фильма Кубрика[46]:
– Всем просьба: перестать вопить и вернуться на свои места.
Крикотня не прекращается.
– Всем просьба: перестать вопить и вернуться на свои места.
Кучка народа из хвоста автобуса тем не менее рвется по проходу, а в нескольких рядах от Лютера какой-то седой доходяга бьется в корчах сердечного приступа.
Лютер любезно просит в третий раз, а затем выстрелом сшибает мужичка, пробующего совладать с аварийным выходом из окна, и еще троих так, до кучи.
Затем он невозмутимо повторяет приказы.
Сквозь пороховой дымок он смотрит, как все спешат вновь занять свои места, да так суматошно, будто участвуют в какой-то жуткой пародии на игру, где нужно успеть сесть на стул, когда смолкает музыка.
– Очень хорошо, – похвально отзывается Лютер, – молодцы.
Ствол «глока» он направляет на дородного усатого мужчину, сидящего в двух рядах. Он, а также сидящая через проход от него тучная женщина лет сорока пяти – пятидесяти в этой группе, похоже, самые молодые.
– Как вас, сэр?
– Стив.
Из кармана Лютер вытаскивает полиэтиленовый пакет и вручает его Стиву:
– Соберите у всех мобильные телефоны; начните с себя. Дамы и господа, наш друг Стив сейчас начинает сбор устройств сотовой связи. При этом нужно, чтобы каждый из вас держал обе руки на впереди стоящем кресле. Это относится ко всем без исключения. Те, кто не подчинится, будут застрелены.
Лютер тянется к водительскому сиденью и подхватывает увесистый холщовый мешок, наполненный наручниками. Его он передает ближайшему пассажиру – мрачной бабенке в майке «Chicago Cubs»[47].
– Раздайте это по рядам, быстро, – приказывает он, а в микрофон сообщает: – Все, кто без наручников, будут застрелены.
– Зачем вы так с нами поступаете? – восклицает какая-то женщина.
Лютер наводит на нее «глок» и говорит:
– Идите-ка сюда. Да, вы. Отказ не принимается.
Она на негнущихся ногах делает шаг по проходу.
– Ближе, – командует Лютер. Когда расстояние сокращается до трех метров, он велит ей остановиться.
– Как вас?
– Лилиан. Лилиан Слюсар.
– Мисс Слюсар, вам известно, что такое «двойной удар»?
Она отрицательно мотает головой.
Тогда он ей показывает: менее чем за секунду два быстрых выстрела, один за другим, пронзают ей сердце.
На этот раз воплей нет, а ужас слышен лишь в прерывистых, со всхлипом вдохах и сдавленных вскриках.
– У кого-нибудь еще есть вопросы? – глядя на окаменевшие от страха глаза и лица, спрашивает Лютер. – Вот и хорошо.
В магазине «глока» еще три патрона, но он меняет его на свежий.
– Как у вас дела, Стиви?
Дородный успел добраться до хвоста автобуса.
– Вроде все собрал.
Бабища с мешком наручников находится в полпути от него.
– А у вас, леди-наручница?
– Хорошо, – стенает та в ответ.
– Если кто-то посмеет вам помешать, сразу обращайтесь ко мне.
– Хорошо, сэр.
В автобусе воцаряется зловещая тишина, нарушаемая лишь щелканьем наручников вокруг запястий.
Вернувшийся Стив ставит к ногам Лютера магазинный пакет, наполненный мобильниками всех возможных моделей и возрастов. Затем он защелкивает наручники у себя на запястьях и возвращается к своему креслу.
Лютер подносит к губам микрофон:
– Теперь все выгружаемся. Держаться парами, выходить через переднюю дверь. Для вас приготовлены несколько комнат. У кого-то даже будут топчаны. Не хочу никого обижать, но надеюсь, вы понимаете: колебаться я не стану. Предупреждений тоже не будет. Сюсюкаться и повторять ничего никому не буду. Если кто-то хоть в чем-либо, хоть на секунду замешкается в выполнении команд, буду просто убивать на месте. Я понимаю: это не совсем то турне по Штатам, на которое вы подписывались, но обещаю, – губы Лютера расползаются в улыбке, – для вас оно будет куда более волнительным. Я бы сказал, чертовски волнительным.