Оставь надежду, всяк сюда идущий!
Лютер
Костюм на толстяке в пятнах и изодран.
Он сидит на полу, таращась снизу вверх на Лютера с дерзостью в глазах, но чувствуется, как от него исходит страх (буквально представляется, как пухлые пальцы его связанных за спиной рук извиваются и подрагивают).
– Ну как ты, Херб?
Толстяк лишь безмолвно ест его глазами.
– Ты на меня сердишься? Справедливо.
– Где Джек?
– Джек отдыхает. У нее впереди большой, долгий день. Как, впрочем, и у тебя. А еще у ваших друзей, Гарри и Фина.
– Что ты с ней сделал, сукин сын?
– Об этом, Херб, у тебя будет возможность узнать из первых уст. Или рук. Думаю, в пределах нескольких часов. Ты важная часть того, что предстоит.
Лютер нагибается и с мятого бумажного пакета у себя в ногах сдергивает черную бархотку.
Пакет он поднимает на стоящий между ними столик.
– Прежде чем приступим, я хочу предупредить: у меня нет желания вступать в дискуссию, почему я должен лишить тебя зрения. Обсудим лишь метод.
Лютер ждет реакции. И вот она наступает.
В расширенных бешенством и беспомощностью глазах толстяка проступает нескрываемый ужас.
Вот умора.
– Лишить зрения, меня? – переспрашивает Херб, не вполне, видимо, доверяя своим ушам.
– Да. И здесь у тебя есть два варианта. Что, согласись, лучше, чем один.
Под бархоткой обнаруживаются нож для колки льда и кривая игла с ниткой.
– Я думаю всадить тебе в глазные яблоки эту штуку или же зашить тебе веки. Выбор всецело за тобой. Если же ты считаешь, что не сможешь высидеть процесс зашивания, то лучше сделай глубокий вдох, и мы с тобой сразу пойдем по убыстренному и менее утомительному пути.
Толстяка бросает в пот; с двойного подбородка падают крупные капли.
– А надеть на глаза повязку не вариант?
– Герберт, – произносит Лютер так, будто выговаривает нашкодившему псу. – Не нужно рассуждать. Ты просто скажи, как именно мне действовать.
– Б-боже…
Видно, каких сил стоит толстяку сохранять самообладание.
– Выбирай. Иначе выбирать придется мне.
Голос Херба больше напоминает сиплое кряканье:
– Игла.
– Хорошо, – кивает Лютер, вставая. – Сейчас у тебя задача сохранять максимум спокойствия. Не вздумай дергаться, а уж тем более метаться с иглой возле твоего глаза. Это может быть опасно. Я ведь и палец уколоть могу.
– Это… сейчас?
– Ну а когда ж еще.
Лютер опускается на одно колено и готовит свои медицинские причиндалы.
– Начинай, – произносит он.
– Начинать что?
Лютер присаживается на стол и поднимает иглу, из ушка которой торчит двадцатисантиметровый отрезок черной нити.
– Как что. Сидеть очень, очень смирно.
Джек
Я очнулась от того, что меня изнутри бил ножкой мой ребенок.
Первое, что я перед собой увидела, это щербатый асфальт; голова ощущалась громоздкой и разбухшей, словно воздушный шар. В горле при сглатывании сухо першило. Во рту стоял металлический привкус, а все тело, казалось, дышит жаром. Но при этом меня колотил озноб.
Глухое пошлепывание по ветровке походило на накрапывающий дождь, им же пахла и замызганная улица.
Какое-то время я неподвижно лежала на мокром тротуаре, пытаясь собрать воедино последние остатки связной памяти, но безуспешно. Разрозненными фрагментами всплывали то Маркетт-Билдинг, то номер в отеле, но затем все это словно таяло в зыбкой, изменчиво дрожащей дымке. Были еще какие-то остаточные мысли о Фине и, кажется, Гарри; охристые всполохи и синеватые отсветы на каких-то надгробиях – но все это размыто, вне фокуса.
На то, чтоб хотя бы сесть, мне потребовалось недюжинное усилие. В попытке стряхнуть с себя квелость я протерла глаза и, напряженно щурясь, огляделась. Зыбкий мир постепенно собирался в фокус. Оказывается, я сидела посреди пустой улицы с одноэтажными фабричными домишками. Из завесы низких хмурых туч сеялся дождь.
Кое-как встав на четвереньки, я подтянула под себя конечности и шатко выпрямилась в полный рост. Сердце истошно лупило где-то у самого горла; мириадами колких игл зудели затекшие конечности.
Одежда на мне была явно не с моего плеча – темно-синие штаны из водонепроницаемой ткани и такая же ветровка. На разбухших ступнях белые кеды. Я осторожно себя обхлопала в надежде нащупать свой мобильник, какое-нибудь оружие – ни того ни другого.
Натянув на голову нейлоновый капюшон, я через улицу побрела к ближайшему строению, и лишь подойдя к крыльцу, разглядела, что дом этот ветхий настолько, что в нем никто не живет. Краска всюду облупилась, щелястые половицы просели.
Вскарабкавшись на крыльцо, я постучала во входную дверь и стала ждать.
Но на стук никто не отозвался.
Я продвинулась к окну возле двери, окулярами приложила к глазам ладони и заглянула внутрь. Стекло было почти полностью выбито, лишь несколько острых обломков торчало по периметру. В доме стояла темень, а то, что виднелось, представляло собой сплошную разруху из разломанной, расщепленной ветхостью и гниением мебели. Пол был усеян шприцами, мятыми жестянками и битым бутылочным стеклом. Судя по стойкому плесенному запаху, в разрушении живо поучаствовали сточные воды.
Здесь уже годами никто не жил.
Неверной поступью я спустилась с крыльца; голова шла кругом. На ступеньках соседнего дома я остановилась.
Он тоже был нежилым, а разрушен даже еще сильнее: крыша примерно на четверть ввалилась, обнажив стропила. Все дома в округе смотрелись примерно одинаково. Вокруг тянулась монотонная фабричная застройка города-призрака.
Я невольно вздрогнула: откуда-то сверху, с дерева, сорвалась в полет ворона, оглашая окрестность сиротливым карканьем.
Прямо как в фильме ужасов. Черт возьми, где я? И как здесь очутилась?
Помимо карканья, до уха не доносилось ни единого звука. Особенно заметным было полное отсутствие городского шума, гудения машин. С таким же успехом я могла стоять в каком-нибудь призрачном лесу.
Подковыляв к дороге, я потащилась по середине улицы. Здесь я сделала руки рупором и поднесла их ко рту:
– Эй! Ээээй! Кто-нибууудь!
Никто не откликнулся.
Впереди на расстоянии маячила водонапорная башня. Я как раз пыталась разглядеть выцветшую надпись на ее цистерне, когда откуда-то спереди, издалека, донесся протяжный вопль.
Память еще не успела восстановиться, когда до меня толчком дошло, кто должен за всем этим стоять.
Лютер.
Прошу, прошу, прошу, не допусти, чтобы это кричал кто-то, кого я люблю…
Фин
Открыв глаза, он застал себя на каком-то странного вида сиденье, к которому резиновыми путами были туго прихвачены все его конечности. В сиденье был вделан некий механизм из шкивов и приводов. В принципе оно напоминало какое-нибудь навороченное кресло дантиста, но с большим количеством причиндалов неприятного вида.
Все это Фину совершенно не приглянулось, и сердце начало гонку по вертикали. Попытка освободиться успеха не возымела.
В помещении было душно, пахло плесенью и заскорузлой кровью. Бетонные стены. Тусклое освещение. На полу песок.
Каземат. Он в застенке. Как он вообще здесь оказался?
В памяти мутно замелькали отрывистые образы.
Кладбище. Гольфмобиль. Крытый грузовик. Джек.
ДЖЕК.
– Джек! – выкрикнул Фин.
– Фин, ты?
Голос явно не ее. Выгнув шею, Фин наискосок от себя увидел еще одно такое же кресло, и тоже с прихваченной путами фигурой.
– Макглэйд?
– Скажи мне, что мы напились и приперлись в садомазобордель.
– Мы у Лютера.
– Ты думаешь, он подгонит шлюх?
– Сомневаюсь.
– Я так и знал, что на него надежды нет.
– Ты видишь Джек или Херба?
– Нет. Там какой-то пульт управления на тележке. В стене напротив меня большое окно, но сейчас за ним темно. А рядом табличка, вроде медной, с какими-то надписями. Я отсюда различаю только «КРУГ» и «НАСИЛИЕ», плюс еще несколько слов помельче. Ну и… – Голос Макглэйда осекся.
– Что «ну»?
– Тело. Мужик. Сидит в углу.
– Живой?
– Нет.
– Точно?
– Можно попробовать рявкнуть и посмотреть, услышит он или нет. Только сложно что-то расслышать без головы.
Внутри у Фина похолодело.
– Ты сейчас придумываешь шутку насчет головы? – осведомился он.
Гарри не ответил.
– Гарри! Сейчас не время терять голову.
– Я похищен серийным убийцей, а теперь еще и смотрю на обезглавленный труп. Все это не умещается в голове, которая пока что на мне.
– Нам надо мыслить логически.
Макглэйд медленно вздохнул.
– Знаешь, о чем я сейчас логически мыслю? Мы с тобой снова связаны и ждем, когда какой-то маньяк замучит нас до смерти. По логике мне бы сейчас самое время обмочить штаны.
– Держись, Гарри.
– Просто дежавю какое-то, – посетовал Макглэйд. – Знаешь, сколько мне переснилось с той поры кошмаров? – Его голос надломился. – Я… я больше не выдержу, дружище.
– Выдержишь, обязательно.
Хотя в этих своих словах Фин сейчас сомневался. Тем более слыша, как со стороны Гарри доносится тихий плач.
Джек
Через одичалую поросль на переднем дворе я рванулась к крыльцу. Этот дом, как и все прочие, едва держался вертикально, всем своим остовом поведшись набок. Через дверь доносились женские крики.
Женщина. Я выдохнула полной грудью, втайне стыдясь облегчения, что это все-таки не знакомый мне человек.
Снова крик.
Бедняга нуждалась в помощи, но я колебалась. Врываться внутрь без оружия – дело достаточно рискованное.
Тем не менее я повернула дверную ручку и приоткрыла дверь.
В ущербном свете глаза некоторое время осваивались в темноте. Постепенно на дальнем конце гостиной (назовем ее так) я различила диван. Обивка на нем истлела, уцелел лишь деревянный каркас и ржавые пружины. Внутрь на свой манер пробралась природа – грязь, жухлые листья, катышки грызунов, лужицы стоялой воды. На полу под проводкой, вывалившейся из покоробленного гипсокартона, лежал опрокинутый журнальный столик.