Спрашивают, почему среди Двергар почти нет самоубийц?
Нетрудно сказать. Мы работаем от зари до зари. Не покладая рук (и иногда не моя ног).
И всем того желаем.
Перед тем, как рухнуть в забытье, я успел подумать: а хорошо, что Митрун ещё не…
— …вернулась! Наконец-то! Я соскучился, будто разлука длилась тысячу лет!
Мы закружились по прихожей, а потом свалились на топчан.
Она посмотрела на меня, улыбаясь и недоумевая.
— Что случилось? У тебя блестят глаза, и ты…
Она осеклась, будто боялась слов. Я ждал, затаив дыхание. Наконец Митрун переборола себя:
— Ты улыбаешься!!! Снорри, муж мой, ты улыбаешься!
— Я скучал по тебе, прекрасная моя госпожа, светлое солнце чертогов. Баня истоплена, а на столе тебя ждут овсянка с сыром и булки с маслом.
Она покачала головой, устало улыбаясь:
— Ты невыносим, Снорри Турлогсон. Я уже не знаю, чего от тебя ожидать…
— Снорри, надо поговорить.
Строгий голос. Ледок в глазах. Любопытно, что я сделал не так? Овсянку недосолил?..
— Я говорила с соседями… Зачем ты побил Вилисонов?
— Нет мне проку перед тобой отвечать за полудурков, сыновей Вили. Чего они тебя заботят?
— Не они… Ты уезжал. Что это за осёл в сарае?
— В сарае? Да небось Кари Карсон снова напился и забрел не туда… А, ты имеешь в виду Харальда Серую Шкуру? Это славный герой. Гроза волков. А что?
— Ничего. Как поживает Эльри?
Ага. Вот оно что. Ну, сейчас начнётся…
— Никак. Лучше быть живым, чем мёртвым. Он не вернулся с нами.
— Не вернулся… Куда ты ездил?! Откуда у тебя золото?! СТОЛЬКО?! Не говори, мол, на торги! Тебе нипочём бы не украсть столько, чтобы так торговать! Этот бродяга втянул тебя в викингский поход? И вы там, значит, всех убивали, грабили и насиловали? Как ты мог, Снорри, как ты мог! Это же разбойники! А если бы тебя убили! Снорри…
Меня убили, Митрун. Я ничего тебе не скажу, угадай сама, почему свет меркнет в моих глазах, почему я бледен, как конь смерти, почему я падаю… падаю… падаю в туман. Почему дыхание моё пресекается, и сердце больше не хочет ни с кем биться.
— На помощь! Кто-нибудь! Снорри! Снорри, милый! Да что ж такое… Снорри, прости!
— Уффф… тихо, Митрун, солнце моего дома. Тихо. Всё прошло. Не надо никого звать. Лучше набери воды, поставь чайник. Мне вот мятного чаю захотелось. Не дело тебе плохо говорить об Эльри. Я любил его. А Девятый Замок его проглотил.
Мы пили мятный чай. Я рассказывал Сагу Странников.
Выслушав, Митрун заплакала, а потом поцеловала меня. И больше мы никогда не говорили о том. Нет, иногда шутили, ибо вспоминать Девятый Замок без смеха — это мог только один из нас, Корд'аэн О'Флиннах. Это при том, что я опустил многие сочные подробности. О своих видениях (а только ли видениях?) в залах я рассказал без утайки, однако о том, для чего собрал нас чародей, о Море Мёртвых и отвратном побоище, где все погибли, о драконах-убийцах и тенях богов, о картинах, написанных соком сердца и последним вздохом, о Золочёных Палатах и о страшном Повелителе Воронов, о том, как мы сходили с ума…
Верно, Митрун не много потеряет, коль узнает не всё.
В конце она задала один-единственный вопрос:
— Надеюсь, в порыве безумной щедрости ты не разбросал ВСЕ деньги?
— Нет, конечно. Ведь я женат. Послушай, а давай переедем к твоим родичам, в Аскенхольм!
— Ты… ты правда хочешь? — она улыбалась, верно, не могла поверить.
Я молча кивнул. И поцеловал её.
Слава богам — она ничего не стала спрашивать.
— Стало быть, весной и переедем. Сейчас холод, слякоть, а со дня на день Андара покроется льдом. Лучше переждать эту зиму тут.
А потом — какая радость! — я простудился. Не просто простудился — я слёг с жаром и ознобом. По ночам я задыхался, кашляя кровью, рвал горло в мучительном кашле, а нос мой словно зачопили умелые столяры — не продохнуть. Хоть жопой дыши. От еды меня воротило, из глаз текли слёзы, голова гудела бубном, молоты грохотали в голове, и Митрун, моей бедной Митрун, приходилось выносить из-под меня судно — я не мог встать и опорожниться… Я перестал различать звуки, запахи, день и ночь, и был уверен, что весны мне не видать, как своего затылка.
Короче сказать, проводил время с пользой и толком, а главное — весело.
Потом, когда я уже почти видел сияние золотых ворот, появился горький отвар, приготовленный, пожалуй, из порток тролля, а затем проступило лицо Корд'аэна. Оказывается, он был здесь, со мной, варил целебные травы, дежурил, пока Митрун отдыхала… Он, мудрец и волшебник, должен был бы спасать мир, швыряться молниями, проводить обряды, взывая к высшим силам, вершить судьбу народов — а он сидел у изголовья моей кровати, чутко прислушиваясь к моему дыханию, ухаживая за мной, словно родной отец…
Выздоровев, я узнал, что Митрун и Корд подружились.
Весной, когда сошли снега и лопнули льды на реках, а ласточки вернулись их далёких южных стран, Корд'аэн отбыл, а мы стали готовиться к переезду.
Я был благодарен судьбе за эту жуткую хворь.
Я ожил — и ожил до конца.
Да, ещё — когда мы взошли на паром и отчалили, в небе курлыкали журавли. Их напевы отзывались во мне струнами арф бродячих скальдов, зовущих сильными голосами в путь, в дальние края, на поиски приключений, сокровищ и битв…
— Чему ты улыбаешься? — Митрун стояла рядом, и мы держались за руки, как в детстве.
— Весна пришла, моя ласточка, — рассеянно отвечал я.
Однажды я пришёл к Старому Балину, как когда-то. Надо было попрощаться, извиниться за многое, что я сделал и чего не сделал. Я обнял древний ствол и без слов прощался с Хранителем, который остался теперь без жреца. А Старый Балин вдруг тихо заговорил:
— Не печалься, Снорри. Тебе не в чем упрекнуть себя. Иди и будь счастлив.
— А как же ты?
— А что я? Я держу этот небосвод уже не первый век…
Верно, Балин не просто так звался Старым. Но не радостно мне было покидать его, и даже чуточку страшно. Тогда я спросил:
— Скажи, коль тебе ведомо: есть ли у Норгарда Хранитель?
А дуб засмеялся, шумя голыми ветвями:
— Нет, сейчас нету. Но, быть может, минут годы и века, и родится в Норгарде малыш или малышка с глазами цвета морских волн под светом звёзд, и станет однажды здесь, где стоишь ты. Как знать. Не бери в голову, Снорри, это теперь не твоя забота.
Да, не моя. Но это вовсе не радует…
— Удачи тебе, Старый Балин.
— И тебе, странник. И тебе…
Они всегда возвращаются…
— Не надо с калиной, Митрун! У меня снова будет икота!
— А с чем?
— С яблоками! Их много в этом году!
— Вот привереда!
…Прошло полтора года, как мы перебрались в Аскенхольм, где жили родичи Митрун. Они помогли нам с новосельем — разобрали старые пристройки во дворе усадьбы Хюфторп, купили камня и соорудили неплохой домишко. Хоть и маленький, зато уютный. Я предложил золото, и все стали спрашивать, откуда оно. Пришлось поведать. Кончилось тем, что на празднике Аргильд в мою честь было сказано больше здравиц, чем я мог сосчитать. Теперь меня стали звать Снорри Вестарфард, Путешественник на Запад. Всё лучше, чем Безумец. А Лаунд звал меня сыном.
Так я обзавёлся многочисленными и могучими родичами. Долго думал, чем мне отблагодарить славного лысого тестя. И однажды спросил его:
— А ведомо ли тебе, о досточтимый тесть, в чем тайна верескового пива?
— Увы! — воскликнул Лаунд. — Сие ведомо немногим.
— Не столь уж немногим, — хитро подмигнул я…
Новую пивоварню оборудовали скоро. А когда первая бочка верескового пива опустела, я стал местным героем. Так что работы прибавилось.
Впрочем, я не жалею…
…Осенние сумерки разорвал собачий лай. Я сразу узнал нашего лохматого Хравна — доброго игривого волкодава-убийцу с мягкой чёрной шерстью. Пёс рвался и рычал, звенел натянутой цепью, и громко лаял.
Но когда я вышел к воротам, Хравн спокойненько сидел возле будки. А рядом стоял дверг в плаще и капюшоне, и чесал пса за ухом. Другая рука гостя покоилась на посохе, а на боку, на ремне, висела дорожная сумка.
— Плохой у тебя пёс, хозяин, — донесся из-под капюшона знакомый голос, голос из прошлого, и мне вспомнились покои Равендаля, и Гельмир Златобородый, пускающий слюни, исходящий безумным криком, и деревянный слепец со взглядом из лазурита, постучавший в мою дверь тысячу лет назад…
— Или я — хороший собачник. Нас, следопытов, этому учат, — добавил пришелец.
— Не входит гость во двор, скрывая облик, — сказал я важно.
Тот скинул капюшон, и загорелое лицо вспыхнуло бронзой в лучах заходящего солнца. Глаза полыхали синим огнем. Зрячие, живые глаза…
— Ты сбрил бороду? Напрасно…
— А ну её. За кусты, мочалка, цепляется… Сиди потом, репей выдёргивай, колючки всякие.
— Где ж ты был, следопыт? Где ты бродил, борода?..
— О, друг мой Снорри, где я только не бродил… Ты, кстати, пива наварил?
— Ты в доме пивовара. Вересковое пьёшь?
— Если наливают…
— Митрун, у нас гости!
Митрун выскочила из кухни в переднике, забрызганном соком, точно доспех кровью, а качалка в её руке выглядела грозной палицей.
— НУ?! — гаркнула она.
— Знакомьтесь. Это — Асклинг, сын Сульда, я о нём рассказывал.
— Здравствуй, Митрун-хозяйка, — поклонился Асклинг.
— Привет тебе, сын Сульда, в этом доме, — улыбнулась Митрун, не слишком уверенно, ибо помнила, что тот некогда был бочкой. — Иной раз я оказала бы большую гостеприимность, но теперь у меня на кухне пироги, так что прошу извинить.
Когда она ушла, я отнес сумку и посох гостя в чулан, повесил его плащ на крючок и принёс ему сменные туфли:
— Не терплю грязи на полу!
Он уселся на плетёный стул:
— Я закурю?