халька взглядом столь скучным, что от него в миг завяли бы самые свежие весенние розы. Но Дэор заметил крохотную капельку пота, стекавшую по виску надменного князя. Дэор мог бы поклясться, что к летней жаре (была как раз Середина лета, во фьордах праздновали Мидсоммар, Солнцестояние) эта капля не имеет никакого отношения.
Ради этой капли стоило жить!
— Как? — спрашивала его Фионнэ.
В ответ он целовал её пальцы.
— КАК?! — яростно шептала княжна.
Он молча разворачивался и уходил. В сердце его сражались гордость и страх. И не было там места любви.
Что-то страшное случилось между ними. Фионнэ видела, как Дэор ускользает, уходит в туман, как леденеют его глаза. И та связь, что единила их, стала тонкой, хрупкой, будто гнилая шерстяная нить. Она спросила совета у Мактэ. Лесная колдунья усмехнулась:
— А ведь это только начало, девочка моя. Тут ничем не поможешь. Этот северный зверь ступил на такой путь, который надобно пройти если не до конца, то хотя бы до развилки.
— До развилки? — удивилась Фионнэ.
Мактэ кивнула, и нехорошо мерцал её янтарный взор.
— После развилки есть два пути. Может, и больше. В конце одного — стоишь ты. В конце других я вижу немало иных приятных вещей. Но тебя среди них нет. И запомни: если ты скажешь ему хоть слово — всё рухнет. Он ступил на этот путь ради тебя. Только поэтому я не могу его презирать. И ты прими его жертву.
Фионнэ лишь молча кивнула на эти слова. Коль скоро предстоит ждать — надо ждать. Надо гасить в сердце тлеющий уголёк обиды на того, кто так дорог. Чтобы тот уголёк не стал всепожирающим пламенем ненависти.
В конце концов, вопрос ПОЧЕМУ — самый глупый вопрос из всех возможных.
Так они однажды и попрощались. Не смотрели друг другу в глаза. Почти не говорили слов. Ибо любовь их была такова, что слов не нашлось. Между ними был огонь, а потом — холод и боль. Они оба крепко прикусили языки. Фионнэ хотела рассказать о пророчестве Мактэ. А Дэор желал поведать о сделке, заключенной на неё, прекрасную Снежинку Альвинмарка.
Они разошлись, храня в сердцах друг друга. И даже не боль теперь была между ними — но молчание и пустота. И плакала янтарём старая ель скоге Мактэ.
Каждый день Дэор подходил к Зелёному Карлику в Синем Колпачке и называл имена на Скельде. Десятки имен. Сотни имен… Слова кончались, а ведь то были слова скальда, хоть и бывшего, а не какого-нибудь лесоруба-забулдыги, но карлик, противно усмехаясь, отвечал:
— Нет, меня зовут не так!
А иногда добавлял, издевательски пританцовывая:
— Страна мудрости и смерти, тра-ля-ля, какая радость!
Так прошла Луна Мёда, Луна Жатвы, Луна Винной Чаши, близилась Луна Золота. Замок обещал быть грубым и грозным, хмурым и угрюмым, а имя носатого урода оставалось объято туманом загадки.
И тогда Дэор поступил так, как поступали все его предки.
Пошёл к гадалке.
7
Гадалку звали Эльфрун. Она была волшебницей-валой и жила в башенке на скале над седыми волнами Эльварфьорда. Дэор дошёл туда на вёслах за две недели, к самому началу Луны Золота, и благодарил за это вещих норн.
— Что-то ты припозднился, Дэор, сын Хьёрина! Я уже заждалась тебя, — встретила его колдунья на берегу.
Она была высокой и светловолосой, как и все северяне, а острое лицо и ярко-зелёные глаза делали её похожей на мудрую вещую птицу. Облачённая в длинное тёмно-синее платье и пушистую накидку из серебряной лисы, она двигалась плавно и бесшумно, словно тень, и Дэор не спешил прерывать таинственное безмолвие глупыми вопросами.
Волшебница провела его в тесную нишу на первом ярусе башни, завешенную тяжёлыми шторами чёрного бархата. Усадила охотника за столик, сама села напротив. Вспыхнули четыре алые свечи по углам стола.
— Мне ведома твоя беда, — сказала Эльфрун, доставая из мешочка дощечки-руны.
— Тогда скажи мне ответ. Скажи имя карлика! — сорвался на крик Дэор.
— Не кричи, не у себя дома, — осадила его вала. — Сейчас ты сам откроешь свою судьбу.
— Так ты не знаешь его имени? — разочарованно протянул охотник.
— С чего бы мне его знать? — удивилась Эльфрун, раскладывая дощечки "рубашками" верх и мешая меду собой.
— Ты же вёльва! Ты — прорицательница!..
— Многое из нынешнего и грядущего скрыто туманами даже от богов. Тем более — от смертных.
Она провела кольцеукрашенной ладонью над рунами, и дощечки откликнулись — задрожали, нетерпеливо подпрыгивая. Каждая словно шептала: "Меня! Выбери меня! Я — счастье! Я — судьба!"
— Дай мне кольцо, на котором клялся.
Он протянул ей перстень, и удивился, испытав сожаление.
— Послушай, у меня есть серебро. Возьми в уплату… — начал было он.
Она резко оборвала:
— Молчать!
И добавила мягче:
— Твоя плата — иная.
Затем поднесла кольцо к глазу и посмотрела сквозь него на пламя свечи. Её око в златой оправе полыхнуло, будто изумруд на солнце, а затем белок исчез. Сквозь кольцо в огонь глядела глазница, налитая мраком, и лишь кое-где на дне сновали отблески багрового сияния.
Эльфрун спрятала кольцо в ладони. Видение исчезло.
— Кольцо не знает имени хозяина. Но знает, где это имя искать. Надень.
Перстень вновь охватил указательный палец Дэора.
— Выбирай.
Дэор простер ладонь над двадцатью пятью рунами. И они откликнулись на его зов. Лаяли сторожевыми псами, срываясь с цепей. "Я! Я! Я!!!" — захлебывались они, дрожа от нетерпения и восторга, предвкушая ту самую иную плату. Дэор заметил, что его пальцы вспотели и дрожат. Руны бесились.
Все, кроме одной.
Дэор протянул было руку к ней, холодной даже на вид, но кольцо повело его в совсем другую сторону. Раскрытая ладонь повисла над дощечкой. Та подпрыгнула и перевернулась.
Перекрещённые тропы Руны Пути.
Волшебница извлекла указанную руну и молвила:
— Дальше!
Дэор последовал воле кольца.
Гордая и причудливая Руна Мудрости.
— Последнюю!
Золотая, налитая солнцем, похожая на спелый колосок Руна Рождения… поворачивается в воздухе и предстает Дэору перевернутой и чёрной. Тоненький обугленный прутик…
Эльфрун разложила отобранные руны. Остальные смешала и спрятала в мешочек.
— Выходит "Путь в страну мудрости и смерти", — объявила прорицательница.
…вместо вёльвы — Зелёный Карлик в Синем Колпачке. Он прыгает и хохочет:
— Страна мудрости и смерти, тра-ля-ля, какая радость!..
Дэор поймал себя на том, что сжимает рукоять меча, а его невидящий взор упёрся в Эльфрун.
Как холодная сталь — в горло врага.
— Извини, — прошептал Дэор.
Волшебница устало кивнула. Мол, чего уж там…
И не такое случается с теми, кто осмеливается вопрошать руны.
— Отправляйся в Девятый Замок, — сказала она, убрав оставшиеся дощечки.
— А почему не в Четвертый или не в Пятый? Ведь Четвертый — замок мудрецов, а Пятый — законников…
— Не буду спрашивать тебя, откуда ты столько знаешь, хотя для смертного, даже скальда, тебе ведомо многовато. Скажу лишь, что услышала от одного неглупого человека: "Иногда высшая мудрость познается в чертогах смерти". Руны не лгут.
— О, правда? — притворно удивился Дэор.
— Могут ли лгать волны бурного моря или ветер, что пляшет над равниной китов? Могут ли лгать молнии или вражьи мечи? Могут ли лгать звёзды, что указывают путь мореходам?
— Такое можно представить, но я не слышал о подобном.
— Отправляйся нынче же, не теряя времени, в Норгард. Это поселение двергов-вирфов на Андаре. Найдешь там…
Вдруг Эльфрун согнулась в приступе дикой боли. Дэор вскочил, обнял её за плечи, пощупал запястье. Бледная волшебница подняла на него полупустые глаза, похожие на высохший изюм.
— Найди Снорри Безумца, — быстро говорила вёльва, словно боялась не успеть, — он дверг, пивовар. Спроси его об альве по имени Корд'аэн…
— Что с тобой? Я могу помочь?
— Это ОНИ… взбесились… Это проклятие, чёрное колдовство… БЕГИ!!!
Эльфрун страшно зарычала, и Дэор в ужасе отпрянул. Выбежал из башни и бежал долго, не разбирая пути и задыхаясь.
А взгляд самого Хельгрима, Конунга Тьмы, Владыки Льда и Пламени, Пляшущего-на-Курганах, Пожирателя Трупов, Супруга Смерти, Страшного Судьи, Алого Мастера… взгляд прекрасного и страшного бога древних времен в очах обезумевшей волшебницы преследовал его.
И обжигал сердце охотника леденящим пламенем.
Хромой Хьёрин приковылял в Эльварсфьорд пешком: лодка была такая старая и худая, что дала течь, и старик едва успел подойти к берегу. Хорошо, что дело было летом. А то разболелась бы нога, и пришлось бы ползти на брюхе.
А ползти было необходимо.
Странный и страшный сон тревожил старика почти каждую ночь. Он видел Дэора с какой-то королевной, в чьих глазах были холодные воды осени и крики раненных птиц. Они были счастливы, но отчего-то Хьёрин испугался этого счастья. Оно было лихорадочным, диким, болезненным. Сам-то он давно забыл, что это такое. Помнил только покой и тепло, пока Чёрная Смерть не унесла его милую Асхен.
А ещё он видел сына на каком-то островке, в кольце волн, в дымке тумана. Дэор метался, словно загнанный зверь, словно рыба в неводе. Что-то кричал, кому-то угрожал. А совсем рядом с ним, в тумане, кто-то издевательски хохотал. И в жилах старого охотника леденела кровь — от ярости и ненависти к незримому насмешнику.
В конце Хьёрин всегда видел замок в горах. Солнце садилось на лиловом небе, и раскрывались ворота, и слышался погребальный смех. Только чей он, этот смех — хозяев ли замка, или его рабов — старик не знал…
…Колдунью он нашёл в её башне. Жалко было на неё смотреть. Но жалкой она не казалась. Хьёрин помог ей встать на ноги, потом отвел её в опочивальню, затем стал готовить отвар из редких кореньев, что нашёл на кухне ведьмы. Она попыталась возразить, но он лишь улыбнулся и продолжил волхвование. Напоив вёльву зельем, оставил её приходить в себя, сам же уселся снаружи и ненадолго задремал.