— Может, правда твоя, — кивнул Эльри задумчиво. — Однако, думается мне, тебя с нами никто не тянул за яйца потехи ради. Не спеши обвинять норн в скупости. Верно, ты замечал, что любая потаскуха кричит, что ей мало платят. Хочешь равняться на потаскух? Вольному воля. Но не надобно равнять с собою других, о хёвдинг!
— Это и был твой совет? — спросил Дарин, чувствуя жар на лице и в ушах.
Эльри тихо рассмеялся:
— Быстро учишься, Дарин-хёвдинг!
Затем примерился топором и оттяпал куст.
— Тащи. Тащи и слушай, если хочешь прикончить северянина…
О Тидреке сыне Хильда и Эльри Бродяге
Костёр перед пещеркой, где путники заночевали, уже почти угас. Возле алых угольков сидел в одиночестве Тидрек, держа по своему обыкновению правую руку за пазухой. Левой он ковырялся в чёрной курчавой бороде. Рядом покоилась его трость. Он сидел и смотрел на умирающий огонь. Серокрылые чайки кричали тоской о прошлом в его глазах…
— Ты брагу пьёшь? — раздался хрипловатый голос Эльри.
— Анисовую, — пошутил Тидрек.
— Анисовой нет, увы, — Эльри уселся напротив. — Зато есть мятная настойка.
С этими словами он достал из-под куртки флягу и сорвал пробку. Протянул Тидреку.
— Я не буду, — покачал головой тот. — Говорил же — бросил это дело…
— Я думал, это шутка. Твое здоровье! — Эльри приложился к "священному сосуду".
— Да уж не до шуток! — хмыкнул Тидрек. — Как вспомню этого твоего знакомца, что у нас в артели был за сторожа… Никогда бы не поверил, что можно умереть от хмельного. Да вот пришлось поверить.
— Вот-вот, — кивнул Эльри, — вот-вот. И я о том.
Сказал — и умолк. Молчал и Тидрек. Лишь безмолвие исходило криком в ночных горах…
— Так, стало быть, никто не видел его трезвым? — спросил Эльри.
— Отчего же? Иногда, раз в полгода… Но не чаще.
— И давно это у него началось?
— А ты с чего это переживаешь? У вас, верно, была большая и чистая любовь?
Ухмыльнулся — и понял, что напрасно. Слово похоже на стрелу. Вылетит — не поймаешь, да и ранит подчас не слабей.
Напротив него сидел воин, страшный в своей спокойной ярости. В его взоре сверкали секиры и доспехи. Грохот битв и крики ратников слышались сквозь железное спокойствие…
— Ты муж неразумный.
Тидрек незаметно вздохнул с облегчением. Лучше быть мужем неразумным, чем вновь побывать в том взоре!
— Неразумный, — повторил Эльри. — Мы с ним побратимы. Долго воевали вместе. В одной роте, в одной дружине. В одном хирде, при одном дворе. Много, много лет. Это что-то значит, не так ли?
Тидрек пожал плечами, ибо ответ был очевиден.
— Не знаю, как лучше сказать… Сдается мне, что твой друг Фрор сгорел. Как вот этот костерок — был, и нет. За полгода. — Тидрек взял трость и ткнул в умирающий костерок, точно в отверстую рану. Начал ковырять, помешивая горячий прах. Удовлетворенно кивнул, когда уголья взорвались искрами, выбросив в ночь новорожденное пламя.
Эльри терпеливо ждал.
Дождался…
— Хуже стало, когда забрали Гельмира. Нашего главного…
— Да уж наслышаны, — фыркнул Эльри. — Он был у него в хирде, как я понимаю?
Тидрек снял шляпу и задумчиво почесал затылок.
— Какой там хирд… — пробормотал он глухо, глядя в огонь. — Придворное войско — это для благородных, для знати, ярлов и хёвдингов, военных вождей… Для таких, как этот сопляк, который вытащил вчера северянина… Наш Гельмир был великий мастер, великий ювелир, гордость племени сольфов — но он не был воином. Так что хирда у него не было. Фрор был просто привратником, цепным псом. Иначе, если бы Гельмир был вождём, разве сидел бы я ныне тут?
Тидрек вдруг замолк, осекся и огляделся.
— Извини, Эльри. Воистину, я неразумен. Прости. Конечно, Фрор не был псом. Это мне самому обидно и противно. Мы, племя сольфов, мастера, ювелиры, механики. В конечном счёте — торговцы, быдло, жертвенные козлы. Вот этот твой Снорри — тюха же, полудурок, слюнки вон пускает, а как до рубки дошло — страшней медведя. А наши бы, будь уверен, разбежались с полными штанами жиденького ужаса. Вот на этот случай Гельмир и держал твоего побратима.
— И Фрор не приносил ему присяги на кольце, в кругу священных огней?
— Какая там присяга! — скривился Тидрек. — По рукам ударили, и делу край…
Эльри вздохнул, подсаживаясь ближе к огню и протягивая озябшие руки.
— А как ему платили? По чести?
— Обижаешь! — притворно оскорбился Тидрек. — Быть может, и не кровь знати течет в жилах Гельмира Гульденбарда, но сердце у него благородное. Никто не назвал бы его скупым на серебро, уж будь уверен. Фрор пристрастился к хмельному не от бедности, коль скоро это важно.
Бродяга кивнул и хлебнул из фляги.
— Холодно, — сообщил он хрипло.
— Чего ж ты хотел? — пожал плечами Тидрек. — Скоро зима.
— Зима… — прошептал Эльри. — Фрор любил зиму. Всё рассказывал, как он с отцом, Фаином Колченогим, пошли в лес за ёлкой. Как на них волки напали, ослы с перепугу понесли, а Фрор с саней упал в сугроб… Фаин тогда вернулся и врезался на санях в волчью стаю, будто на колеснице… Я прямо как сам видел: стоит на козлах, шуба нараспашку, шапка съехала, борода клочком, а глаза горят… В левой руке — вожжи, в правой — колун лесничий, и орёт на весь лес, точно сам Тэор Громовержец…
— Да он и нам об отце своем говорил, — кивнул Тидрек. — Как напьётся, так и начиналось… Как отец ему сказки и саги по вечерам рассказывал. Особо же любил про Сигурда.
— И про Эовульфа.
— О да. Про драконоубийц.
Тидрек вдруг улыбнулся, а затем — рассмеялся, похожий в свете костра на громадного ворона, ликующего на останках витязя.
— Ты это чего? — насторожился Эльри.
— Нет, ничего, — ювелир покачал головой, пряча смех в бороду. — Просто вспомнил один случай. Про Фрора и драконов.
— Изволь полюбопытствовать… — попросил Эльри.
— Да так, это пустое дело…
— Я все же настаиваю, — произнес воитель тихо и очень серьезно.
Мастер золотых дел кивнул.
Ему было почти стыдно за недавний смех.
— Как-то пришёл заказ. На меч, который не станет пить кровь на полях сражений, но которым можно похвастать на многолюдном собрании. Это был мой заказ, ибо я работал по оружию. Заказчик изъявил желание, чтобы рукоять меча была выполнена в виде змея. Что же, не худшее пожелание. Змей так змей. По мне, так хоть детородный орган Туннара-Кузнеца. Я сделал, как было велено: сердечник рукояти из железа, охваченный двумя серебряными змейками, что хвостами срастаются в хьяльте, головы повернуты в разные стороны, из гарды. И рубины в глазах. Затем добавил крылья. Из тонюсенькой золотой проволоки. У дракона должны быть крылья, разве нет? Сам Гельмир восхищался — смотрите, мол, лентяи, лодыри, червь ваш отец, как работать надо! Я потом по этому поводу выставил бочку багряного пива.
И вот тут зашёл Фрор. Увидел это чудо с юдом. И лицо у него окаменело. Глаза — стекло. И за тем стеклом — море. Чтобы у меня руки отсохли, если лгу. Он молчал, Фрор сын Фаина, он страшно молчал! В полной тишине — никто не шёлохнулся — он подошёл прямо ко мне, заглянул в глаза, потом — на рукоять, оплетённую змеями, и тут его прорвало. Как гейзер. Выкрикнул какой-то клич и бросился на меня с кулаками… Клянусь бородой, я немало странствовал, и всякое случалось со мною в пути — но лишь его молчание и его крик вызывают у меня ужас. Я так и не понял по сей день, что было тогда страшнее — его молчание или его боевой клич…
Эльри встал и отвесил Тидреку низкий поклон, едва не опалив себе лицо.
— За что? — ювелир удивленно поднял кустистые брови.
— За правду. Я верю тебе, Тидрек сын Хильда.
— Не понял.
— И не надо. Просто знай — теперь я твой побратим, если ты не гнушаешься такой роднёй. И теперь я загрызу любого твоего врага.
— Хо-хо, — хмыкнул Тидрек. — Буду иметь в виду.
Они замолчали, глядя в огонь и ночь. И глубже.
— Были и ещё с ним оказии, со славным сыном Фаина, — говорил Тидрек, комкая свою тирольку. — Я-то не особо и подмечал. Однажды встретил его в каком-то переходе, у нас, в Круглой горе. Вернее, встретил — не то слово. Нашёл. Он бежал. Бежал и кричал. Споткнулся пару раз… Я побежал за ним — мало ли… Фрор свернул за угол, забился в какой-то закуток, полный мусора, и рухнул в отбросы. Он орал, дёргался, точно в "паучьей пляске", потом успокоился. Стал лицом к стене, опустился на колени, уткнулся лбом в камень. Тихо и твердо произнес: "Гад чешуекрылый, червь огненный, погибель народов… Когда же ты придёшь за мной? Когда же ты отпустишь меня?" Я присел рядом с ним, взглянул в его лицо. Глаза — сухие и грустные, как листья осенью, дыхание — ровное, без тени перегара, а само лицо — белое, как снег, и такое же холодное. Он вдруг стал очень спокойным, покорным, будто сам себя продал в рабство за долги…
— Скажи мне вот что: он был трезвый, когда ты его нашёл?
— Стекло. Я тогда подумал, что, верно, была у него в сердце заноза. Такая, что не дает покоя ни днём, ни ночью. И он прятался от застарелой боли во хмелю.
— Очень может быть, — задумчиво протянул Эльри. — Был у нас случай. Однажды сварфы объявили поход в Рудклодахейм, и мы сочли, что не худо было бы и нам приобщиться. Я тогда раз получил по голове булавой, и потерял сознание. Когда очнулся, вокруг — шум, грохот, крики… Верно, подумал я, наш обоз взяли, и теперь не успокоятся, пока всех не перережут. Едва нашарил впотьмах топор. Лучше прийти к Предкам как человек оружия, чем как овца, которую ткнули во сне ножом. Тут подбегает ко мне один, и я думаю: всё! К чему дорожить жизнью, хоть одного, да заберу с собой! А он мне под нос чарку суёт. С вином. Это, заметь, в походе — вино. Которое только старшие по особым случаям пьют. Оказалось — это свои так расшумелись. Устроили пирушку. Что, мол, такое, спрашиваю. Да вот, говорят, твой побратим Фрор Фаинсон сподобился убить дракона. Потом мне поведали эту историю. Правда, то был не совсем дракон, так, скорее болотный ящер, червь смрадный, но и такое чудище в одиночку убить — поверь, не каждый возьмётся. Так что истинно велика была удача моего побратима. Фрор отрубил змею голову, хвастался, радовался, сиял, как новенький гульден. Однако то был фальшивый гульден, как я теперь понимаю. Тогда я гадал: померещился ли мне холодный змеиный блеск в его глазах или нет? Видимо, нет… Он с тех пор сильно изменился.