— Да, волшебник, я ни разу не видел таких троллей! — подхватил Дэор.
— Таковы тролли на самом деле, — сказал Корд'аэн, глядя в огонь. Язычки зелёного пламени плясали в его глазах. — Они не замкнуты в единственном облике. Тролли — исконные обитатели северных гор, повелители льда и камня, однако они подчинили себе и огонь. Достаточно умелый тролль может принять облик великана, ходячей горы, глыбы плавучего льда, косматого зверя, средних размеров ящера, большого нетопыря, морского чудища, бродячего дерева, исполинского гриба, живой башни, прекрасной девы, сварливого карлика… Это лишь то, что мы видели.
— В узнице Скарборг? — уточнил Рольф едко. — Когда в кандалах, огнём…
— Не только. Чаще — в бою. Впрочем, тебе-то откуда знать?..
Рольф побледнел, потом покраснел и, наконец, отвернулся. Мало было толку спорить с чародеем, и ещё меньше — ссориться с ним. Ещё миг — и вышла бы ссора.
— Они не нападут, — сказал Корд'аэн спокойно и уверенно.
— Отчего ты так думаешь? — недоверчиво прищурился Эльри.
— Оттого, что сквозь толщу породы я видел их глаза.
Возле огня остались только Борин-скальд и Тидрек-мастер. Эльри и хёвдинг Дарин стучали тростями неподалёку. Тидрек одолжил боевитому Бродяге свой клевец, и тот учил Дарина премудростям мечеборной игры. Дэор наблюдал и давал ценные советы. Рольф и Асклинг стояли на страже. Корд'аэн где-то делся. Снорри-полудурок спал, пуская во сне слюни.
— Ты ювелир, господин Тидрек, так ведь? — спросил Борин.
— Во всяком случае, меня знают как ювелира и искусного человека, — пожал тот плечами.
— Мой дед был зодчим. Зачем ювелиру — зодчество? Зачем ты учился у Тора?
Тидрек тихонько рассмеялся, ссыпая серебро смеха в чёрные волны бороды.
— Я видел, как ты рубился своим мечом. Есть только одно место, где тебя могли этому обучить. Но ты ведь скальд, не так ли? Ну и на что тебе, одарённому богами складывать хейти и кённинги, ещё и умение убивать? Нет, ты, конечно, скажешь — мол, как раз на случай троллей. Они, верно, не слышали, что всякий, кто убьет сказителя, волшебника или девственницу, будет проклят страшным проклятием… Но вот что я скажу тебе, внук Тора Хрофтасона! Дар — это кинжал, блестящий многими гранями. Чем больше граней заточишь — тем сильнее будет сиять твоя слава в веках. А кроме того, подумай: разве мог бы ты играть и петь так, как делаешь это ныне, если бы не учился играть разящей сталью? Думается мне, Дэор сын Хьёрина понял бы меня.
— Он понял тебя, сын Хильда, — северянин со шрамом через лицо присел у огня и закрыл глаза. — Он понял тебя очень хорошо.
— Что не может не радовать, — пробурчал Тидрек.
— А это откуда? — палец Борина указал на оружие в руках ювелира.
Отблески пламени улыбались на клинке, а роза в хьяльте горела багрянцем. Страстью. Стыдом.
Тидрек опустил глаза.
— А чтоб тебя… — проворчал мастер. — Я и не заметил.
Молчание затянулось. Борин ждал, хоть и понимал — нельзя. Нельзя совать пальцы в открытую рану. Но и не ждать — не мог. Он видел бездну, а бездна видела его — и звала. Дэор дремал. Тидрек собрался с мыслями.
И сказал так.
— Как тебе ведомо, в годы молодости я много путешествовал, как то заведено у нас в роду. Но только мне одному из Хьяльтингов удалось побывать на острове Альстей, он же — Лаастенмаа.
Дэор ухмыльнулся, приоткрыв левый глаз:
— Как тебя занесло туда?
— На крыле альбатроса. Есть такой корабль — "Альбатрос". Хороший кораблик. Говорят, корабли альвов — живые. И я готов с этим согласиться…
— А как ты туда попал? — жадно спросил Борин.
— А меня пригласил один достойнейший сын народа Хветтир. Он сказал, что хотел бы показать мастеру с Запада красоту розы Мааре. Я не был ещё мастером на то время, о чем честно его предупредил. Он улыбнулся и сказал — это, мол, ничего, сегодня — не мастер, а завтра к тебе будут толпы учеников валить… О расходах, мол, тоже не беспокойся… Отчего ж не поехать?
Красиво на Сокрытом Острове. Высокие сосны шумят на прибрежных скалах, птицы кружат и кричат над водой, и тысячи лет помнят мхи, красно-зелеными коврами устилающие валуны и комли древ… Туманы восстают из пучины в предрассветный час, и древние прекрасные тени мерцают в тех туманах. Златорогие олени и единороги гордо вышагивают тропами лесов, белоснежные волки и рыси мерцают глазами в полумраке чащоб. Дивные птицы поют в листве дубрав. А какие там горы… А какие снега… А какие дворцы и башни в тех горах, среди искрящихся снегов… Однако всё это меркнет по сравнению с красотой Розы Мааре.
— Что это за роза? — быстро спросил Борин.
— Клянусь правой рукой, твоему деду следовало видеть Розу Мааре! — воскликнул Тидрек. — Это прекрасный дворец! Его вырастили изо льда, металла и неведомых мне растений и кристаллов.
— Вырастили? — проснулся Дэор. — Я не ослышался?
— Это произошло, когда нас с тобою и на свете не было, — отозвался Тидрек, — но я все же склонен верить, что они его вырастили. Альвы жестоки и коварны, однако никогда не лгут. Даже врагам.
— Особенно врагам, — прошептал Дэор.
— Роза! — напомнил Борин.
— Да, Роза… Это башня… нет, скорее столб. Слегка изогнут по оси. Ярдов тридцати в высоту. Сам столб — бело-серебряный, с синим и зелёным отливом. И шипы в нем, как у розы, только сверкают они, точно алмазы. А на верху…
Он поднес кинжал к лицу и поцеловал розу в эфесе.
— А на верху — она, — прошептал он, закрыв глаза, затуманенные слезами. — Шар, исполненный всеми оттенками красного… Выпуклые стены, балконы, лоджии, точно розовые лепестки, покои, террасы, переходы — как исполинский цветок! Штандарты льются с карнизов потоками вечернего света, малиновые знамёна на золочёных ратовищах трепещут на высоте, и стеклянные веранды утопают в розах… А на самом верху, на перекрестке семи ветров, — престол, вырезанный — или выращенный — из молодого рубина. Знаете, он по цвету похож на позднюю малину. Я ювелир, и знаю, о чем говорю…
А на престоле сидела она.
Тиримо.
И больше я не скажу ни слова.
Горло Тидрека сжала судорога. Он открыл глаза. Красные. Дэор уважительно кивнул, а Борин вздохнул про себя.
"Ну что, скальд-рунопевец? — думал он, пряча взор в огне костерка, чтобы не наткнуться на взгляд мастера-ювелира. — Ну что, увидел суть? Давай, слагай свои кённинги! Много ли пользы будет от них твоему спутнику? Какая польза от твоего дара, Борин Торинсон? Мало дед бил тебя, выколачивал дурь…"
— Так ты — великий соблазнитель! Обольстил высокородную альвину! — ехидно усмехаясь, прервал молчание Дэор. — Поделись тайной! А лучше — позови, когда родятся ваши ублюдки! Сильно любопытно, на что они будут похожи…
— Я не стану играть с тобою в честь, северянин, — сказал Тидрек. — Ибо я не благородный хёвдинг. Я — худородный, сам почти ублюдок. Мне позволительна подлость. Потому я не стану звать тебя на хольмганг. Я просто зарежу тебя ночью вот этим кинжалом, пока ты будешь храпеть, как боров. И как боров истечешь брагой жизни. Раз — чик-чирик по горлу — и всё!
Дэор встал и отвесил низкий поклон. И шутовства там не было ни на ломаный эйрир.
— Ты самый благородный из всех, кого я встречал, о Хильдарсон! Будь ты воистину ниддингом, как говоришь о себе, то не стал бы предупреждать меня. Так что не рабское сердце в твоей груди, и не ты позоришь свои род и племя!
— И Калластэн так говорил… — пробормотал Тидрек.
— Калластэн? — усмехнулся охотник. — Черновласый альвин с Лаастенмаа? В клетчатом коричневом плаще и белом шарфе, с арфой, на которой клеймо — белый буревестник? Он?
— О да, — кивнул Тидрек. — Это ведь он пригласил меня.
И добавил сквозь зубы:
— Не словами бы ему ответить, а железом…
Дэор нахмурился:
— Что так?
— Если бы он не пригласил меня, то меня бы тут не было. Жизнь сложилась бы иначе. Не было бы той боли, из-за которой я сейчас выгляжу шутом.
— Быть может, — хмыкнул Борин. — Но вряд ли прослыл бы искусным среди людей.
Он вынул взгляд из пламени, и взгляд его закалился в том огне, точно наконечник копья. Он поднял взгляд, как поднимают боевой дротик. И всадил его в глаза Тидрека — тяжко, сильно, страшно, безо всякой жалости.
— Не стал бы ты повелителем металла и камня. Не стал бы никем. Не создал бы ничего. Твой дар сдох бы в тебе, как рыба в бочке, и загнил бы вместе с твоею душой. И ты носил бы в себе мертвеца. И тебя проклял бы не только Гульденбард — а и твой отец. Взгляни на дело рук своих. Истину рёк сын Хьёрина — не ты позоришь племя сольфов, нет, не ты! Ибо та боль, из-за которой ты кажешься себе смешным, это дар. А дар — как многогранный кинжал…
— Задница дырявая бы тебя съела вместе с твоими советами, — проворчал Тидрек. — Молоко на губах не обсохло, а туда же! Мне любопытно, где твоя невеста? Или у бродячих певцов принято портить девок в отсутствие мужей, а потом быстро удирать, завязывая на ходу штаны? Ты бьёшь меня моей же дубиной, ибо ты сам ничего не знаешь о любви.
— Да, конечно. Откуда же мне знать? Я же не странствовал на крыле альбатроса…
"Сказать ему про Эвьон? — подумал Борин. — Пожалуй, не стоит. Не услышит…"
— Не ссорьтесь, горячие горные парни, — лениво усмехнулся Дэор. — Нам ещё есть у одного костра и биться в одном строю. Помните о том, пока мы идём к Девятому Замку. Наш Готлаф ярл карал за непослушание в походе топором по шее. Но тут наш вождь — не Готлаф. Радуйтесь…
— Но и не ты, северянин, — буркнул Тидрек. И рассмеялся.
Борин озадаченно почесал в затылке.
К костру подошёл Эльри, чванливо вышагивая с тростью. Присел, возвращая палку Тидреку. На его лице играла ехидная улыбка.
— А где этот… ну который конунгов сын? — полюбопытствовал ювелир.
— Да, где Дарин? — с лёгкой тревогой спросил Борин.
Эльри хохотнул. Скосил глазами вправо.
За его спиной ковылял благородный, знатный потомок Фарина, сын Фундина, наследный владыка престола ратанов. Ковылял, как побитый пёс, заметно хромая на правую ногу. Время от времени он запрокидывал голову и прижимал к лицу платок. Когда он подковылял поближе, стал заметен и налитый багрянцем горбик на левой скуле, в опасной близости от глаза.