Они умирали один за другим. Падали в болото, поднимая брызги. Боги их земли не пришли им на помощь. Крестоносцы тяжело ступали по колено в воде, измазав в грязи и крови белые плащи. Хелла, богиня смерти, шла вместе с ними, обрывая жизни не своими ножами, а сверкающими мечами из лёгкого эльрада.
Рольф отметил про себя, что это утомительно, скучно и довольно глупо.
И понял, что врагов осталось всего двое. И что называть врагами их — мало чести воину.
Старик и девчонка. Высокий лысеющий человечище, в дырявых, окровавленных кожаных доспехах с железными пластинками, с длинной седой бородищей и раздвоенным посохом в руке, сейтон Ардвис так глядел на чужаков, что иные опускали взор. Какими чарами обладал колдун? Что задумал, уводя отряд в глубины заболоченных лесов?..
Девчонка тоже неплохо держалась. Две золотые косы сплетались на хорошенькой головке, огонь пылал в серых глазах. Белое девичье тело влекло взор сквозь рваные одежды. Эту деву видели в бою с длинным ножом, и говорили, что не берет её ни стрела, ни меч…
Она знала, что умрёт. И это знание давало ей крылья и спокойную, ледяную ярость.
А воины Ордена застыли перед колдуном и его дочерью. И ведали боги старые и новые: воины вовсе не хотели убивать беспомощных. Не из страха перед чарами сейтона: их-то боялись меньше всего. Нет.
Викинги убивали стариков, женщин и детей. Но — походя, между прочим. Они не бегали за ними по чащобам. Воля магистра заставила потомков викингов искать крови беззащитных…
Только Сверрир Хагенсон, Гаут, их сотник в том походе, смотрел на беглецов равнодушно.
— Как зовут твою красавицу? — спросил, едко усмехаясь.
— Арва, — ответила дева.
— Это, кажется, значит "сука" на вашем языке? — Гаут криво улыбнулся.
— Это значит "Быстрая волчица", — отвечал старик. — И кого-то из твоих баранов она сегодня подрезала — не так ли?
— Ты своих баранов погубил всех до одного, — возразил сотник насмешливо, но глаза его уже не улыбались. — Скажи-ка мне вот что, Ардвис: как ты хочешь, чтобы я тебя допытал? Живым или мёртвым?
Ардвис вздрогнул. И не только он…
Гаут же продолжал с кривой ухмылкой:
— Живой ты мне, конечно, ничего не скажешь. Зато мёртвого я сумею разговорить, не зря меня прозвали Гаутом…
Рольфу вспомнилась древняя песнь, которую он услышал от старого раба: о том, как Отец Богов заклятиями оживил старуху, Вёльву, и когда она спросила его имя, назвался Гаутом. Верно, Ардвис также знал ту песнь. Он побледнел и воскликнул, собрав остатки мужества:
— Ничего я не скажу тебе, ублюдок, ни живым, ни мёртвым!
— Ну и не надо, — сотник пожал плечами, — взять обоих.
Старик не защищался. Не призывал на головы врагом громы и молнии, когда ему заломили руки и поставили на колени. Хотя, пожалуй, и мог. Но его дочь не сдавалась. Её окружили, она бросилась в просвет между двумя кнехтами, одного ударив ножом в глаз. Не попала совсем чуть-чуть: лезвие рассекло кожу от века до уха. Кнехт лишь поморщился, перехватил девичью руку, а потом ударил Арву коленом в живот. Старик вскрикнул.
Гаут подошёл к дочери колдуна и разорвал остатки одежд.
— Ой, а что тут у нас… А чем мы сейчас займёмся… — расплылся в липкой, паучьей ухмылке…
— Нет! — крикнул Рольф. Получилось тонко, смешно. Обидно.
— Нет? — переспросил Гаут.
— Рольф дело говорит, сотник, — вмешался Готтскальк Палёная Борода. — Времени мало.
— Нет? — сотник словно не услышал. — Ты сказал — нет, Рольф Ингварсон? Может, сам хочешь? Что, дочь колдуна похожа на Эрику?
Рольф покраснел. Эрика… Нет, гордая дочь сейтона не была похожа на неё. Нельзя было представить себе двух менее похожих дев. Арва, полуголая, сине-чёрная от своей и чужой крови, смотрела на него с ненавистью и надеждой, со страхом, который не прощают, и с мольбой, что унижает сильнее страха. Умирать она не боялась, но стать перед смертью подстилкой врага… О, едва ли Эрика переживала бы о том!
— Так что, Рольф? — Гаут похлопал его по плечу. — Возьми её, так уж и быть. Разок. По-быстрому. Ну! Чего стоишь?!
— Это неправильно, господин хундар, — выдавил Рольф. На большее его не хватило.
— Не заставляй парня, Сверрир, — бросил Борода. — Видишь — он не хочет. Или не может. Времени мало. Давай я за неё возьмусь, я быстро…
— Нет! — рявкнул Гаут. — Рольф, не медли!
— Позволь мне! — возразил Готтскальк.
— Нет!
— Позволь!
…Рольф шагнул вперед. Меч легко вознёсся в хмурые небеса. Улыбка Арвы отразилась на лезвии. И голова её рухнула в траву.
И тогда сейтон Ардвис тихонько застонал. Потом вдруг расплылся в болезненной улыбке. И расхохотался. А Рольф всё стоял над обезглавленным телом, и краснел меч в его руке.
— Что ты смеёшься, недоумок? — спросил Гаут Ардвиса.
— Ты, верно, хотел спросить, зачем я всё это устроил? — прохрипел старик сквозь смех. — Посмотри вокруг, крестоносец. Сколько людей вы убили сегодня. Сколько крови на ваших мечах, на ваших плащах, на ваших руках. Вся эта кровь падёт на ваши головы! Я заклинаю вас кровью своего народа, я проклинаю вас, и вашего короля, и вашего епископа, и всех ваших людей, и саму вашу землю! Во имя крови, пролитой сегодня! Не пройдёт и девяти зим, как от Северного королевства ничего не останется, столица обратится в руины, и народ ваш будет гибнуть от голода, холода и железа. Знай же, Гаут, что Час Рагнарёк близок. И что сегодня ты и сей молодой человек разомкнули последнее звено цепи, что сдерживала Волка…
— Чем же мы тебе не угодили? — спросил Борода. Без улыбки.
— Хруд-конунг объединил Север, — прорычал Ардвис. — Его потомки решили, что им мало! Я помню, как они завоевали наши земли… Я многое помню, и ничего не простил. Тогда никто из наших не совершил проклятие крови. Побоялись, пожалели… Я не боюсь и не жалею.
— Старый дуралей, — вздохнул Гаут. — Не хватит твоей силы, чтобы проклясть землю и короля. Скажи другое: кто поджёг церковь?
— Да никто не поджёг, — пожал плечами колдун. — Говорят, поп напился и свечу опрокинул. А церквушка-то сосновая, занялась быстренько…
— Ясно, — Сверрир Хагенсон с безразличным видом кивнул державшим сейтона кнехтам. — Утопите его в болоте, как предателя и труса. Воинов убивают оружием, колдунов сжигают на костре. Рабов вешают. А этот пусть катится прямиком в Нифльхейм.
— Будь ты проклят! — пробубнил Ардвис, когда его уводили к темнеющему болотцу.
— Заладил… Хэй, Рольф Ингварсон! Вытри меч и стань на колени.
Рольф исполин всё в точности. Он дрожал, не смея поднять глаза на хундара. Летний воздух был холоден. Проклятие старика и взгляд его дочери ещё звенели, точно струны арфы смерти, и замирало сердце молодого кнехта. Нарушителя клятвы ждёт казнь. Мир вокруг становился серым, тусклым. В отдалении раздался глухой плеск: то уходил в край мёртвых сейтон, забирая с собою свет жизни.
— Ваш десятник Хальфдан Длинный пал сегодня, — произнес Гаут. — То был воин веры. Я не знаю, каким богам он поклонялся, но дело Ордена он делал хорошо. Он знал, что дело Ордена — священно. И если предводитель приказывает нечто противное делу — его не должно слушать. Встань же, Рольф Ингварсон, десятник и рыцарь Ордена. Встань, и неси меч, и крест, и священный огонь, что очищает…
Рольф едва поднялся. Голова шла кругом. Сверрир Хагенсон, мрачный Гаут, снова подарил ему жизнь. И за что? За непослушание?..
— Не причинил ли я большего зла, что позволил старику сотворить заклятие? — спросил он.
— Его заклятие не имеет силы, — отмахнулся Гаут.
Впрочем, надобно сказать, он вспомнил о тех своих словах. Вспомнил, когда несколько лет спустя почти весь орден Серебряного Креста пал во время штурма крепости Скарборг. Умирая рядом с великим магистром Ульфриком, он вспомнил яд и пламень старого сейтона. И, видят боги, умирать от этого не стало легче…
— Хэй! Я вернулся!
Работники переглянулись. И продолжили мотыжить влажную после дождя землю. Дело шло к засеву, мешкать не следовало. Самый младший подтянул штаны и умчался к усадьбе, сообщить о возвращении скитальца.
— Что такие хмурые? — усмехнулся Рольф. — Не узнали, что ль?
Старший гюсман оперся на мотыгу и сплюнул.
— Так ты не слыхал, Рольф Ингварсон?
Тревога сжала сердце.
— Что случилось? Где все?
— Поезжай в усадьбу. Я тебе ничего не скажу. Не мой это долг.
И снова склонился над чавкающей грязью.
Рольф пожал плечами и направился через поле к Вирсингарду.
Он возвращался как герой. На красивом боевом скакуне, сером в яблоках. В блестящей кольчуге, прикрытой дорогим плащом. Не тем лазурным орденским плащом с белым крестом, что подарили ему по возведении в рыцари, — здесь мало что знали об Ордене и без почтения относились к людям Церкви. Нет, на нём был тёмно-зелёный бархатный плащ с отливом. Золотые кудри выбивались из-под щёгольского чёрного берета с кречетовым пером. Позади трюхал ослик, нагруженный поклажей, в основном — подарками родичам. За ним следовало стадо овец, подгоняемое веснушчатым мальчишкой и его собакой. Была весна, снега сошли, ветреный Биркен перетекал в теплый Фьярлен. На деревьях лопались почки, распускались первые цветы. Рольф получил целых сорок свободных дней. Жизнь казалась прекрасной и безоблачной.
Пока слова работника не нарушили покой.
И чем ближе подъезжал Рольф к усадьбе, тем сильнее грызла его тревога, и темнело в глазах. Работники при его появлении пресекали разговоры и устремляли глаза в землю. Рольф хотел уж было взять парочку за шиворот да встряхнуть как следует (как учил незабвенный Сверрир Хагенсон), но тут сердце едва не выскочило из груди. От неожиданности.
Ибо взор его сошёлся со взором брата.
— Вернулся, — сплюнул Стурле Ингварсон, средний сын хозяина. — И неплохо вернулся, как поглядеть. Только припозднился малость. Знаешь, ты ведь был её любимчиком.
Свет погас. На миг. И лёд вошёл в жилы.