— Сольвейг, дочь Вагна Раума, старого морехода из Хергефьорда!
— Ты что же, любишь её?
Дева с тёмными кудрями и глазами цвета моря прошла мимо, шурша длинным платьем. Юноша поклонился, она ответила лёгкой улыбкой. Любил ли он её? Как знать: у них не было времени проверить чувства. Но сердце его билось как форель в сетях, когда он гостил у Раума, а его дочь подносила пиво. И не было большей радости, чем беседовать с ней до глубокой ночи, держа на коленях и целуя солёные уста.
— Я имею желание послать сватов к Вагну, когда вернусь.
— А кого ты пошлёшь? Кто из твоих братьев согласится?
Тени мёртвых воинов окружили его. Мертвецы с дырами вместо глаз стенали:
— Ты погубил нас! Ты вернёшься домой, на север, и у тебя всё будет хорошо! А мы останемся тут, в чужой земле, и наши имена забудутся, и не станут петь о нас, и никто не поставит нам рунных камней! Нам так холодно, холодно, холодно…
— Хватит скулить! — воин взмахнул мечом. — Вы — фрэльсы и кнехты Ордена, вы выполняли задание, вы сгинули за дело Ордена, и нет на мне вашей крови!
— Губитель! — зашипели тени. — Мы не выпустим тебя отсюда, ты останешься с нами, и не поможет тебе твой хвалёный колдовской меч!
Рыцарь поднял меч на братьев, но тут грянул громом крик Ардвиса:
— Нет! Имена, назови имена!
И рыцарь отвел клинок, и стал называть имена павших, тех, кто сгинул под его началом. Немного их было: четверо из первого десятка, трое из подкрепления. Но их имена не давали покоя десятнику, и в память о них пошёл он во второй раз к Девятому Замку. И когда он возвращал им имена, братья обретали лица, кивали и уходили прочь, в Чертог Павших, пировать с богами и героями. А юноша хотел отсечь руку, что замахнулась на побратимов.
— Я поставлю семь рунных камней по вам, коль скоро вернусь, — юноша ударил кулаком в грудь, задел копьё и охнул: "гадюка битвы" начала причинять боль. Он оживал.
— Твоё сердце болит, не так ли? — смеялся Гаут. — Пусть болит, пусть горит — ты заслужил! Ну? Так кого ты пошлёшь к отцу красавицы Сольвейг?
Плащи и знамена, синие с серебряными крестами, такие холодные, застилали взор. Никто не пошёл бы. Некого просить. Братьев нет!
Юноша заозирался, ища поддержки. Но не было рядом Ардвиса: Гаут убил его второй раз, отбросив заклятием за пределы миров. И тогда он поднял меч на учителя.
— Ты сделал меня фрэльсом после того, как я отказался выполнить твой приказ. Почему? Почему не казнил меня?
Гаут скривился.
— Ты так и не понял? Дуралей… Нашим делом было подавить восстание и казнить вожаков. Чтобы раздвинуть пределы рода людского, мира людей, закона, мудрости. Надругаться над дочкой врага — это не беззаконно, нет, это внезаконно. Но это ещё и немудро. Убить — это одно. Унизить — совсем другое.
— Но сейтона утопили в болоте!
— Да, но по закону. То был предатель. Он пролил кровь своих людей, своей дочери, чтобы, как ему кажется, наложить заклятие. Преступная глупость, вот что это. Гм… а к чему ты спросил?
Из темноты вышли двое вчерашних троллей. Юноша испуганно занёс меч над ними.
— Вчера он поступил мудро, как подобает рыцарю Ордена, — сказал тролль.
А его супруга-колдунья добавила:
— Убить просто, и он мог бы это сделать. Но ведь любопытнее поговорить, правда?
— Прошу вас, помогите… — воин отвёл меч в сторону, вздохнул, — вы не скажете моё имя?
— Мы его не знаем, — ответил тролль. — Но идём за нами, мы выведем тебя к братьям.
А троллина спросила:
— Как звать твоих братьев? Тех, кого ты от нас защищал?
Братьев? Мог ли он звать братьями попутчиков? Тех, кого вёл к Девятому Замку? Асклинга, маленького мудреца с немигающим взглядом? Эльри, хмурого воителя, и прочих коротышек: полудурка Снорри, благородного Дарина, ворчуна Тидрека, Борина-скальда? А викинга Дэора, что ходил на Восток с Готлафом-ярлом, как о том ныне говорили саги? И, конечно, глупо было бы звать братом Корд'аэна, заклинателя из Народа Холмов — хотя, коль вдуматься, было в нём что-то от Харрика. Такое же леденящее спокойствие, что охватывало брата в час испытаний…
Да, он назвал эти имена. И добавил:
— Не знаю, братья ли это. Но сейчас у меня кроме них никого нет. И я отдам жизнь за каждого из них на пути в Девятый Замок. Ибо таково дело Воина Веры. А если завтра кто-то из них захочет моей крови — это мы уладим. Но, сказать по чести, я не жду от них удара в спину, ибо знаю, что ничем его не заслужил.
— Хорошо сказано, Рольф, — послышался знакомый старческий голос, и перед юношей возник совсем уже дряхлый Скулли-сказочник, раб, которому ни к чему была свобода. — Видать, впрок пошли тебе мои байки.
Рольф обнял старика, а потом сильный ветер ударил в спину, возвращая крылья. И копьё вышло наружу с дикой болью и скрежетом, и занялось огнём. Пламя опалило Гаута, задымились чёрные одежды, и Рольф заметил, что почернело лицо наставника. Ибо то не лицо было, а просто маска. Гаут запищал, как скопец, и понял сын Ингвара в сердце своём, что его наставник, Сверрир Хагенсон, никогда не опустился бы до такого. И ударил мечом по чёрной личине.
Разметался плащ, рассыпались доспехи, и жалкий карлик-бриссинг, шаман с посохом-бубном, вытаращил перепуганные глаза на воина веры. А тот уже был на крыльях бури, вырвался из подземного мира и летел к солнцу и звёздам, и каменные истуканы остались далеко внизу. Повелитель ветров и ураганов, Рольф Ингварсон запел песнь свободы, а когда закончил, прогремел громом:
— Корд'аэн, верши свой суд! Поглядим, чьи боги сильнее!
— ДААА!!! — ответил Корд'аэн, и с неба прянула раскаленная синяя молния, ослепляя гневом, и прожгла идолы, и своды подземного мира, и отыскала карлика в золотой маске. Предсмертный писк отразился эхом. Мелькнула в ущелье летучая мышь.
И тогда один из идолов развалился. Второй же развел руками и улыбнулся. Почти не жутко.
И только тогда Рольф и Корд'аэн, волк и лис, палач и судья, нашедший братьев и лишённый их навек, — сошли с тропы Владыки ветров.
Вокруг творилось что-то непонятное. Троллей стало гораздо больше, причем одни гнались за другими. Путники перевязывали друг другу раны, а Дарин был без сознания. Дэор лежал поодаль, окутанный облачком мерцающего жемчужного тумана, а над ним колдовала высокая и тощая тролль-ведьма, заговаривала кровь и железо. Эльри, Тидрек и Борин хохотали.
— Что? Что такое? — спросил Корд'аэн.
Ему ответил Эльри, покрасневший от смеха:
— Всякое было, но такого… Когда вы… ушли, каменные задницы нас окружили, и я подумал, что поход наш окончен. Дэор словно обезумел, и раны его открылись, и это большое чудо, что он не умер. Но тут вдруг послышался звук рога, и раскрылась скала, и оттуда вышли наши знакомцы, и надо сказать, что не одни. Заступились за нас. Уж не знаю, почему…
Стражи рассеялись, и перед дольменом остались только груды камня. Пришельцы обступили путников. Вперед вышла вчерашняя супружеская пара.
— Долг хорош тем, — молвила троллина, — что его можно вернуть.
— Ничего вы нам не задолжали, — отвечал Корд'аэн.
— Теперь это воистину так, — кивнул тролль, — и ведомо мне, что мы с вами — по разные стороны Трёх Морей, по разные стороны Великого Поля, по разные стороны девяти миров. И нет конца нашей вражде. Однако… есть причина, по которой вы должны войти в Драконью Главу.
Помолчал и добавил:
— Да, вот еще что… Встретимся в чистом поле — пощады не ждите.
— Будем иметь ввиду, — спокойно пообещал Корд'аэн.
А потом зашагал к дольмену.
У левой плиты торчала толстая каменная нога, вокруг — обломки базальта. Что-то копошилось в битой породе. Друид протянул руку в пыль и крошево. И вытащил оттуда карлика.
У шамана больше не было ни ножа, ни посоха-бубна, ни золотой маски. Ничего у него больше не было. Седые волосы торчали во все стороны, чёрные глазки-бусинки бегали словно у мыши, он дрожал мелкой дрожью. Корд'аэн встряхнул его и спросил:
— Кто?
Нойда что-то прохныкал в ответ. Корд'аэн сжал горло несчастному:
— Я спросил, кто поставил тебя сюда стражем? Отвечай!
— Буу… бууб… ббуубыыб… быыыр… гыыыр…
Корд'аэн закрыл глаза.
— Твоя душа вылетела изо рта летучей мышью, а тело ничего не помнит… Жаль.
И между пальцев друида просочилась липкая слизь. Вот что осталось от стража Долины Алого Корня, от великого шамана, чьи боги были столь сильны.
Небо над Горами Безмолвия пронзительно лиловое. Под этим небом, возле правой плиты дольмена, стоит одинокий уродливый идол. У него одна нога, три глаза и семь рук.
Говорят, что если присмотреться, то можно заметить, что этот идол улыбается.
— Послушай, Корд'аэн О'Флиннах… — тихо сказал Рольф, когда исчезли лишние уши, — будет у меня к тебе просьба. Коль скоро ты хочешь, чтобы я и дальше был вашим провожатым, то больше не называй меня ублюдком.
Корд'аэн обидно усмехнулся.
— Ты взошёл на тропу Владыки ветров и был свободен, но так ничего и не понял. Ты вышел из мира мёртвых, но обрёл ли новое имя, родился ли заново? Ты знаешь, кто ты есть?
Сказав так, волшебник отвернулся от него и зашагал вперёд. А Рольф Ингварсон, Рольф Золотые Кудри, воин веры, герой-десятник, рыцарь Ордена, — растерянно глядел ему вослед. И казалось юноше, что нет ему места на этой земле.
Как и горному ветру, что пел в вышине свою извечную песнь.
О Борине сыне Торина
— Чего-то хочется, — с умным видом заметил Эльри, — а чего — сам не знаю.
— Девку, — откликнулся Рольф, — златокудрую…
— И ты сойдёшь, красавчик, — фыркнул Эльри.
— Мяса, — произнес молчавший до того Дарин, — свежего, сочного…
Мужи молча переглянулись, и лица их были каменными, а глаза — жадными.
— Дело молвил ты, сын державного Фундина, — сказал Дэор, а затем обратился к Рольфу, — что водится в этих местах, годное в пищу?
Рольф почесал затылок.