Она шла вперёд.
И огонь шёл за ней.
— О, мы это уже где-то видели, а, герр сейдман? — усмехнулся Эльри. Совсем как тогда.
— Ну что вы, — шутливо отвечал друид. — Тогда было совсем не то. Тогда еле тлел огонь ваших сограждан. Теперь полыхает ваше пламя.
— Значит, это конец? — удивительно спокойно спросил Дарин.
— Стойте и не двигайтесь, — Корд'аэн перехватил посох поудобнее и пошёл вперёд. — Не смейте мне мешать, даже ты, Борин Торинсон!
И глаза Корд'аэна стали глазами суровой зимы.
Он воздел десницу. Внезапно налетел холодный ветер, и в его насмешливом смехе я услышал голос нашего чародея. И этот голос мне не понравился. Он был пропитан хладом и презрением. Сквозь слова заклятия и рёв урагана донесся шёпот Дэора:
— Как он похож на Эльн…
Я так и не узнал, на кого же похож Корд'аэн. Туман обволок нас ледяным коконом, снежным вихрем. Над нами возник громадный котёл, прозрачный как стекло. На гладкой поверхности серебрились причудливые фигуры, писаные инеем. Пламенный перст сорвался и ударил в купол. Отскочил, взвился в небо, рухнул на землю, ввинчиваясь в волшебный лёд, рассыпая искры и снежинки. Иней посыпался на голову Корда, сделав его седым.
Дарин стал на колени, накрыл голову руками и тихо пропищал: "Сейчас пробьёт…", Тидрек заткнул ему рот рукавицей.
А Корд'аэн вышел из-под купола. Прямо сквозь лёд.
Огонь бросился на него, торжествуя и рыча. Чародей же смотрел на яркое пламя и улыбался. От холодного презрения той улыбки погасли бы подземные огни и задохнулись бы пеплом гейзеры. И полыхающий вихрь дрогнул. Но не остановился.
И тогда этот страшный, безумный чужак с лицом мальчишки и глазами седого айсберга откинул посох, сорвал плащ и рубаху и обнажённый по пояс пошёл навстречу пламени, крича:
— Иди сюда, червь огнекрылый, гибель народов, иди же сюда, и познай предел своей силе!
Огненный вихрь ткнулся в него. Он захохотал. Закричал. Этот крик будет мне сниться. Ураган пламени проваливался сквозь него в никуда, земля всасывала огонь, подобно жадной трясине. Потом Корд'аэн произнёс:
— Флиннах, отец мой… Муирнэ, мать моя… Брендах, учитель мой… Аллиэ… простите…
Но огонь угас, исчезло огненное копьё, и в руках друида остался лишь клок рыжих волос. Он приложил волосы к раскалённым камням. Аллиэ крикнула:
— Отдай! Отдай… ублюдок!
Пряди горели, скручивались, пахли горелой мерзостью. Аллиэ сделала шаг, остановилась, и золотая веточка омелы у неё на шее накалилась, расплавилась, стекла вниз, прожигая шубу и кожу, сквозь камень, и ушла вниз, под горы и землю. Исчезла в подгорном мраке, за толщей породы. Тогда Аллиэ опустилась на колени, сосредоточенно разглядывая свои руки.
Корд'аэн шагнул было к ней, потом обернулся и обвёл нас взглядом. Его зелёные глаза были наполнены ядом. Я вздрогнул, словно за шиворот вылили ведро воды с кусочками льда.
— Как же вы мне все надоели… — прошипел он, плюнул на купол, и тот разлетелся вдребезги.
Потом поднял руку над головой Аллиэ и проговорил:
— А теперь мы пройдем в Девятый Замок, а о тебе никто и не вспомнит. Твоя слава не переживёт века, как ты мечтала. Твой удел — это Чёрный лёд.
В следующий миг перед ним стояла коленопреклонённая ледяная статуя. Корд'аэн посмотрел на неё взглядом, полным угасающей печали, и упал на камень рядом, и замер в бездвижии.
Я подошёл к нему, наклонился, перевернул. На груди чернела рана, алая по краям. Но лицо стало белым, как алебастр. По его волосам катились капли растаявшего инея. Орехового цвета пряди прочертила седина. Складки пролегли на лбу и в уголках закрытых глаз. Он не дышал, и сердце его не билось.
— Не в силах я вернуть тебя из-за твоего Моря, — холодны были его пальцы, и мой голос звучал ровно, — но для меня честью было знать тебя, Корд'аэн О'Флиннах.
А Тидрек Хильдарсон, не медля ни минуты, направился к закованной в лёд Аллиэ, поигрывая кинжалом. Прекрасен был тот кинжал: длинное и узкое лезвие, а хрустальная рукоять переплетена золотой сеточкой. И роза чистого серебра распустилась в хьяльте.
— Я вырежу твоё сердце, — напевал мастер, — и буду гадать на твоих кишках!
Светлый огонёк его серых глаз померк, осталась лишь тысячеглавая огнедышащая злость.
Корд'аэн вздрогнул, судорога свела мышцы, он открыл глаза, тревожные, но снова тёплые, приподнялся и, морщась от боли, крикнул:
— Стой! Стой, не смей!..
Конечно же, Тидрек его не послушался.
Роза пустила острый корень в сердце колдуньи сквозь лёд. Кинжал вышел, довольный, красный, и вновь пронзил плоть. Злорадно смеясь, Тидрек кромсал эту женщину, не в силах забыть и простить, становясь на дорогу, с которой нет возврата. Это было грустно и мерзко.
Дэор едва оттащил его от Аллиэ. Потом сказал:
— Надобно похоронить Рольфа.
— Нет, — возразил друид, — нет времени. Врата скоро закроют, а до завтрашнего заката можем и не дотянуть. Мало ли кто ещё пожалует.
Только сейчас я заметил, что чугунные врата цвета увядшей розы открыты, словно прожорливая пасть дракона. Корд'аэн сказал:
— Похороним Рольфа сына Ингвара со славой в Девятом Замке.
— А нам позволят? — спросил Дарин.
— А плевать! — сухо ответил Корд. — Идёмте!
И мы пошли.
Мы шагали к обледенелым воротам по тропе, посыпанной пеплом погребальных костров, а по обе стороны от нас была бездна. Друид шёл первым, за ним — Дэор, что нёс тело земляка, дальше — Эльри Бродяга, я, Снорри Безумец, Дарин, сын конунга, Борин Скальд, Тидрек Искусный. Замыкал шествие Асклинг. Мы вошли в Девятый Замок, чугунная пасть беззвучно затворилась, и тьма поглотила нас.
Эпилог
Был ненастный осенний вечер, когда старый раб Скулле по прозвищу Сказочник увидел знамение. Из-под ножа, что торчал в притолоке двери большой опочивальни, сочилась кровь. Тот нож вбил на полдлины Рольф, сын Ингвара-бонда, уходя из дому, и не думалось никому, что он вернётся.
Увидев такое дело, Скулле побежал разыскивать Харрика. Ведь именно Харрик подарил младшему братишке тот нож, и не сказать, будто бы без причины. Он всегда волновался за непутёвого Рольфа, а вот среднему Стурле никогда не было особого дела до брата. К старому же Ингвару Скулле идти побоялся, ибо никто не ведал, любит ли тот своего сына или ненавидит.
Харрик и Стурле как раз решали, сколько ячменя оставить на пиво, а сколько оставить до весны, для посева на будущий год. Ингрид, юная супруга Стурле, пыталась спорить, ибо считала хозяйство женским делом, пока Харрик не разозлился:
— Стурле, пусть эта женщина умолкнет, иначе проучу вас обоих!
Ингрид обиделась, надулась и выбежала прочь, едва не зашибив старого раба. Стурле пошёл её утешать.
— Думается мне, твоя жена не доведёт до такой беды, — прокряхтел старик.
— Это уж не твоя забота, мой добрый Скулле. Что случилось?
— Кровь течёт из-под скрамасакса Рольфа.
Харрик молча кивнул.
Когда старший сын Ингвара достал нож из дерева, кровь перестала бежать. В доме было темно, и Харрик вышел во двор, чтобы лучше разглядеть клинок. Хотя пальцы и так сказали ему, что сталь изъедена жестокой ржою.
— Рольф Ингварсон умер сегодня, — сказал со вздохом Харрик. — Завтра позовём мастера, что поставит по нему рунный камень. А сегодня мы накроем столы, пригласим гостей и станем веселиться. Ибо наш брат пал в битве, и отправился в Золочёный Чертог, и сегодня он будет пировать с богами и героями. Так возрадуемся же за него, и не станем лить слёзы!
И в усадьбе Вирсингов в ту ночь не смолкала музыка, лился эль, и люди веселились и плясали. Когда умирает герой-викинг, влага скорби не бежит по щекам.
Одного лишь боялся Харрик: он не знал, как скажет Сольвейг, дочери Вагна Раума из Хергефьорда, что не сидеть ей больше на коленях её милого Рольфа.
И здесь кончается Сага о Рольфе сыне Ингвара.
Часть 3Ветер Девятого Замка
Сага о Снорри, сыне Турлога,
и других безумцах, что вошли в Девятый Замок
Пролог
Трое их было, тех, кто предстал перед Хранителями Девятого Замка в его Престольном Зале. Трое из древнего народа, что был старше людей и животных, старше гор и лесов, старше огня и ветра, старше волн и сновидений, народа, что знал богов и возжигал звёзды. Из того народа, что почти уже исчез из пределов Круга Земного.
Один из них кутался в крылья тьмы, на лице носил лекарскую маску с клювом, а на голове — широкополую алую шляпу, по углам которой сидели четыре ворона. Он опирался на трость с железным вороном в навершии. Второй — одноглазый старик в потёртом плаще, изуродованный, страшный, белобородый, с ржавым рогом на поясе и белым кречетом на плече. Этот опирался на тёмное от крови копье, а правый глаз ему заменяла безобразная дыра. Третьей была женщина в грязно-белых лохмотьях, молодая лицом, но совсем седая, с белыми гноящимися глазами, что едва видели свет. Её грязные спутанные космы мели пол, а кожу покрывали язвы и короста. Она улыбалась невесть чему.
Хранителей было четверо. Они восседали на высоких престолах, и тени их смыкались на высоком куполе. Облако тьмы с белым волчьим лицом, огненнокожий змей, цветущая сирень и синий, глубокий простор волн: таковы они были в своих истинных обличьях. Они сидели и ждали, пока просители заговорят.
И тогда тот, кто носил на шляпе воронов, сказал:
— Есть у нас к вам просьба. Те, кто шли сюда из дальних краев, уже здесь, они вошли в Девятый Замок. Хоть мы и старались, чтобы этого не случилось.
— Мы тоже старались, — ответил шелест листвы. — По вашей просьбе.
— Я не стану просить, чтобы вы отказали им в испытании или не отдали награду. Но… мы хотели бы тоже испытать их.
— По какому праву? — жаром дохнули складки драконьих колец. — И что они вам сделали?
— Грядёт пир богов, — скрипучим голосом крикнула женщина, — боги вернутся и заберут свои тени, и станут петь и сражаться, и вкушать плоть, и пить