— Так чтоб наверняка — нет, — старик откашлялся, — но… боюсь, как бы это не прозвучало оскорбительно… у всех примерно одна и та же цель.
— О, и какая же? — поинтересовался Тидрек.
— Счастье, — очаровательно улыбнулась дева в зелёном.
Тидрек уставился в тарелку.
А Герна продолжала:
— Вы, думается, пожаловали за золотом. Известно, что золото делает людей счастливыми…
— Несомненно, ты слышала, прекрасная госпожа, — Дарин пригубил золотистого вина, — что дверги знать ничего не знают, кроме золота, да пива, да курительного зелья. Так вот, клянусь бородой моего предка Фарина, что это ложь. А этой клятве можно верить, ибо всем ведомо, что борода Фарина была вдесятеро длиннее, чем его…
Герна рассмеялась. Каштановая прядь упала ей на изумрудный глазок.
— Теперь я боюсь оскорбить хозяев, — Дэор решительно воткнул нож в кусок белого мяса, — но нам хотелось бы покончить с делом как можно скорее, ибо времени и так почти не осталось.
— Ведомо ли тебе, за что вас, людей Заливов, ненавидят по всему миру? — спросил Лоддир, разглядывая отблески пламени камина в багряном вине.
— За то, что мы везде ходим на кораблях, и не покупаем тогда, когда можно взять, и думаем, что это хорошо.
— Нет. За то, что даже в гостях ведете себя как хозяева.
— Не в таком гостеприимстве мы нуждаемся, и мне это не по нутру, — проворчал Дэор.
— Понимаю тебя, северянин, — Глумхарр кивнул, — или думаю, что понимаю. О делах поговорим завтра, когда вы отдохнете, ибо серьёзные дела требуют серьёзной подготовки. Один вечер ничего не решит.
— Если выйдешь отсюда со щитом, — сказала вдруг Хьёлле, — то успеешь в срок.
— А если на щите? — спросил Дэор.
— Тогда тебе некуда будет спешить, разве нет?
— А если он, к примеру, выбросит щит и выбежит отсюда с громкими воплями? — Дарин косо ухмылялся, уют и забота напомнили ему, что он сын короля.
Герна прыснула:
— Какой наивный… Отсюда никто не выбежит, отсюда не убегают, никогда.
— Под стенами вашего замка нас едва не убили, — заметил Корд, переводя разговор на другое.
— Я сожалею о том, — сухо ответил старец, и я подумал, а не жалеет ли он, что нас всё таки не убили?..
— И я хотел бы знать, — Корд'аэн смотрел ему прямо в глаза, — не грозит ли нам тут опасность извне.
— Ни в коем случае, — быстро, слишком быстро сказал Лоддир. — Вас могут погубить только ваши собственные… блохи в голове, назовём это так.
— У нас нет блох! — заявил Дарин. — У большинства, по крайней мере.
— Да ты что? — хмыкнул Лоддир. — Вот будет тебе завтра удивление…
— И ещё, — сказал друид, — мы хотели бы, коль скоро это в ваших силах, безопасный выход тем, кто выйдет… кому повезёт. Чтобы снаружи нас никто не ждал.
— Это право тех, кто выйдут, — кивнула Хьёлле, — о тех, кто попытается сбежать, мы ничего сказать не можем.
И посмотрела на каждого из нас пронзительными ледяными глазами. И Дарин сын Фундина опустил взгляд.
— Мы здесь весьма наслышаны о ваших приключениях, — сказал, улыбаясь, Глумхарр, — об одном местном храме, который кто-то ловко уничтожил, однако прихожан не тронули. Странно.
— Ничего странного, — возразил Корд'аэн. — Храмы разрушаются для пользы прихожан.
— Надо так понимать, что друиды не жалуют храмов? — осведомилась Хьёлле. — Отчего же?
— Нетрудно сказать, — Корд'аэн взял перепелиное яйцо, срезал верхушку, — храм это то, что должно быть у каждого внутри, вот тут, — указал на желток. — Когда мы выносим святость за пределы себя, вовне, получаем тюрьму, — постучал по пёстрой скорлупе. — Чтобы говорить с богами, храмы не нужны, потому что боги живут вокруг нас и в нас самих. Храмы нужны, чтобы собирать народ и управлять им.
— А как же храмы людей Креста и всех святых?
— Они для тех, — глухо сказал друид, недобро глядя в огонь, — кому уже не помочь.
— К нам недавно пришёл некий… как его звали, Риг? — спросил Лоддир.
— Кого, господин?
— Того, кто вернулся в облике летучей мыши, а раньше был шаманом-нойдой…
— Это был, кажется, Винденсвалльянистрюмингас, господин.
— Да, действительно, он…
Дэор подозвал Рига и тихонько спросил:
— Скажи-ка, а что, у всех бриссингов такие имена?
— Ну… — казалось, дворецкий смутился, — я выходец не из самого благородного семейства, потому ношу столь краткое имя…
Дэор поперхнулся…
— …поведал нам, что к Долине Алого Корня пришли девятеро странников. И один из них нашёл в себе силы пройти сквозь мрак и грязь собственного сердца, чтобы потом отличать ложное и истинное. Было ли это?
— Было, — отвечал Корд. — Тот, о ком шла речь, был предан в твои руки, о хранитель.
Лоддир кивнул и странно улыбнулся.
— Скажите, — спросил в свою очередь Корд, — как этот нойда со страшным именем оказался стражем Долины?
— Не трудно сказать, — Глумхарр изогнул бровь филина. — Мы поставили его туда, а вместе с ним и милых нашему сердцу троллей.
— Зачем? Я думал, вам безразлично, что происходит в большом мире.
— Собственно, нас попросили, — ответила Хьёлле.
— Кто?.. — тут же, слишком нетерпеливо спросил Корд'аэн.
— И это нетрудно молвить, — отозвался, улыбаясь тысячелетней мудростью, старик в чёрном, — те же, кто послал сюда твоих друзей, добрый волшебник.
— Золотая Ветвь?..
— Глубже, — захохотал Лоддир. — Те, кто помнят мир без омелы, под которой так сладко целоваться — твоя огненная ведьма хорошо дружила с ними, ты ведь знаешь?..
Ох и не понравились мне глаза нашего друида в тот миг! Странно — он вроде бы не испытывал к Аллиэ особого почтения. Впрочем, никто не знает, что у него на сердце.
А Лоддир продолжал:
— Близится война, хахахаха, и реки выйдут из берегов от крови, и кости будут громоздиться до небес, и небеса заплачут чёрными слезами пожарищ! Близится Век Чёрной Стали, Век Пепла, и нет надежды у живущих! И да возвысятся сильные; и это есть великое благо, верно, Риг?
Риггененсвыртадеминас не ответил. Ответила Хьёлле:
— Наш Лоддир в детстве пережил много… неприятностей, поэтому его иногда слегка заносит. Вы его простите, по молодости?..
Все захохотали, как сумасшедшие. Эльри подмигнул Хьёлле:
— Диво, что ты говоришь о молодости, о юная госпожа!
Она одарила его милой улыбкой.
— Думается, и в самой Долине вы наделали дел, — несколько укоризненно сказал Герна. — Там большой сбор племён. Говорят, знахарке одного посёлка было откровение, и теперь она вещает великие истины, путая быль и небыль. Младшая дочь старосты ей помогает. Говорят, она в тягости, и её сын станет великим вождём и первым сказителем…
Все молчали, сидели тихо, подобно окаменевшим героям древних сказаний, и пламя билось в их глазах. Коптящие факела, струны Борина, и мой голос. "И битва была, и померкло светило за чёрной грядой облаков…"
Глумхарр встал с полной чашей в руке. Обвёл зал взглядом, полным гордости. И молвил:
— Великое свершили наши гости! Воистину, достойны они того, чтобы сдвинуть чаши в их честь!
Борин прятал взор.
За разговорами и угощением мы не заметили, как настала полночь. Мёртвый Рольф Ингварсон ждал нас в Зале Улыбок. И мы пошли проститься с ним.
Стены были черны и холодны. Со стен нам улыбались десятки блинов. Лишь после того, как Тидрек громко выругался, Дарин звонко ойкнул и побледнел, а Корд покачал головой, я понял, что нам улыбаются лица. Точнее, содранная с лиц и растянутая в улыбках кожа.
— Как маски для представлений на Юге, — обронил Борин.
Я начертал Руну Охраны. Лоддир заметил мой жест и усмехнулся. Я смутился, замешкался, споткнулся… и закричал.
Пол был вымощен лицевыми костями черепов.
Как и потолок.
Черепа весело улыбались.
— Кто это? — спросил я.
— Теперь уже никто, — ответила Хьёлле. Почему-то я обрадовался, услышав именно её голос.
Рольф ждал нас в кругу камней. Он сидел на жёлтом костном троне и тоже улыбался. Будто его кожу стянули на затылке, и губы сплющились, обнажив дёсна. Глаза героя были закрыты.
Мы окружили кольцо камней. Хранители стояли сзади.
На их лицах тоже застыли улыбки.
— Рольф, сын Ингвара, сына Хельги, сына Хёгни, сына Харрика из рода Вирсингов, фрэльс Ордена и славный юноша, — говорил друид, — храбрый воин из племени хлордов погиб вдали от родных берегов, от железного неба над фьордами, и не слышать ему плеска волн. Мы совершим обряд по обычаю Севера. Если я ошибусь — Дэор меня поправит.
— Ты не ошибёшься, — обещал Дэор.
— В краю лесистых гор, что нависают над ледяным морем, воина, погибшего в битве, провожают в последний путь с весельем и радостью. Ибо нет для мужа лучшей доли, чем гибель от меча. Однако нет у меня сил радоваться его смерти — ведь по моей вине он погиб. Клянусь на этом круге камней, что имя Рольфа Ингварсона войдёт в саги, что рассказывают северяне, коротая долгие зимние вечера у жарких очагов.
— Я помогу тебе в том, — сказал Борин.
— И я, — добавил Дэор.
— Корд, сделай что-нибудь с его улыбкой, — попросил Асклинг. — Больно жутко!
Тот кивнул и коснулся посохом губ мертвеца. Уста хлорда сомкнулись, а глаза — открылись. Я вздрогнул.
Сзади раздался шорох. Дарин обернулся, я — вслед за ним.
Ничего.
Только улыбки сползли с лиц Хранителей.
Впрочем, Глумхарр все же улыбался. Но уже по-другому.
— Мы предадим твою плоть огню, — продолжал друид, — ибо ты был язычником и поклонялся Эрлингу. Пусть у тебя будет вдоволь света, и ты не станешь добычей Хеллы.
— Не станешь… — глухо повторил Эльри.
— Лёгкой дороги к Золоченым Палатам!
На конце посоха вспыхнул белый огонёк. Корд поднес пламя к одеждам Рольфа, но я крикнул:
— Стой!
— Да, Снорри, тебе есть что сказать?
— Этот меч… воин не разлучается с мечом.
Я достал Рольфов мэккир. Его сияние озарило полумрак.
— Если по правде, — говорил я, — то без Дэора, Корда и Рольфа мы стали бы кормом для лезвий пустыни. С нашей стороны не будет достойно оставить себе этот меч…