Слышались новые звуки, единогласно гремели
Клики и пляски, и песни на Кифероне лесистом;
Зашумели чащобы влажные, даже, казалось,
40 [41]
Веселятся деревья и слышится пенье отрогов!
Каждая дева спешила, покинув дом, в хороводы
Влиться под пенье авлоса, звучащее в скважинках рога;
Били бубны двойные, обтянуты кожей воловьей,
Дев безумя, гоня их из-под кровель домашних,
Понуждая к отрогам кинуться, к плясу вакханок!
Вот уж и стаей несутся бурноногие девы,
Бросив девичьи светлицы, с распущенными волосами,
Ткацкий станок Афины искусной сразу забыли,
Скинули покрывала, оставив их без вниманья,
50 [51]
К бассаридам явились, вакханки они Аони́и!
Храм воздвигнул Тиресий покровителю Вакху,
Ибо хотел безумцу противостать он Пенфею,
Гнев ужасный рассеять Лиэя неодолимый -
Только напрасен алтарь, когда пря́дево выпряла Мойра!
Вот к отцу Семелы взывает провидец премудрый,
Дабы принять участье в плясоводных обрядах -
Спотыкаясь неловко, пляшет Кадм престарелый,
Увенчав аонийским плющом белоснежные кудри,
Рядом пляшет Тиресий, хоть слаб ногами сей старец;
60 [61]
И притоптывает в честь мигдонийского Вакха
Весь хоровод фригийский вкруг уставшего Кадма...
Опирается старец рукою дряхлой о посох -
Кадма с Тиресием видя, старцев, средь хоровода,
Стал надсмехаться над ними Пенфей в нечестивой гордыне
"Что за безумие, Кадм? Что за демона ты почитаешь?
Кадм, отбрось этот грязный плющ с главы белоснежной,
Брось плющеносный посох обманщика Диониса,
Меч подъемли Онкайи Афины, дарующий разум!
О неразумный Тиресий, выбрось в поле на ветер
70 [71]
Сей венок нечестивый с висков седых, вместо тирса
Лавр божества Аполлона исменийский подъемли!
Стыдно мне и позорно кудрей сих белоснежных,
Что свидетельствуют о жизни долгой и славной!
Кабы не возраст почтенный, не седина своих кудрей,
Я бы на дряхлые длани надел крепчайшие узы,
Бросив тебя, не колеблясь, в каменную темницу!
Старец, ты повредился умом, оскорбляя Пенфея,
Ложный провидец, ты бога ложного чтишь неразумно,
Видно, прельстился дарами льстеца лидийского сразу,
80 [81]
Слитками золотыми реки златоносной из сказок!
Хочешь сказать, что Бромий принес виноградные гроздья?
Да! И вино пробуждает тягу людей к Афродите,
Возбуждает желанье у слабых к пролитию крови!
Ах, да походит ли видом сей бог на отца иль одеждой?
Зевс высокогремящий в златых одеяньях блистает
Средь богов, а не в грубой шкуре оленьей, и бьется
Медным дротом Арей, не тирсом в плюще да гроздовьем!
Нет и бычьих рогов на лбу Аполлона изострых!
Бог речной на Семеле не женился, и матерь
90 [91]
Богу речному сына рогатого не рожала...
Скажешь, что светлоокая дева, Афина Паллада,
Родилася в доспехе, с копьем и щитом появилась...
Что ж не подъемлет Бромий эгиду отца Кронида?"
И отвечал владыке Пенфею премудрый провидец:
"Гневаешься на Лиэя? Кронид же высокогремящий
Миру явил из бедра Диониса, могучий родитель,
Рейя вспитала младенца молоком материнским,
Только дитя народилось у матери милой, как сразу
Закалил его тело пламень перунов небесных;
100 [101]
Может только Деметра с богом Вакхом сравниться
Даром: она ведь колос явила, Лиэй же - гроздовье!
О, берегись Дионисова гнева! Ведь о нечестье,
Коли желаешь, могу я и быль рассказать Сикели́и:
Некогда тирсенийцы зыби морей бороздили,
Убивали купцов и грабили их достоянье,
На стада прибрежья овчие налетали!
Многие мореходцы почтенные стругов торговых
Гибель свою находили в пучине, безвинные жертвы.
Многие пастухи, отстаивая достоянье,
110 [111]
Были убиты, окрасив алою кровью седины!
Коли какой торговец или купец финикийский
Вез с сидонийских просторов пу́рпурные одеянья,
Тирсенийцы внезапно в море открытом являлись,
Грабили и набивали свои корабли достояньем...
Сколько же раз финикиец терял и товар, и богатство,
К сикелийской реке Аретусе влекомый в оковах,
Он, вдали от отчизны ограбленный, проданный в рабство!
Вот Дионис меняет свой облик, хитрость замыслив.
Он провел тирсенийцев! Мнимое принял обличье
120 [121]
Нежного юноши, чей подбородок железа не ведал,
С золотым ожерельем на шее, на кольцах же кудрей
Блеском сиял венец нетленным, неугасимым,
Изукрашенный индским каменьем и ярким смарагдом,
Что отражал сиянье зыбе́й зеленых пучины!
Пеплоса складки струились, Эос свет излучая,
Ибо окрашены были раковиной тирийской...
Мирно на бреге стоял он, будто желая на судно
Добровольно подняться. Они ж, соблазнившись, спустились
130
С корабля и пленили блистательного Тионы
Отпрыска, сняли одежду, сорвали все украшенья,
И заведя за спину руки, его повязали!
Но внезапно восстал он в истинном облике бога,
Лик прекрасный рогатый достал до самого неба,
Где облака несутся и из глотки исторгнул
Рев, как будто бы девять тысяч воев взгремели!
Корабельные снасти внезапно в змей обратились
И по палубе аспиды поползли, извиваясь,
Шип раздавался повсюду. Стремительно словно ветер
Вдруг корабельную мачту змей обвивает рогатый -
140 [141]
И зеленой листвою одевается мачта,
Став кипарисом могучим; из основания древа
Потянулись побеги плюща, уперлися в небо,
Сами собою взбираясь по ветвям кипариса.
Вкруг оплетаясь уключин вёсельных, закачались
Над зыбями морскими лозы и грозди, и листья!
А на корме, изливаясь бурнокипящей струею,
Благоуханный источник забил Дионисовой влаги!
Вдоль бортов корабельных запрыгали дикие звери,
Вдруг возникнув: взревели ярые туры свирепо,
150 [151]
И из пастей разверстых львы свой рык испустили!
Тирсенийцы от страха вскричали, и обуяло
Ярое их безумье... Цветы поднялися из зыби,
Пенные гребни хлестали стебли их, разбиваясь:
Распустилися розы словно в садах пышноцветных,
Киноварь лепестков их даже сквозь влагу блистала,
Лилии зыбь кропила брызгами... В этом смятенье
Мнились на зыбкой глади смарагдовые луговины,
Горные долы в чащах, заповедны́е поляны
Средь лесов, земледельцы на нивах, пастыри, овцы!
160 [161]
Мнились звуки свирелей пастушьих, сладко манящих
Вместе с пеньем согласным юношей звонкоголосых
И пронзительное звучанье ладных авлосов,
И посреди просторов соленых открытого моря
Мнилась суша земная... И с умом помутненным
Бросились, не рассуждая, прямо в пенные глуби
Тирсенийцы-дельфины! Обличьем преобразившись,
Из людей превратились они в зверей водоплавных...
Так что, дитя, опасайся гневно-коварного Вакха!
Скажешь: я силы могучей полон, в жилах струится
170 [171]
Кровь могутов, возросших из зубов исполинских!
Божьей длани беги ты Вакха Гигантоубийцы,
На тирсенийском прибрежье, на мысе скалистом Пелоре
Алпоса он ниспровергнул, сына земли, богоборца,
Бившегося с богами глыбами камня земного!
И никто из прохожих и не дерзал оказаться
Близ этих гор, страшася свирепства и рева могута...
Если же чужеземец шел по нехоженым тропам,
Коней бичом погоняя, то зрел его отпрыск Аруры
С гор и скопищем дланей схватывал вместе обоих,
180 [181]
Конника и коня, и сжирал их алчною пастью!
Часто на пастбищах жарких высокогорных лесистых
Долов овчее стадо пасшего похищал он...
Пан пеноспевный часто играть не дерзал на пастушьей
Складно сложенной дудке песни стадам и подпаскам,
Откликаться не смела на песни послушная Эхо...
Часто безмолвие древле столь говорливой беглянки
Сковывало уста, не смевшие следовать песням!
Сеял ужас в округе могут. Ни пастух там не смеет
Появиться, ни плотник гамадриад не печалит,
190 [191]
Сосны, сопутниц жизни дев, на мачты срубая
Корабельные, дабы струги плавали в море...
Все было так - но Бромий явился в эти отроги,
Потрясая эвийским тирсом, и на Лиэя,
Проходившего мимо, отпрыск огромный Аруры
Бросился, плечи горою свои как щитом прикрывая!
Камень был его дротом! Напал он бурно на Вакха,
Вырвав из почвы с корнем огромное древо, ясень
Или сосну, и метал свирепо их в Диониса!
Или же, палицей сделав ели ствол узловатый,
200 [201]
Бился, а вместо меча оборачивал комель оливы!
Только он целую гору вырвал до основанья,
Дабы метнуть, обдирая с камня древа и кустарник,
В ярости Вакх тирсоносный недруга ловко у мети л,
Алпоса лик огромный, могучеглавого воя,
Посередине... Вонзился ветвистый дрот и зеленый
В глотку сего могута, в полете быстро вращаясь,
Тут, у меченный малым тирсом изострым искусно
Замертво грянулся, дикий могут, в морские пучины
Ближние и всю бухту телом огромным заполнил!
210 [211]
И над сей тифаонской громадой волны сомкнулись,
Пенятся и дымятся над телом тлеющим брата,
Гасится огненный облик влаги прохладной громадой!
"О, дитя, берегися, как бы тебя не постигла
Участь тех тирсенийцев иль наглого сына Аруры!"
Молвил, но не убедил Пенфея. Уверенным шагом
Он в высокие горы вместе направился с Кадмом,
К пляскам присоединился... Со щитоносною ратью
Царь Пенфей остается воинственный, молвив такое:
"Слуги мои, во граде станем мы крепко, и в чащи
220 [221]
Выйдем, но все же доставим сего бродягу в оковах,
Дабы, поротый нами жестоко бичами, он женщин
Не опаивал наших зельем отравным до дури!
Дабы пал на колена, молящий! Мне же с отрогов
Приведите Агаву, детолюбивую матерь,