– Так там не пустыня. Рек и озер полно.
Фуа вздохнул:
– Самое место такому калеке, как я.
Теа немедленно фыркнула:
– Тоже калека. Не успели одному вдолбить, что все с ним нормально, другой скулить начинает.
– Не надо мне ничего вдалбливать, – воспротивился Ныр. – У тебя кулаки как камень, только с виду маленькие. Заманили один морской еж знает куда, а потом – иди-ка ты в «герои Глора». Работорговцы.
– Мы тебя в бордель продадим, – ухмыльнулся Квазимодо. – В Глоре на твои перепонки дамочки в очередь выстраиваться будут.
– Это другое дело, – смягчился фуа. – Хотя у меня перепонки и не на том месте.
– Кобели бесстыжие! – тоном Бонги завопила лиска.
Все захихикали.
– Ква, – Ныр неуверенно пригладил волосы, торчащие на макушке, – ты не обидишься, если я задам один вопрос? Ты ведь сам из Глора? Не можешь сказать, что там с тобой стряслось? Ну, с глазом и все такое…
– Вам так уж нужно знать? – тихо спросил вор, глядя на рыжую.
Теа дернула острым плечом:
– Я тебя не спрашивала и спрашивать не собираюсь. Не хочешь – не говори. Какая разница?
– Да я так спросил, – немедленно пошел на попятную фуа. – Пришло вот в голову. Думаю про Глор, ну и… Понятно, что у тебя и секреты, и драки свои были. Расскажи лучше про сам город.
– Да нет, не было тогда ни боя, ни драки. – Квазимодо погладил щеку. – Смешная история. Я сам долго смеялся. Ну, когда уже смог смеяться.
Жила в славном городе Глоре счастливая семья. Хорошо жила, зажиточно. Было у главы семьи, разумного господина Рудна, солидное дело, от предков доставшееся, – торговал он светильниками да светильным маслом. Хорошим товаром, тем, что для господ идет, в дома солидные, где за хорошую вещь лишнего серебра не пожалеют. Прибыльное дело, долгими годами проверенное да испытанное. И по морю попутные корабли тюки с товаром перебрасывали, а уж по суше – само собой. На запад за закупками искусный купец Рудна и собственные караваны решался снаряжать. Водились у бережливого торговца денежки, чтобы и достойный дом у Летнего канала содержать, и семью прокормить. Семья не то чтобы велика была, в самый раз: жена – женщина милая и симпатичная, да четверо деток – сын да дочь старшенькие, сын средний да младшая – соплюшка смешливая. Девчонки – они девчонки и есть, наряды им, побрякушки, в голове вечно звон один. Младшая, правда, еще живность любила – вечно у нее щенята на руках сидели, да заморские попугайчики в клетке гадили. Ну да ладно, мала она была – какой спрос. Сыновья – другое дело. Разумные, в отца, с ранних лет к торговому делу интерес имели. И в грамоте сведущи, и в лавку отцову частенько заглядывают, и на складе повертятся – узнают, как нелегко торговая монета достается. Умные-разумные росли, завидными женихами обещали стать.
Да только судьба ровная только у сосны корабельной бывает. В один год незадача случилась – прохватили зимние предательские сквозняки милую супругу господина Рудна, да так неудачно, что сгорела бедная женщина в пять дней. Возвратился купец домой из короткой поездки, а там траур. Дети в соплях, прислуга в слезах – бывает. Кто ж из двуногих вечно живет?
Сильно горевал господин Рудна. Что было, то было. И сливовицу пробовал, и дымок, душу облегчающий, глотал, и в места, где другие увеселения, хаживал. Ничего не помогает, большое горе давит беднягу и давит, спать не дает. Дети? А что дети – дети сопли утерли. Старшеньким тогда уже, правда, четырнадцать и тринадцать исполнилось. Среднему дурачку – десять. А младшой девчоночке – восемь годиков. Ну да по детской глупости что они тогда понимали?
В общем, посоветовали вдовцу безутешному люди средство верное. Выждал год он, по трауру положенный, да и женился решительно. Взял крепкую, красивую, чтобы, значит, сквозняков не боялась. Купец ведь, если толковый, два раза на одни грабли наступать не будет. Знатная дева попалась – губки-черешенки, сиськи-арбузики, а зад не то что тыквочкой, а запросто за две тыквищи сойти сможет. И то сказать, утешение – оно ведь утешением должно быть, а не фикцией какой.
Жизнь пошла веселей. Хозяин еще в соку, молодая супруга тоже пошалить не прочь. Что ж в таком случае не попробовать семейство увеличить?
Дети отношений тех не касались. Дом просторный, можно отца с мачехой днями не видать. Но не все ж молодой жене под супругом жаркими ночами резную кровать расшатывать. Занялась новая госпожа Рудна хозяйством. Сад, кухня, ну и пасынки да падчерицы. На чужих детках не поучишься – как своих воспитывать?
Не заладилось. Старшие еще туда-сюда, уважение хоть сквозь зубы, а выражают, а младшие ни в какую – подавай им маменьку родную, да и все тут. Да где ж ее, покойницу, взять?
Тут и отец стал порыкивать. Не хватало еще после дня хлопотного торгового вместо услад постельных да отдыха разбирать, кто кому какое слово глупое молвил да на кого не так посмотрел. Разговор тут короткий. Денег на сладкое лишил – это раз, ну а уж дальше – не обессудьте, по затылку да поперек спины легче легкого схлопотать.
Ребятишки через спину все поняли – тише воды ниже травы стали. Вежливые, не придерешься. Младшая еще всплакнет когда, а так благодать сплошная. Тоже не дело – скучно стало красавице-хозяйке. Что такое – целый день дома да без развлечений?
Начала она супругу иное нашептывать, да не напрямую – намеки разные да полуправда ядовитая. Пасынки уж от рожка с молоком давно отлучились, взрослеют, мужают на глазах – как тут мыслям нехорошим не возникнуть?
Тут уж батюшка не на шутку вскинулся – кто смеет на собственность купеческую поглядывать? А как не поглядывать, когда есть на что? Фигуристая хозяйка, что ни говори. Старший наследник, понятно, представлял уже, что с этим богатством делать, ну а младший по малолетству только к той науке заманчивой подходить стал да любопытствовать.
Понятно, попался младший. Козявка наивная. Причудилось отцу куда больше, чем взгляд тот щенячий любознательный. Крику много было. Прямо во дворе во внутреннем, при брате с сестрами да красавице, развлечением довольной. Стыдно, обидно, и щеки от пощечин горят. Не сдержался, открыл сопляк пасть глупую.
И отец не сдержался, погорячился. Вышиб с одного удара дух из щенка наглого. Бывает. Крепки кулаки у купцов Глора, да и перстней пальцы украсить хватает.
Свалился мальчишка бездыханным, испачкал кровью жидкой выметенный двор. Морда – в кашу безобразную. Что здесь поделаешь? Хлипковат мальчонка оказался, не в породу пошел. Неприятность, однако. Молчат все, только младшенькая скулит, как щенок недодавленный. Сгоряча отец ее по затылку угостил, заставил рот закрыть.
Дальше что? Дело-то домашнее, никого не касается. Но опять же, разговоры по кварталу пойдут, неудобно как-то получается. Глор город свободный, но не настолько, чтобы младших наследников походя изводить. Перед соседями неудобно.
Решили просто. Кликнул хозяин слуг проверенных, в дальних торговых походах испытанных. Канал рядом, до бухты рукой подать. Кто найдет? А и найдут, невелика беда. Мало ли в глорской бухте утопленников всплывает?
До лодки глупыша дохлого донесли, а там, пока за веслами да за тряпками поплоше бегали, исчез мальчишка. То ли в воду из лодки вывалился, то ли уполз подыхать.
Опять же нехорошо получилось. Неясность какая-то осталась.
Руку отца Квазимодо до сих пор помнил. Короткие пальцы, поросшие темным волосом. Когда-то та рука показывала, как меч правильно держать нужно. Хороший был меч, из старых. И перстни у господина Рудна тоже ничего себе были. Особенно тот, что на среднем пальце, с крупным изумрудом. Интересно, изумруд глаз вышиб или это сейчас так кажется?
Чудно, но сопляк выжил. Ну, не весь, конечно, но с правой стороны хари если смотреть, то совсем как прежний остался. Имя потерял, глаз, губы да зубы да еще родственников. Не страшно. Отлежался, хотя чуть бродячие собаки не сожрали. А дальше жизнь закрутила, понесла. Да и как не крутиться, когда жрать каждый день хочется?
Наведывался к родному дому одноглазый. Как устоять? Три раза приходил. Первый раз – когда на ногах держаться смог. Думал попроситься, в ноги упасть, ведь родной отец все-таки. Да что-то коленки слушаться-сгибаться не захотели, да и рука за кольцо на воротах взяться постучать не поднялась. Шибко слабый был, наверное. Второй раз наведался, когда кошель, полный серебра, в руки попался. Тут даже до ворот не дошел, опомнился. Это в тринадцать лет, да на улице голодной кошель богатством кажется. Как бы не засмеял отец с домочадцами. Сын-то его младший, оказывается, на запад учиться уехал, науку торговую перенимать – это всему кварталу ведомо. Небось туда с каждой оказией такие кошели отсылают.
Третий раз пришел в темноте. Чтобы, значит, совсем не стесняться. Снадобье хорошее попалось. Закинешь такое на крышу, оно и сквозь черепицу просочится. Огоньку поднесешь – и ахнуть не успеешь, как полыхнет. Постоял сопляк уродливый, в ушах все скулеж младшенькой чудился. Ничего, снадобье с прибылью перепродал, не пропало.
Вот такая история про бои да шрамы героические.
Теа молчала. Ныр замысловато выругался. В последнее время он почти догнал в этом жизненно необходимом умении рыжую леди.
Квазимодо смотрел на воду. Драккар двигался под парусом. Гребцы отдыхали. Только за рулем сидел пасмурный Пень, да в «вороньем гнезде» бодрствовал наблюдатель. До Глора оставалось несколько дней пути. Квазимодо с некоторым удивлением почувствовал, как оживают осколки старой обиды. Стоит ли? Целая жизнь с тех пор прошла.
– Ну, не знаю, – с трудом сказал Ныр. – Как же они все молчали?
– Да брось, Лягушка. Что ты от девчонок хочешь? Перепугались. Мачеха – ей-то зачем? Брат… Дружны мы, конечно, были. Но он же купеческая кровь. Сосчитал – что случилось, уже не изменить, а доля наследства изменится. Жизнь, – Квазимодо покрутил в воздухе пальцами, – она ведь как повернется.