— На чьей стороне? — вежливо осведомился Шнайдер.
— Как на чьей?.. На нашей! — возмутился Витас, не дав мне доперевести.
— Да, но кто это «наши»?.. Вы же говорите, что родились и жили всю жизнь в Грозном? Кто же теперь для вас «наши», чеченцы или русские? — улыбнулся Шнайдер.
— Русаки, конечно. Матушка ж у меня русская… Умерла, правда… Ни родных, ни близких, все умерли. И хата порушена наххху…
Шнайдер выключил диктофон, потер лоб и негромко, как бы про себя, сказал:
— Типичный случай. Никого и ничего нет. Спросите у него, чем объясняется такое тотальное сиротство?..
— Да он чего, больной, что ли, — война ж, поубивали всех! — опять, едва дождавшись перевода, закипятился Витас. — Всех родных и близких потерял, всех одной бомбой накрыло, наххху!..
— Странно, как можно одной бомбой убить сразу всех? — спросил в никуда Шнайдер.
— Может быть, все вместе где-нибудь сидели? — предположил я.
Шнайдер отмахнулся:
— Может быть. Все может быть. Идем дальше, — и включил диктофон: — Вопрос: где вы служили, в каком звании, в чем были ваши задачи?
Выяснилось, что Витас служил в дивизии 00. Их забрасывали на парашютах в тыл врага, и они «мочили все, что шевелилось». Шнайдер не понял:
— Убивали?.. А если женщины или дети?..
— А их вначале… употребляли, а потом тоже мочили… — огрызнулся Витас.
— Это тоже переводить? — переспросил я у него негромко. — По-моему, ни к чему.
— Правильно, браток. Не надо. Скажи: убивали, мол, только духов-врагов.
Шнайдер попросил спросить, как ему платили, помесячно или за операцию… И сколько?..
— За операцию. По 300 баксов на рыло.
— За участие или за убитых? — уточнил Шнайдер.
— По-всякому, — буркнул Витас, пряча глаза под стол.
— И сколько времени он так воевал?.. И где?..
— Пять лет. В Чечении поганой, — не дожидаясь перевода, выпалил Витас, а мне наконец стало ясно, что немецкий язык он понимает не хуже меня.
Шнайдер поморщился:
— В целях их собственной безопасности наемников в одном месте держат максимум год, есть указ Ельцина.
— Мало ли что?.. Подумаешь — указ!.. Этими указами только задницу подтирать… — усмехнулся Витас угрюмо.
Шнайдер вытащил из стола огромный географический атлас, раскрыл его на заложенной странице (это был Северный Кавказ) и попросил показать, где именно Витас воевал.
Тот начал неуверенно тыкать пальцами:
— Тут. И тут. И там. Да я знаю?.. Куда кидали — там и мочили! Всюду! У меня контузия, ничего не помню. В одиннадцать к врачу надо.
Но Шнайдер проигнорировал упоминание о враче и попросил рассказать, что было дальше, почему он сбежал.
А дальше было то, что Витасу надоело убивать, и он решил дернуть в Германию, где, он слышал, природа очень красивая и люди добрые. День побега был выбран не случайно: у командира был день рождения, все перепились, и Витас под шумок сбежал, прихватив автомат и три гранаты, «на всякий случай». Пробрался в Грозную, к другу, жил там пару дней, а потом решил бежать в Москву. Документы все остались в казарме.
— Без документов и с автоматом в Москву? — скептически осведомился Шнайдер.
— Чего было делать? В Москве заныкаться легче — народу много. А оружие и гранаты на базаре в Грозной толкнул.
Так он и отправился: где на попутках, где пешком. Блокпосты и контроли обходил стороной, ему не привыкать. В Москве кантовался еще с полгода у знакомой девки, а потом через Литву и Польшу рванул в Германию.
— Через Литву? — насторожился Шнайдер. — Сколько времени и как вы шли?
— Три месяца. Лесами полз.
— Лесами?.. — усмехнулся Шнайдер и выключил диктофон. — Когда мой отец бежал из русского плена, то ему понадобились годы, чтобы лесами дойти до Германии!.. А он говорит — три месяца. Смешно.
Я перевел. Витас замолк, глаза его пошли по параболе.
— Ну, тогда скажи: на попутках.
По его словам, он сторговался в Литве с каким-то частником, тот его подвез к границе, Витас перешел ее ночью лесом, а в Польше, в условленном месте, подсел к тому же частнику в машину. Так же миновали и польско-германскую границу. В Дюссельдорфе частник подвез его к лагерю.
— И сколько вы заплатили этому человеку?
— 500 баксов. Да ему хули риска было?.. Если что — попутчика взял, ничего не знаю наххху…
Столбик дат на листе завершился. Шнайдер не спеша подсчитал что-то и сказал:
— Если следовать вашим датам, то не хватает пяти лет. Я заново буду считать, а вы оба тоже слушайте и считайте, может быть, что-нибудь неверно отметили, — и он терпеливо начал повторять даты; вышло, что пяти лет правда не хватает.
— А хер его знает, контузия, может, что и не так… — пробормотал Витас и опять вспомнил, что к одиннадцати надо к врачу, а потом задрал рубаху и принялся показывать шрамы.
— И как раз не хватает тех пяти лет, которые он, по его словам, служил в армии, в этой таинственной дивизии 00… Впрочем, и так все ясно, — с некоторой брезгливостью сказал Шнайдер, достал другой здоровенный атлас (на этот раз российских городов), нашел Грозный и попросил рассказать, на какой улице Витас родился, где была его школа, где стоял дворец президента и т. д.
— Да не помню я ничего!.. Что он, сука, меня долбит, дятел долбаный! Я тут не географию учить пришел, — повысил Витас голос. — Дома нет, школа порушена, все разбомблено, президент убит — чего ему еще?
— Не кипятись, он просто хочет проверить, это его задача, — остановил я его, но в ответ зареяло такое долгое и страстное «ннахххуу…», что Шнайдер спросил у меня:
— Что это за слово он к каждому предложению добавляет?
— Вроде «zum Teufel»,[3] — смягчил я.
— Но «Teufel» по-русски будет «черт», а он говорит что-то на букву «н», сухо парировал Шнайдер (а до меня дошло, что и он наверняка понимает русский язык не хуже, чем Витас — немецкий). — Ладно. На какой реке стоит Грозный? Что случилось с президентским дворцом? Как называется главная улица Грозного?
Витас этого всего не знал, ничего не помнил, все забыл и опять начал давить на контузию, после которой память отшибло.
— Все забыл, а что в Германию идти надо, хорошо помнил. Такая выборочная забывчивость. Впрочем, все это теперь уже неважно, — подытожил Шнайдер и перешел к заключительной части: обоснование просьбы о политубежище.
Витас подумал и сказал:
— Переведи ему: я читал, что у вас тут природа путевая и люди ништяк, а там, у нас, природа х…ая и люди дерьмо, поэтому прошу меня принять как беженца. Не желаю больше никого мочить, отмочился, хочу тихо жить… И все, наххху…
— Может, еще что-нибудь? — осторожно уточнил Шнайдер. — Что ему грозит в случае возвращения на родину?
— Поймают и в лагерь сунут. А то и просто в поле шлепнут, там же ж суда нет: пулю в лоб — и спи спокойно! Прошу помиловать и в ад не посылать. И к врачу мне уже пора — башка лопается…
Шнайдер кивнул:
— Пусть идет.
— Свободен! — сказал я.
Витас вдруг улыбнулся:
— Это я уже тоже однажды слышал!
Когда звон подков затих, Шнайдер вздохнул, переложил какие-то предметы на столе, вытащил кассету из диктофона:
— Наши политики все-таки очень странные люди. Ну зачем нашему министру внутренних дел надо было издавать указ, чтобы дезертиров из Чечни временно не отсылать назад?.. С косовскими беженцами уже нахлебались проблем — теперь эти новые напасти. Для чего?.. Ну выпишу я этому бандюге отказ — это же криминальный тип, я бы с ним ночью повстречаться не хотел — а он возьмет и сбежит!
— А что после отказа он может еще предпринять, кроме бегства и побега? — поинтересовался я, тоже собирая бумаги, лежавшие передо мной: вопросы, лист с подсчетом дат, выписку из закона.
— В принципе, он может нанять адвоката и обжаловать отказ. Тогда дело пойдет по судам. А если он без всякого адвоката просто сбежит?.. И в мафию какую-нибудь пойдет?.. Опыта убивать у него явно хватает. И вот вам — одним преступником больше. Как будто своих не хватает. А мы, вместо того, чтобы его тут же отправить назад — хоть в Россию, хоть в Польшу, хоть в Литву, хоть к черту-дьяволу на рога — сейчас ему временный трехмесячный паспорт беженца выпишем. А когда некоторые трезвые люди предложили беженцев, до решения их вопроса, в закрытых помещениях держать (как это, кстати, почти всюду и делается и что вполне логично: мы же не знаем, что это за люди), то эти желторотые зеленые политики такой писк подняли, что в Брюсселе откликнулось: ах, опять лагеря на немецкой земле, сортировка людей, государство-тюрьма!.. Как всегда: масса слов и капля дела. Вот и сидим со связанными руками… Эх, да что говорить… Я сейчас отдам запись на распечатку, а вы потом переведете ему протокол. Таков закон. Конечно, надо, чтобы все было по закону. Только тем, наверху, легко эти законы издавать, а вот выполнять их тут, внизу, ох как трудно!.. Не хотите ли кофе? Вам полагается оплаченный перерыв в полчаса. Сейчас оформим ваш обходной… — И он, прежде чем встать, отметил время конца интервью.
Вместе со Шнайдером я спустился вниз, в небольшой кафетерий. Нам встретилась переводчица-китаянка с черными жесткими волосами Хонг. Она вела куда-то хилого, молчаливо-испуганного китайца. В одну из открытых дверей я увидел переводчика Хуссейна, который, сидя напротив старика, внимательно слушал его.
Прошелестела стайка молодежи. С папками в руках они торопились по коридору, спорили о каком-то вопросе, кем-то не вовремя заданном.
— Стажеры-юристы, практику у нас проходят, учатся.
За столиком Шнайдер, выпрямив спину, осанисто оглядываясь и тщательно размешивая в чашке сахар, кратко обрисовал положение вещей:
— За семь лет работы мне тут еще ни разу не встретился человек, которого бы действительно политически преследовали. Такие люди до нас просто не доходят. Они или сидят в тюрьмах, или в подполье продолжают свое дело. А к нам бегут все кому не лень. А все потому, что есть эта пресловутая и весьма сомнительная 53-я статья, очень расплывчатая: «никого, кому на родине грозит смерть, нельзя выслать из страны»…