сборище первых встречных, объединенных последней уцелевшей «идеей» – принципом взаимного комфорта. Несмотря на свою многочисленность, это «объединение» бессильно даже против центурии шахидов и уж тем более против легионов воинства Аллаха, скованных самоотдачей и духовной дисциплиной.
Когда-то Зевс-громовержец, похитивший Европу, соблазнил ее греческой образованностью, трагической судьбой героев и завитками Логоса. Новые похитители ничем таким пленницу соблазнять не собираются. Они просто переименуют ее в Брюссельский халифат.
Если отбросить устаревшие на сегодняшний день реалии и приверженность петербургских фундаменталистов идее имперского реванша, придется признать, что во многом автор оказался прав. Ход событий подтвердил оправданность высказанных в тексте опасений.
Голландский режиссер Тео Ван Гог стал первой ласточкой точечного возмездия «воинов Пророка». В то время основной тактикой был еще массовый, огульный терроризм – и как раз Хуррари был едва ли не первым, кто высказался за изменение тактики. На совещании хакифов в Сараево он заявил, что тактика священной, но слепой ярости исчерпала себя и пора прекратить распыление гнева Аллаха. Пора сосредоточить его на избранных мишенях и действовать строго по списку, избавляя подлунный мир от тех, кто персонально наполняет его мерзостью.
К гуманисту из Эль-Синора прислушались не сразу, справедливо рассудив, что одно другому не мешает. Но списки были составлены – на удивление, этих злодеев оказалось не так уж и много, две-три сотни на всю Европу. Неожиданно возникла совсем другая проблема – сформировать скрижали шахидов. Проблема выбора из бесчисленных претендентов, желающих попасть в первые ряды тех, кому суждено обрести немедленный рай и восхищение единоверцев. Абдулла Насраф (Поль Гульденбур), муфтий Бельгии и Люксембурга, прозванный своими последователями Би иль-Алла (Жало Аллаха), не уставал подчеркивать: лишь тот, чьи помыслы чисты, а жизнь может служить примером для правоверных, достоин быть внесенным в скрижали. «Ибо возмездие неугодным это не способ избавиться от грехов, а вознаграждение за праведную жизнь» – так сказал Абдулла Насраф.
Ликвидация главного нечестивца, датского карикатуриста, посмевшего глумиться над Пророком, была доверена не боевику, привыкшему к обращению с оружием, а скромному почтовому служащему из США Исмаилу Хасану. Благодаря своему благочестию он выиграл так называемый «контракт рисовальщика» – с тех пор этот достойный воин ислама вкушает жизнь в раю и гурии каждый день ублажают его. Точно так же, на основе строгого и беспристрастного отбора, были определены мстители членам Нобелевского комитета. После этого негодяи, осмелившиеся присудить премию Салману Рушди, исчадию ада, недолго позорили подлунный мир своим присутствием.
Всем, наверное, памятен недавний диспут улемов в Эль-Синоре. Диспут был посвящен некоторым нерешенным вопросам борьбы за веру (джихад), в том числе и устранению неясностей в отношении подвига шахида. Понятно, что судьба самого шахида, равно как и священность его миссии, обсуждению не подвергались – да и какие тут могут быть разночтения у улемов, наизусть знающих Коран? Другое дело участь тех, кто стал жертвой шахидского подвига: очищаются ли, хотя бы отчасти, их души, поскольку возмездие настигло их уже здесь, притом возмездие в наиболее праведной форме, или, наоборот, их гибель есть знак того, что милосердие всемилостивого Аллаха не распространяется на этих нечестивцев вовсе?
Дискуссия продолжалась несколько дней, и подробности ее нам неизвестны. Но любопытно, что она вызвала большой «внешний» интерес, в частности у французских философов, последователей Леви и Глюксмана. Профессора и доктора философии активно включились в обсуждение животрепещущей проблемы, посвятили ей несколько представительных форумов, не говоря уже о сборниках и журналах, – словом, в распоряжение улемов был предоставлен весь арсенал европейской метафизики. Но, как и следовало ожидать, истинные знатоки Корана проигнорировали интеллектуальную помощь гяуров. Впрочем, они не удосужились оповестить внешних наблюдателей и о своем вердикте.
Пренебрежение высшего мусульманского духовенства к суетному любопытству западной интеллектуальной публики нисколько не убавило интереса студентов и их наставников к теоретическим вопросам ислама: ловили буквально каждое слово. Когда Мансур Даах, ответственный за пополнение уммы, отклонив в очередной раз приглашение Страсбургского университета выступить с лекцией, прислал, однако, в ответ суру из Корана, это вызвало форменный ажиотаж. Сура гласила: «Могущество Аллаха столь велико, что ему поклоняются и верующие в него, и неверующие, а по утрам и перед закатом солнца поклоняются также и их тени».
Хотя текст, приведенный Даахом, объемностью не отличался, его осмыслению были посвящены целых три номера журнала «Le Soleil», и каждый из авторов внес в осмысление собственные нюансы. Из общего тона выступлений следовало, что круче, чем в Коране, все равно не скажешь.
Периодические вспышки истерической активности со стороны властей не могли привести к сколько-нибудь устойчивым результатам, они только подчеркивали слабость и безволие «избранников народа». Чего стоил «сертификат лояльности», которым, под угрозой закрытия, должна была обзавестись каждая мечеть во Франции! Протестовать против дискриминации одной из конфессий вышли сотни тысяч людей, причем мусульмане даже не составляли среди них большинства. Откуда-то нашлась решимость у почтенных отцов семейств, хотя в других отношениях решимости им явно не хватало. Не хватало, например, для того, чтобы объяснить своим чадам, почему Саиду нужно всегда уступать дорогу, а на Фатиму нельзя смотреть влюбленными глазами, а лучше вообще не задерживать на ней взгляда. Одним словом, прогрессивная общественность отстояла свободу вероисповедания и о сертификатах благополучно забыли.
Увы, сказать, что, высадившись на континенте, воинство Аллаха встретило достойного соперника, никак нельзя. Достойный соперник появился несколько позднее, когда дезертиры с Острова Сокровищ стали консолидироваться в общины и собираться в племена. И этот процесс вызвал яростный отпор со стороны власть имущих – в отличие от непрерывных уступок и попыток заигрывания с армией Пророка. С бланкистами и другими нестяжателями борьба велась (да и сейчас ведется) нешуточная – только к «исправительным работам» приговариваются десятки тысяч человек в год. Этторе Габриэле, специальный уполномоченный ЕЭС «по борьбе с варварством и социальным нигилизмом», недавно заявил: «Мы должны сначала избавиться от нашего позора, и лишь тогда мы сможем противопоставить наши гуманистические ценности всем прочим формам радикализма». Ясно, что «позором» синьор Габриэле считает отнюдь не жизнь, проводимую в непрерывном шопинге и пользоприношении. И не раболепное поклонение теней, за которое снисходительно подбадривают в Эль-Синоре. Под «позором» он понимает свободный выбор тех, кто вернулся к чистоте вещей, слов и человеческих отношений. Вообще, обращает на себя внимание прямо-таки трогательное единодушие властей халифата и марионеточных европейских правительств в отношении борьбы с нестяжателями. И это не случайно.
По мнению бланкистов, погрязшая в вещизме и политкорректности Европа окончательно утратила гражданское общество. На смену ему пришло некое аморфное формирование, не соединенное никакими внутренними связями, кроме товарно-денежных отношений. Но в противоположность «дикому капитализму» прошлых веков и эти отношения полностью «одомашнены» – в них не осталось даже того творческого авантюризма, который вызывал невольное уважение критиков (включая Маркса) и мог быть сублимирован в достаточно решительные деяния. В своей основе это общество уже мертво; неудивительно, что индивиды, сохраняющие еще присутствие духа, покидают «овощехранилище», отбывая кто по направлению к Эль-Синору, кто на волю, за черту оседлости.
Беспомощность вещеглотов и их полномочных представителей, именующих себя политиками, превратилась в слишком привычную картину – в таких случаях иногда полезен свежий взгляд со стороны. В «Гирлянде желтых орхидей» есть любопытный рассказ Фаруха Мбалы, выходца из Сьерра-Леоне:
Родители привезли меня в Европу в 15 лет, и я сразу оказался в Париже. Что и говорить, я попал в мир чудес и диковинок: витрины, экраны, машины, тысячи непонятных мне вещей. Но не вещи и не картинки удивили меня больше всего. Больше всего удивили люди. Люди, которых я встречал на улицах, в кафе, в магазинах, в офисах… Я уже тогда поражался их бестолковости, пугливости – и никак не мог поверить, что это они построили величественные замки, основали университеты и напридумывали чуть ли не все, что способен придумать человеческий ум. Мне уже тогда казалось (а теперь я точно знаю), что те, придумавшие и создавшие, были совсем другими людьми, нисколько не похожими на этих. Эти просто пришли на все готовенькое и теперь не знают, что делать дальше. И я вдруг понял, что они такие же иммигранты, как и я, только хуже. Они могли бы стать законными правопреемниками покорителей мира, покоривших когда-то и науку, и нашу Африку, и, кажется, саму человеческую природу, но они промотали наследство своих отцов. Нельзя даже сказать, что они пользуются тем, что им досталось, – скорее как дети играют в игрушки: то в солдатиков, то в министров… на выборы ходят, словно взрослые, но если хорошенько прикрикнуть – захнычут.
Наверное, так же удивлялись пятьсот лет назад настоящие, великие европейцы Писарро и Фернандо Кортес, когда, высадившись в Америке, рассматривали грандиозные храмы, наполовину уже бывшие руинами. Рассматривали и не могли поверить, что встретившее их местное население могло иметь отношение к этим свидетельствам человеческого могущества. Вот и я, конкистадор из нищей Африки, с удивлением наблюдал, как аборигены робко прячутся среди своих руин