БЛАНК. Вдумайтесь, как это, в сущности, нелепо: тебя просят удостоверить свою личность, а ты протягиваешь в ответ какую-то бумажку. Какое отношение имеет написанное в этой бумажке к твоей личности, к твоей человеческой сущности? Раз уж мы решили сами распоряжаться своей жизнью, никто не запретит нам распоряжаться и собственным именем. А что имя? Оно может точно так же надоесть, как и однообразное занятие, – я бы даже сказал, что однообразие пожизненного имени предопределяет однообразие самой жизни.
Мы выступаем за отмену пожизненных приговоров. В нашей борьбе с собственностью мы делаем важное исключение, направленное на исправление противоестественного хода вещей. Исключение касается имени собственного – его мы и передаем в полную собственность владельца. Каждый вправе распоряжаться им по своему усмотрению. Как это ни парадоксально, но вещеглоты, очерчивая где только можно границы своей собственности, именем собственным как раз и не располагают, их имя – собственность государства. Все обыватели носят с собой бумажки, на которых написано, что они – зарегистрированная собственность Монстра. Что ж, и нам приходится пока держать для них такие бумажки, однако вовсе не обязательно подчиняться правилам, согласно которым бумажка должна всегда быть одной и той же. Мы не фетишисты. Эти фантики нужны нам только как пропуска, чтобы пройти туда, куда нам хочется. Зачем же нам привязываться к бумажке, по которой не пропустят в то место, которое интересует нас именно сегодня?
ЛЕВА ТИГР. Бланк, за подделку документов могут и срок дать…
БЛАНК. Захотят – дадут срок за что угодно, сам знаешь. Но речь не об этом, мы ведь можем меняться документами так же, как и вещами. Я, кстати, очень рад, что этот вид обменов стал полноправной частью подвески у нас в Питере. Допустим, твоему удостоверению причитается что-то такое, что тебе самому сейчас не нужно: почему бы не поступить с этой бумажкой так же, как и с прочими вещами? Я вам скажу: это здорово расширяет возможности свободной жизни.
Все в истории когда-нибудь делается впервые. Вот мы в число даримых подарков и разных одолжений вводим имя. Почему бы не дать в долг имя?
ЛОБСТЕР. А вдруг оно от этого пострадает? Вдруг его вернут испорченным?
БЛАНК. Вполне возможно, куртку тоже могут вернуть с оторванной пуговицей, но нормальному человеку не к лицу такие опасения. Конечно, если приговорен к одному-единственному имени, то страшновато. Если же нет, то обмен именами больше похож на обмен опытом – очень обогащает, кто не пробовал, рекомендую.
ГЕЛИОС. Ты прав. Я вот в детстве часто думала: как жаль, что нельзя меняться телами. Не насовсем, конечно, а на время… А то живешь все время в одном доставшемся тебе теле… Или нет, не так: живешь одно это тело так, что надоедает, а ведь хочется и другим телом пожить, и каким-нибудь третьим. Новые впечатления… А потом получаешь свое тело назад, а в нем тоже осели новые впечатления, ты к ним примериваешься, знакомишься с ними.
ШВЕД. Точно, Парящая. И мне всегда чего-то такого хотелось. Только я думал… хотя я и сейчас так считаю, что есть внутреннее тело, которое обращено к тебе самому, и внешнее, обращенное к другим. Внутреннее тело я бы никому не отдал, а вот внешним с удовольствием бы обменивался.
ГЕЛИОС. А к внутреннему телу можно подключаться через внешнее. По-моему, это и называется любовью. Тоже своего рода способ меняться телами – способ, доступный всем и уж тем более нам. А если рассуждать в этом духе дальше… если бы мы могли меняться и внутренними телами, то познали бы любовь, которую знает один только Господь.
ЛЕВА ТИГР. Ага. Расчувствовались. У меня конкретное предложение: тела, предназначенные для обмена, можно было бы подвешивать. Выходишь утром на улицу, а они висят с высунутыми языками…
РЕПЛИКА (сквозь смех). Ну да, перевязанные черной ленточкой.
БЛАНК. Наверное, многим из нас хотелось бы чего-то подобного. Может быть, это тоже одна из причин, почему мы здесь… и прилепились друг к другу.
Нам, наверное, близка, если можно так выразиться, коммунистическая чувственность – в изначальном смысле, как у Маркса. Маркс в юности интересовался Эпикуром и греческими атомистами, а у них была теория истечения тел. Античные атомисты думали, что чувственность располагается не внутри, а возникает в зоне контакта. Ну, скажем, мы встречаемся взглядами, и эта встреча не так уж принципиально отличается от соприкосновения. То есть наша настоящая телесность простирается по крайней мере до точки пересечения взглядов – наверное, можно говорить о коммунизме на уровне чувственности.
ЕВА КУКИШ. Как Фуко говорил о политике тела?
БЛАНК. Не знаю… Скорее как Андрей Платонов – перечитайте его «Чевенгур» да и другие вещи… Там описывается опыт обобщенной чувственности: чевенгурцы «обмениваются веществами жизни», поддерживают дыхание друг друга. А протест пролетариев против буржуазности – это ведь прежде всего протест против приватизации телесности. Платонов очень хорошо показал, что значит чувствовать по-коммунистически. Вообще, «классовое чутье» это не просто метафора, даже в негативном смысле отчуждение именно «испытывается» как лишение индивида причастности к коллективному телу.
ГЕЛИОС. Христианское причастие, по-моему, еще раньше устанавливает такую причастность. Кстати, каждому из нас подобная чувственность так или иначе знакома, а цветные ленточки тоже не просто метафоры – они ведь те самые узы. Как говорится, узы дружбы и братства. Может быть, преимущества избранной нами жизни потому так трудно понять, что абстрактного понимания тут совершенно недостаточно, совместное бытие-вопреки – это то, что надо почувствовать.
БЛАНК. Конечно, Парящая. Ведь мы и стихийно, и сознательно пытаемся устранить все ограничения обменов, а из них самое главное – принцип товарно-денежного эквивалента. Этот эквивалент показывает, чего и сколько тебе положено, провозглашая: больше ни-ни! Что-то напоминающее паек в камере. Ну, от пайкового распределения мы вроде бы ушли. Но ведь привязка к документу тоже паек, тебе вырезают определенный кусочек жизни… или пускают как крысу в лабиринт, чтобы ты испытывал повороты судьбы, утыкался в жизненные тупики. Выданный тебе документ надежнее всего определяет потолок твоих возможностей. Заметим, однако: законопослушные обыватели даже и не пробуют разобрать потолок, предпочитая биться о стену. Но вольные странники обнаружили, что перекрытия бумажных предписаний не так уж и сложно обойти или разобрать.
Для начала, конечно, следует изучить повадки тех, кто бумажки выписывает, рассматривает, сличает и зарабатывает этим себе на жизнь. Мы сразу же фиксируем зацикленность всего миллионного полчища контролеров на совпадениях. Им непременно нужно, чтобы фотография совпадала с фамилией, фамилия с подписью, а сегодняшнее предъявление бумажки со вчерашним. Если все это совпадает, они удовлетворенно кивают головой: дескать, иди! Или, наоборот, почему-то определяют: стой, тебе туда нельзя! Если в этот момент вглядеться в их самодовольные рожи… они ведь уверены, что знают о тебе все, во всяком случае все, что следует о тебе знать. Хотя, если разобраться, дети, собирающие фантики и рассматривающие свою коллекцию, получают, пожалуй, более достоверное знание.
КРОТ. И я всегда этому поражаюсь. В смысле, этому странному занятию, взрослым играм в фантики. У меня вот есть один хороший паспорт такой. (Видимо, показывает паспорт.) Я тут с затылка сфотографирован. Да. А остальное как полагается: печати, гербы, штампы, буковки. Ребят попросил, они сделали. В общем, я частенько с этой штукой развлекаюсь. Подходишь, например, к какому-нибудь казенному дому – а почти в каждом казенном доме есть свой придурок, который такие бумажки рассматривает. И для этого даже специально делает умный вид. И я ему, допустим, предъявляю. Он, стало быть, смотрит на мой сфотографированный затылок, а я на его рожу.
ГОЛОС. И что, пропускают?
КРОТ. Редко. Но удовольствие получаю. Тут важно, чтобы все было на полном серьезе – при галстуке, в пиджаке… ну, как это принято у жлобов, особенно если они начальники. Я вам скажу, бывает много оттенков удовольствия… иногда, знаешь, просят затылком повернуться.
БЛАНК. Все мы по-своему практикуем бытие-поперек и понимаем в этом толк. Беда, однако, в том, что мы живем в обществе любителей фантиков, а активисты этого общества ревниво преследуют тех, кто к их фантикам равнодушен. Нам, увы, пока приходится считаться с такой формой коллективного помешательства, но вы знаете, что все общины ведут борьбу с фетишизмом удостоверений и прочих «записей гражданского состояния».
Вообще-то люди наших отрядов предпочитают удостоверять свою личность через граффити – это, наверное, ближайший аналог казенных паспортов. Но аналог совсем не казенный – ведь каждому ясно, что надпись на стене, выполненная в соответствии с движением души, говорит о человеке куда больше, чем подпись на прикрепленном к нему ярлычке, сделанная каким-нибудь уполномоченным общества любителей фантиков.
Граффити может рассказать о предпочтении человека, о его биографии. Сходите в Промзону, в Трансвааль, да зайдите на любую территорию, и настенная живопись лучше целого пакета фантиков…
ГОЛОС. Да знаем, Бланк, мы же там живем. Эти рисуночки, автографы… они ведь живые. Паспорт полная противоположность – прижизненный гроб.
БЛАНК. Отлично сказано. Рано или поздно мы добьемся отмены принудительной паспортизации. Но пока будем обмениваться этими фантиками, как обмениваемся прочитанными текстами или музыкой, которая нам понравилась, – всему свое время.
ШВЕД. Слушай, Бланк, правду говорят, что ты взял себе такой ник, чтобы показать, что к любым удостоверениям нужно относиться как к бланкам: что захотел, то и написал?
БЛАНК. Говорят и другое. Кстати. Ник я, может быть, и поменяю, если позволите.
ШВЕД. Как раз для тебя, Бланк, это будет затруднительно.
Чтобы обрисовать общую атмосферу борьбы против тотального учета и контроля, присоединим к протоколу беседы образец публицистики того времени, еще отнюдь не канувшего в Лету.