– Почему я подумал, что вы можете оказаться не свидетелем, а… подозреваемым, скажем так? Ваш рассказ. Вы рассказывали, что видели, дежа вю, и в какой-то момент до меня дошло, что у вас меняется точка зрения, понимаете? Будто рассказ ведет сначала один человек, а потом другой, и смотрит на окружающее с другой позиции. Одно-два слова, вы и внимания не обратили, вы оставались сами собой, но на мгновения будто раздваивались, не замечая этого… «Что-то не так в его рассказе», – подумал я, но оставил эту мысль, потому что вы начали объяснять про свою специальность, про множество миров, в которых живет каждый из нас, это было для меня не столь неожиданно, как вам могло бы показаться, я уже имел дело с… вы не знали, конечно, но знала Линда, посоветовавшая вам обратиться ко мне. Значит, и ей показалось… Когда вы ушли, я первым делом позвонил Линде. Она вас вспомнила. «Очень странный молодой человек, – вот ее слова, – у него, скорее всего, проблемы с памятью, будьте с ним поаккуратнее». «Что значит: проблемы с памятью?» – спросил я. «Ложная память, – объяснила Линда ситуацию, как она ее поняла. – Этот парень помнит то, чего в его жизни не было. Не так уж редко это происходит, кстати, как многим кажется. Я ему посоветовала вас на всякий случай, если с ним что-нибудь произойдет в Амстердаме. В полиции его выслушают и пошлют подальше. Любой другой частный детектив отсечет его ложную память и будет стараться выделить истинные воспоминания или, что, скорее всего, тоже пошлет его к черту, кому охота возиться с делом, имеющим нулевые перспективы? А вы…» Линда только подкрепила мое мнение о вас и о произошедшем с вами в церкви святого Юлиана.
– Вы хотите сказать… – медленно произнес Антон. Ему показалось, что он говорит эти слова не в первый раз, он уже говорил… обычные слова, наверняка он сотни раз произносил их при самых разнообразных обстоятельствах. И все равно что-то царапнуло его память, – будто память была не спрятана в глубинах бессознательного, а высечена в граните и поставлена в пустынной местности, подобно дорожному камню, к которому можно подойти, всмотреться и разглядеть не только прошлое, но и путь… Пути, которые…
«Вы хотите сказать…» – он отступил на шаг от человека, которому не верил с первого момента.
«Вы хотите сказать…» – повторил он и заложил руки за спину. Что он мог сделать? Он ни разу в жизни не ударил человека.
«Вы хотите сказать…»
«Черт возьми, – раздраженно произнес тот, на кого он смотрел и не мог опустить взгляд, – что вы повторяете одно и то же, как попугай? Я сказал то, что сказал. Эта девица спит со всяким, кто поведет ее в кафе. И наркотики для нее привычны, как для вас кофе. Не надо на меня так смотреть, уважаемый. Здесь вам не…»
И тогда он…
Воспоминание растаяло, как мороженое на тарелочке в жаркий день, – расплылось лужицей, и человек, которого он видел, но не успел узнать, обратился в плоскую, теперь уже и вовсе неузнаваемую фигурку, слился с фоном.
– Эсти, – пробормотал Антон. – Анна…
Девушка плакала. Вряд ли это мог видеть Манн. Может, Кристина – женским интуитивным чутьем. Анна сидела прямо, ее маленькая грудь рельефно обозначилась под натянувшимся платьем, она положила ладони на стол, будто собиралась медитировать или провести спиритический сеанс, смотрела перед собой – вроде бы на Антона, а на самом деле вглубь себя, – и плакала, хотя лицо ее было спокойно, а губы даже сложились в улыбку. Улыбку, как и слезы, мог видеть только Антон.
– Ну что ты… – пробормотал он. – Пожалуйста… Я не хотел… Так получилось.
Он действительно не хотел. Он не мог хотеть, это было для него невозможно – хотеть, чтобы кто-то умер. Однако…
Манн вздохнул, и Кристина крепко ухватила мужа за локоть.
– Нет, – сказала она.
Манн покачал головой.
– Да, – сказал он. – Иначе все это будет продолжаться.
– Ты хочешь, чтобы он с этим жил? – шепот Кристины отражался от стен и терял устойчивость, звуки расплывались, повторяли себя, и Антон не понял ни слова. Подумал, что и не должен был понимать, понимаешь только те слова, что говорят тебе, а сказанное для другого тебе понимать не надо.
– Наоборот, – сказал Манн и поднялся. – Я надеялся, что удастся обойтись без этого.
– Обойдись. – Кристина тоже поднялась и встала перед мужем, крепко сжимая его локти.
Манн покачал головой.
– Когда-то, – сказал он, – старший инспектор Мейден обвинил меня в убийстве твоего… прости… я все время думаю о Веерке как о твоем любовнике.
– У тебя злая память, – сказала Кристина.
– Какая есть. Человек – это память. Мейден выколотил из моей памяти все, что я прятал от себя. Он не понимал, что делал.
– А ты понимаешь?
– Думаю – да, – сказал Манн без уверенности в голосе. – Он может вспомнить. Он никогда там не был.
– Я с вами, – твердо сказала Кристина.
Манн кивнул.
Антон и Анна стояли друг перед другом, и странное происходило с ними. Отчужденность поднималась невидимым, но непреодолимым барьером, мешавшим им смотреть друг на друга. И в то же время – или в какое-то иное, не совпадавшее с обычным, – они были близки, как никогда раньше, и как, возможно, никогда не будут близки в будущем. Антон взял Анну за руку. Он не смел приблизиться к ней ближе, чем на три шага. Он крепко сжал ее пальцы. Он старался к ней даже не прикасаться. Он обнял Анну за плечи. Он пошел в переднюю следом за Манном, не оборачиваясь и не зная, идет ли за ними Анна, которую звали Эсти.
Дальше всё происходило очень быстро, как в ускоренной съемке: подхватив под руки женщин, детектив стал спускаться по лестнице, не дожидаясь лифта и не обращая на Антона внимания. Антон побежал за ними, и на улице ему казалось, что машины несутся с недозволенной скоростью, какой-то велосипедист едва не налетел на него и громко сказал что-то по-голландски. Манн открыл заднюю дверцу машины, втолкнул женщин, показал Антону на переднее сиденье, сел за руль и сорвался с места, не убедившись в том, что Антон успел вскочить в машину. Наверно, видел боковым зрением.
Антон не видел, куда и по каким улицам они мчались. Дежа вю началось, когда свернули на короткую плохо освещенную улицу и проскочили по узкому мосту через неширокий канал. Момент узнавания вызвал в мозгу быстрый отклик, он уже бывал здесь, но никаких ассоциаций место не вызвало, и укол памяти на этот раз пропал втуне.
А потом началось странное. Они резко затормозили перед высоким зданием, похожим в темноте на огромный, до неба, куб, с темными точечками неосвещенных окон. Антон краем сознания понимал, что это окна, и они большие, то есть обычные, как везде, а некоторые даже открыты, рамы подняты, и из темноты на улицу выглядывают… нет, не люди, но стоящие в комнатах предметы: из одного окна выглядывал диван, удивленно наморщив черную потертую кожу, как человек, не понимающий, что с ним происходит. Странное это ощущение прекрасно совмещалось с другим: Антону казалось, что дом ощерился не окнами, а пунктирными линиями. Вся стена исписана была пунктиром – при желании, зная азбуку Морзе (или иную?), можно было бы прочитать незамысловатый текст, рассказывавший, вероятно, об истории дома или о случившейся здесь трагедии.
Или о том, что трагедия может произойти здесь скоро… сегодня… сейчас.
Кто-то вскрикнул. Антону показалось, что кричала Анна, он поискал ее взглядом, выбравшись из машины следом за Манном. Анна и Кристина стояли, держась за руки, и смотрели вверх. Странное было ощущение, он будто присутствовал здесь и одновременно отсутствовал, потому что дежа вю крепко держало его, впихивая себя в его заторможенное сознание. Он был здесь, и он здесь не был, он бежал к закрытой двери подъезда и стоял, прислонившись к капоту машины, смотрел вверх и пытался унять бешеный ритм сердца.
Парадная дверь оказалась закрыта, и Манн принялся нажимать на кнопку звонка, утопленную в камень слева. В глубине раздались звуки, которые лишь при большой игре фантазии можно было принять за переливчатую трель. Это был стон, вопль подстреленной птицы, долгий скрип пружин продавленного дивана, и все вместе, и если никто не ответит в динамике домофона, значит, дом пуст, в нем нет ни одной живой души и только одна мертвая. Антон знал уже – кто, но не мог догадаться.
Он обернулся: Анна и Кристина стояли за его спиной, Анна смотрела на Антона понимающе или сочувствующе, будто хотела поддержать его, напутствовать, но не могла подобрать слов, а взглядом выразить всю полноту чувств у нее не получалось.
– Анна, – сказал Антон, осознав вдруг, что история эта сейчас закончится, и что окажется в конце… точка… многоточие… жизнь… смерть… Он готов был сейчас ко всему и хотел лишь, чтобы все кончилось быстро.
– Кто там? – послышался из динамика хриплый голос, который мог принадлежать мужчине, женщине, роботу, компьютеру, черту-дьяволу или вообще никому, просто возникли слова в воздухе и ударили Антона в грудь, будто брошенный наотмашь камень.
Антон согнулся.
– Частный детектив Тиль Манн. Мою карточку вы сможете посмотреть, когда откроете дверь.
Манн говорил по-английски, но тот, за дверью, хотя и понимал язык, предпочитал отвечать по-голландски, и слова его звучали абракадаброй, смысл которой Антон угадывал, следя за реакцией Манна.
– Бу-буу-бубу-ба-буу…
«Ночь уже, куда вас черт несет. Дождитесь утра и звоните, будь вы хоть королева».
– Нам нужно в сто тридцать седьмую квартиру.
– Буу-бу-бу. Ба.
«Ну и звоните туда».
На двери не было ни списка квартир, ни обычного в таких случаях табло с кнопками у соответствующего номера. Только один звонок, на который Манн давил в безуспешной, видимо, попытке добренчаться до подкорки консьержа или кто там за дверью стоял на страже спокойствия отсутствовавших жильцов.
– Бу-буббу.
«Прекратите, или я вызову полицию».
– Вызывайте! – крикнул Манн. – Майор Мейден будет счастлив.
Имя майора произвело, видимо, надлежащее действие. Имел ли консьерж дело с полицией или голос Манна звучал чересчур уверенно для случайного ночного посетителя, но в двери что-то щелкнуло, что-то внутри сдвинулось с места, что-то коротко прогудело, и Антон понял, что дверь открыта – она по-прежнему возвышалась неприступным оплотом, но теперь можно было ее толкнуть или потянуть ручку на себя.