Она другая, другая, другая, убеждал он себя.
Ты знал и любил другую женщину!
Да ведь и сам он уже не тот. Алька, живущая в воспоминаниях, ему не нужна.
А Тина?
ГЛАВА 21
Она навела порядок на столе, убрала ноутбук, постелила белье, переоделась и с особой тщательностью, минут пять, разглаживала на вешалке костюм. Когда ни единой складочки на нем не осталось, Тина отчаянно оглядела купе.
Может быть, коврик в проходе пропылесосить?
Пыль с радиоприемника стереть?
Постирать Морозову рубашки?
Было ясно, что уснуть не получится. В который раз за эти дни она пожалела, что не прихватила Жарова. Его немудреные фразы, обыденные проблемы героев могли бы помочь. Наверняка бы помогли. Ну что за идиотка?! Мобильный купила, пижамой обзавелась, а книжку приобрести не догадалась!
Тина потушила свет и легла.
Ей показалось, она проворочалась целую вечность, пока не скрипнула дверь и в полумраке не появилась высокая фигура. Тина затаила дыхание, потом передумала и принялась сопеть — сладко, с причмокиванием. На этот раз она пыталась обмануть не его, а себя. Возможно, притворное сопение все-таки обернется настоящим и, несмотря ни на что, удастся провалиться в спасительный сон.
Морозов немного повозился впотьмах, шурша простынями. Вскоре обрушилась тишина, тягостная бессонница на двоих, бессмысленно пялившихся в ночь.
— Ты спишь? — первым не выдержал Олег.
Она еще не решила, стоит ли притворяться дальше, и вырвалось само собой раздраженное:
— Не получается!
Миллион ночей она засыпала у него на плече, уверенная, что жизнь кончится, если будет как-то иначе. Жизнь продолжалась, однако. Только все происходило с кем-то другим: с той, которая не умела радоваться солнцу — ни настоящему, ни вырезанному из дерева, — с той, которой было недосуг разглядеть весну в едва набухших почках, с той, которой усталость слепляла веки, не позволяя дождаться поцелуев и ласк. Та, другая, была королевой, хозяйкой жизни. Супругой, дочерью, матерью. Но никогда — просто женщиной.
Это сделало ее сильной, именно это. Не было необходимости в нежности, в утешении, в страстных объятиях. Иногда исподволь рождалось желание увидеть в мужских глазах что-то помимо привычного уважения и заботливого интереса. Но Тина никогда не позволяла этому желанию вмешаться в свою жизнь!
…Миллион рассветов он встречал, целуя ее сонные губы — горьковато-миндальные после любви. С тех пор заря по-прежнему поднималась над городом. Небо было голубым, трава зеленой, снег белым. И, наверное, все будет так же еще много тысячелетий. Изменился он сам. Все в нем стало другим, все, кроме неутолимой тоски по ней. Тоски, которая вскипела сейчас с новой силой, обжигая душу бессмысленными надеждами, а пальцы — пустотой.
— Я скучаю по тебе, — беззвучно прошептал он.
Услышала она? Догадалась? Или просто одна боль раздирала их сердца?
Ее полувсхлип, полустон бросил Олега в темноту, где в двух шагах, на другом краю бездны ждала его женщина.
Его женщина…
Они торопились. Боже, как они торопились! Словно время стаей шакалов загнало в тупик, оставив лишь одно мгновение — всего одно, последнее, бесценное, — но оно принадлежало им двоим. Как они принадлежали друг другу.
Лихорадочно метались, кружили ладони, пальцы горели огнем, и швыряло навстречу тела, как прилив швыряет волны на скалы, как швыряет зимний ветер хлопья снега в лицо, как небо швыряет на землю молнии. Не остановить. Не увернуться.
Можно спрятаться загодя, можно предвидеть и кропотливо строить преграды, заслоны, можно притвориться равнодушной к боли. Но однажды она настигнет сокрушительно, неизбежно, и рука невольно потянется за волшебной живой водой.
Вот она, вот… Живая вода ненасытных, долгожданных губ. И страхи, сомнения, обиды — на другой планете. Живая вода — забвение в объятиях. Жаркий озноб тела. Запахи, вкусы, движения, грохот сердца — его ли, ее?!
Теперь не различишь.
Соленый лоб — его испарина, ее слезы? Влажные виски — ее пыл, его поцелуи?
Они не стали единым и целым, но каждый ее вздох был как будто эхом его. Излом его рта — отражением ее горячих губ. И исступленно-жадные ласки обрушивались с одинаковой силой. И трепетные, бережные прикосновения, как взмах крыла диковинной бабочки, оставляли горечь — одну на двоих.
Ни стона, ни вскрика, ни шепота — только безмолвный диалог тел, тот, что с голубиного воркования срывался в жгучий спор, тот, что легко парил, оборотясь невозмутимой и простоватой беседой, тот, что летел в бездонные пропасти откровений.
Наговориться бы… наговориться…
Но страшно оторваться друг от друга. Хотя только первые мгновения они думали об этом, а потом мыслей не стало, ничего не стало.
Или настало — все?!
Все, что годами хранила память и рисовало воображение — помимо воли. Все, что рождало боль, бессонницу и надежды. Чем отзывался в душе осенний лес и юная листва весной, похожий силуэт в толпе, знакомый поворот головы, окрик в спину, когда секундное замешательство — отчаянная мольба о чуде. Все, что было невозможно.
Все, о чем тосковала скрипка, случайная скрипка в случайном кафе.
ГЛАВА 22
— Мне тяжело, — прошептала она, упершись ладонями в его грудь.
Олег перекатился на бок, плотно прижав ее к себе.
— Я все равно не уйду.
— Но вдвоем мы тут не уместимся!
— Прекрасно умещались, — возразил он, и Тина почувствовала его улыбку.
Ей казалось сейчас, что все происходит впервые, что прежние поцелуи, прикосновения, сбивчивый, влажный шепот, горячее дыхание — только смутная тень того солнца, что обжигало их мгновение назад. Их? Или только ее? Неужели за эти годы она так истосковалась по своему женскому «я», что достаточно одной бурной сцены, чтобы привести ее в эйфорию?
Оголодала, с циничной усмешкой подвела итог Тина.
— Хочешь пить? — спросил Олег, и голос его прозвучал так ласково, что горькая улыбка сползла с ее губ.
Наваливалось, настигало что-то необъяснимое. Восторг ли, уже без примеси самоуничижения? Нежность?
Он перегнулся через нее, мимоходом, не удержавшись, легонько провел языком по груди, и Тина выгнулась навстречу — сразу, безвольно, не раздумывая, — загораясь снова.
— Потом попьем, да? — сипло уточнил Олег, отставив бутылку обратно на столик.
Сквозь дрожь собственного тела, сквозь трепет души, Тина услышала собственные мысли. Все до единой они были о нем. Все до единой они исчезли, стоило ему оказаться совсем близко — страшно, волшебно, катастрофически близко.
— Я не могу больше! — простонала она, впиваясь губами в воздух, а пальцами в жаркую широкую спину. — Не могу, не могу…
Но она смогла, потому что он был рядом — именно он. И вместе они домчались по этой дороге до звезд.
Господи, как давно она не видела звезд!
Когда вспыхнувшие ярым светом небеса стали тускнеть, опуская все ниже и ниже занавес туч, его прохладные пальцы заметались по простыне, пока не сцепились с ее пальцами.
Как раньше, подумал Олег, стараясь унять ненужное сердцебиение.
Как раньше не будет, беспощадно грохотнуло в голове.
Но вот же — есть! Есть она и есть он, и между ними — ничего, что может стать преградой.
— О чем ты думаешь? — шепотом спросила Тина.
— О нас, — признался Олег.
Они же всегда были откровенны друг с другом. Старались быть. Хотя временами это сильно напрягало.
— И что же ты думаешь о нас? — с едва уловимой насмешкой спросила она.
— Что нам хорошо.
— Это и без раздумий понятно. Это логично, понимаешь? — Она усмехнулась в темноте, вновь закутываясь в цинизм. — Твое тело знает мое, а мое — твое, и мы оба знаем, как доставить удовольствие друг другу.
Он вскинулся было, разъярившись. Удовольствие?! Удовольствие — это когда пиво холодное свежее пьешь, голубей кормишь, на песочке нежишься, в сотый раз пересматриваешь старую комедию, где каждая реплика знакома, а все равно интересно. Удовольствие! Его обдало жаром злобы, и он вознамерился было сказать ей все, что думает о ней и ее дурацком представлении об удовольствиях.
Но промолчал.
Потому что понял: она боится того, что случилось. Потому что не знает, как иначе отнестись к этому.
К тому, что они занимались любовью, с удовольствием произнес Олег мысленно. Потом подумал и повторил вслух. Так ему хотелось.
— Значит, мы занимались любовью и получили удовольствие, — сказал он, едва не мурлыча от вкуса этой фразы.
Тина неловко завозилась.
— Ну, да. Только давай не будем говорить об этом, — тут же добавила она.
— Конечно. У нас лучше получается молчать.
Они посопели, она — успокаиваясь, он — прислушиваясь к ней.
— Мне кажется, тебе все-таки надо на свое место перебраться, — произнесла Тина.
— Тебе что, плохо со мной?
— Морозов, не устраивай детский сад! Не буду я отрицать, что мне с тобой хорошо. То есть, было хорошо. Но спать с тобой я не собираюсь. Это неудобно, в конце концов!
Нет, ну правда! Она знает, что он во сне ворочается. Запросто спихнет ее в проем. Или ногу отдавит. Или руку, что тоже неприятно. Волосы прищемит. Нет, нет, на узкой полке спать вдвоем невозможно.
Если только прижаться вплотную. Переплестись.
Вот только этого не хватало!
Она негодовала, а Морозов осторожно перекатился, опираясь на стену, и коленями сжал ее ноги.
— Уходи, — приказала Тина.
— Ага. Щас! — пообещал он.
— Олег, я хочу спать.
Он приблизил лицо к ее лицу.
— Я только пожелаю тебе спокойной ночи, хорошо?
Поцелуй, всего лишь один поцелуй. Взрослая женщина, мать двоих детей, мужняя жена — не должна и не может терять голову от единственного поцелуя.
Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.