Увидеть море, горы, лес.
Арык в пустыне, водопад,
Священный Вифлеемский сад.
Хочу в небесной глубине
Увидеть звезды при луне,
Серебряной тропой пройти
По Млечному ее пути.
«Сесть бы бездумно в вагон электрички…»
Сесть бы бездумно в вагон электрички,
Ехать и ехать, не зная куда.
Кто-то смотрел бы в окно по привычке,
Перебирая былые года.
Мне бы поездка напомнила эта
Юности время и дачный сезон,
Жизни хорошей большие просветы,
Радость общенья и гжельский перрон.
Время пройдет. Боль уляжется в сердце.
Мысли отыщут желанный покой.
И предо мною появится дверца
С надписью яркой: «Скорее открой».
И удивлюсь этой надписи яркой,
Но, интерес проявляя во всем,
Я, пересилив сомненье и робость,
Дверцу открыв, двинусь новым путем.
Путь этот будет таким же тернистым,
Но я замечу природы красу.
Неба простор будет иссиня-чистым,
Буйство всех красок в весеннем лесу.
«Мы гуляли сегодня в лесу…»
Мы гуляли сегодня в лесу.
Лес по-прежнему тих и спокоен,
И, его охраняя красу,
Дуб столетний стоит, словно воин.
Совершенству лесной красоты
Удивляться могу бесконечно.
Наша жизнь — это только часы.
Лéса жизнь — это целая вечность.
«Верблюд с сожженными губами……»
Верблюд с сожженными губами…
Я, как верблюд с сожженными губами,
Несу свой крест смиренно и покорно;
Моя судьба незримыми перстами
Указывает путь мне хладнокровно.
И, покорясь судьбе моей достойно,
Я жизнь свою с надеждою продолжу,
Заполню время, время непростое,
Делами добрыми и вечною любовью.
«Спи, душа, моя душа…»
Спи, душа, моя душа.
Завтра мы с тобой проснемся.
Спи, судьба моя, судьба.
Завтра мы с тобой столкнемся.
А воочию столкнувшись,
Мы подумаем о том,
Как, друг к другу повернувшись,
Нам идти одним путем.
Это трудно бесконечно,
Но желанием моим,
Обратившись к звездам в вечность,
Станет путь преодолим.
«На вершину высокой скалы…»
На вершину высокой скалы
Ранним утром слетелись орлы
Посмотреть на красивый восход
И отправиться в дальний полет.
Путь держали они далеко,
Их отряд виден был высоко.
От видения в свете лучей
Не могли оторвать мы очей.
И любуясь такой красотой,
Яркой, девственной, вечно живой,
Нам хотелось хотя бы во сне
Побывать в той волшебной стране.
«Я знаю, ты прав, мой ученый собрат…»
Я знаю, ты прав, мой ученый собрат.
Но в жизни так много потерь и утрат,
Что часто раздумья, сомненья, печаль
Укутать хотят меня в черную шаль.
А ветер, срывает листок за листком.
С трудом узнаю я порой отчий дом.
За окнами — темень, ненастье, пурга,
Крыльцо и дорогу укрыли снега.
Случаются в жизни тяжелые дни,
Тревожные чувства рождают они.
Минута, другая проходит, и вновь
Печаль и усталость сменяет любовь.
«Припомню прежние года…»
Припомню прежние года
И март улыбчивый и милый.
Мы были счастливы тогда,
А нынче мир совсем унылый.
И было это в первый раз:
Блаженство, радость и томленье.
Но жизнь стрелою пронеслась,
Оставив в памяти виденья.
В далеком прошлом побывать
Удастся, верю, в снах чудесных,
И счастье снова испытать
Мне будет тяжко и прелестно.
Узелки памятиИз книги «Королевство прямых зеркал»
Удобно расположившись в кресле, я вспоминаю свое далекое прошлое.
1946 год. Окраина послевоенной Москвы.
Похожая на деревенскую, ровная, с одноэтажными домами, окруженными покривившимися сломанными заборами, с булыжной мостовой и земляными тротуарами улица. Около одного из домов играет в песке маленькая девочка. Русые курчавые волосы, смеющееся детское личико запечатлел фотограф.
«Привет!» — мысленно произношу я. Мне кажется, что девчушка кивает в ответ.
«А знаешь, что ты — это я? — в ребячьих глазах недоумение. — Да, да, — продолжаю мысленный диалог. — Можно, я расскажу про тебя и твою будущую жизнь?»
Недоумение сменяется интересом. Мне кажется, что девочка слегка кивает в ответ. Получив согласие, я начинаю повествование.
Перед моим внутренним взором появляется старая деревянная скрипучая дверь. Это вход в нашу часть дома. Первое, что вспоминается, — два ведра воды, стоящие на самодельном столике. Рядом маленькая электрическая плитка. В столе алюминиевые кастрюли и миски, на полке граненые стаканы, блюдца и тарелки. В ящике стола тоже алюминиевые чайные и столовые ложки и вилки. Это наша кухня. Она ничем не отапливается. Зимой в ведрах замерзает вода, и готовить очень непросто. Какой приятный запах распространяется из кастрюли, кипящей на плитке! Мама варит борщ. Вкуснее маминого борща ничего нет. Придет время, и «коронное» мамино блюдо станет еще более ароматным и сытным. Ведь через несколько лет у нашей семьи появится возможность варить супы с мясом, а пока…
Черный хлеб, борщ и чеснок — разве этого недостаточно, чтобы почувствовать себя счастливым!
Я вспоминаю, а сердце радуется и грустит одновременно. Такие же чувства, нет сомнения, появятся у каждого, кто в зрелом возрасте оглянется, чтобы на несколько минут вернуться в свое детство.
В нашем домике еще две комнаты: небольшая столовая и большая спальня, игровая и гостиная одновременно. Она разделена на две неравные части фанерной перегородкой. Меньшая часть — родительская спальня, большая — наша с братом. Дубовые стол и буфет занимают немало места. Кирпичная печь расположена между двумя комнатами — столовой и спальней-гостиной. Топили печь сначала дровами, потом углем и только в шестидесятые годы газом.
А ты помнишь старшего брата? — спрашиваю я себя-малышку. Та кивает русой головой. Личико ее становится грустным. Как же не помнить брата, который был старше на целых пять лет! Он был таким добрым, так любил родителей и ее — младшую сестричку. К нему часто приходили друзья. Они играли в шахматы, решали математические задачи, из подручного материала делали игрушки, в которые она подолгу играла.
Воскресенье. Папа сидит за столом. Он внимательно смотрит на градусник. Мама остановилась в дверном проеме. Она держит в руках глубокую тарелку, до краев заполненную манной кашей.
— Шура, — говорит мама и укоризненно качает головой.
— Тридцать семь и два, — тихо произносит папа.
Мама ставит на стол кашу, берет из папиных рук градусник и кладет его на комод, подальше от папы. Она знает: это не поможет. С тех пор как папа заболел туберкулезом, он постоянно измеряет температуру. Случилось это на фронте: белорусские болотистые леса, где он воевал, и стали причиной его заболевания.
Папа медленно, думая о чем-то своем, размешивает кашу. Большой кусок желтоватого масла понемногу перемещается с середины поверхности на края и в глубь содержимого тарелки. Каша была очень горячей. Я как сейчас помню точные, размеренные папины движения, когда он ел надоевшую манку. В это время мама доставала из подпола очередную банку специального раствора, приготовленного из свиного нутряного сала, какао, сахара и других составляющих, необходимых для того, чтобы папа выздоровел.
Пасмурное осеннее утро. Мы с мамой идем в магазин, расположенный на параллельной улице. Проходим мимо деревянной продуктовой палатки. Она закрыта, но около нее уже выстроилась небольшая очередь. Мама спрашивает знакомого мужчину:
— Уже известно, что сегодня будут давать?
Тот молча качает головой. Женщина, только что побывавшая у директора магазина, громко извещает:
— Скоро привезут муку и дрожжи.
Люди, стоящие в очереди, как по команде становятся ближе друг к другу.
Мы вместе со всеми ждем, когда откроется заветное окошко.
К началу очереди подходит средних лет женщина с химическим карандашом и начинает писать номерки на ладонях будущих счастливчиков. Такое происходит каждый раз. Людям, стоящим в очереди, спокойнее, если у каждого из них есть свой номер. Наши — 46 и 47. Мне так хочется побегать! Я прошу маму хоть на немного отпустить мою руку. Мама неумолима. Она боится, что номер на моей ладошке сотрется, ведь идет дождик. Подчиняюсь и стою, переминаясь с ноги на ногу. Как же тяжело детям подолгу находиться в неподвижности! Но сознание напоминает, что мука и дрожжи — это пирожки и лепешки, большая редкость в те трудные годы.
Наконец мы с мамой возвращаемся домой. Около нашего забора мои сверстники играют в мяч. Я присоединяюсь к ним. Руки у всех грязные, одежда и обувь мокрые, но это не мешает нам громко разговаривать, спорить и смеяться.