схитило, взбудоражило все мужское в нем, наполнило необыкновенной уверенностью в себе… Что было потом? Он не в силах объяснить.
А вот теперь нужно что-то решать. Делать выбор: либо подставить другую щеку, либо…
Внутренний голос вкрадчиво зашептал: «Ты че, мужик! Не будь ослом! Если выбирать, то и двух зол выбирают молодое и красивое!»
Секунду он стоял ошарашенный справедливой догадкой, потом вдруг начал лихорадочно заталкивать все самое необходимое в спортивную сумку, как будто боясь передумать.
Все! Решено! Прочь все старое, серое, надоевшее!
Да здравствует новая жизнь!
Он пулей выскочил на улицу. Сердце куда-то выпрыгивало, внутри все кипело, бурлило навстречу чему-то новому — яркому и прекрасному!
Он чувствовал себя Орфеем — юным, любимым, бессмертным! Он не бежал, а летел. К груди бережно, словно арфу, прижимал спортивную сумку.
Редкие прохожие оглядывались ему вслед. Им он больше напоминал старого оленя. Было только любопытно, чего этот олень так раздухарился. А ему было все равно, что о нем думают. И он скакал, скакал, точнее — летел, летел, не боясь нарушить своим шумным полетом тихий порядок осеннего утра.
Он представлял, как он ее обнимет, ошарашит, осчастливит — единственную, милую неповторимую! Правда, он ей не позвонил. Но какая разница! Он же шел к ней навсегда. Даже лучше, если это будет сюрприз! Яркий, большой, неожиданный!
Он бесшумно, легко, как мальчишка, взмыл по ступенькам, почти не касаясь ключом замочной скважины, открыл заветную дверь. Перестав дышать, пересек коридор, заглянул в спальню… То, что он увидел повергло его в глубокий шок. Посреди комнаты стояла скульптурная группа «Любовь и голуби» — его любимая обнимала какого-то возмутительного юнца. Закрыв глаза, она водила тонкими пальцами по его щеке и томно шептала: «Я так люблю твою небритость».
Эту фразу он угадал по губам, но она оглушила его, как гром. Сердце внезапно перестало стучать. Жалобно звякнули струны упавшей арфы. Орфей умер.
Из небытия его вывел знакомый противный голос: «Очни-и-ись! Соляной столб! Просто девушка любит всех небритых. А ты думал, что ты один такой небритый?!»
Его, словно пружиной, откинуло к дверям.
Он снова бежал по улице. Но вместо крыльев ощущал теперь рога и копыта. Он чувствовал себя старым уставшим оленем, которого со всех сторон обложили охотники. Было все равно, от чего умереть: от пули или от разрыва сердца. Прохожие сочувственно оглядывались: с человеком случилось что-то неладное. Сколько времени длился бег, по каким улицам, он не помнил. В конце концов ноги сами принесли его к родному дому. Ему казалось, что он вернулся откуда-то издалека после долгого отсутствия, прожив кусок чужой жизни.
Смеркалось. Небо насупилось и как будто осуждало его. На кленах желтыми флажками трепетали последние листья. Было неуютно, холодно. Захотелось тепла, уюта, сочувствия, еды. Вспомнил утро, жену — бледную, осунувшуюся, ниагарский водопад ее слез, все, что наговорил ей… Смесь острой жалости и глухого стыда обожгла сердце.
Он курил одну сигарету за другой и никак не мог решиться зайти в дом. Наконец внутренний голос приказал: «Мужик, ты че? Пошли! Она ждет тебя!»
За молоком
Соня вышла из дому. Окунувшись в яркое летнее утро, радостно зажмурилась. Весело светило солнце, громко чирикали воробьи. После ночной грозы листва на деревьях сияла свежестью. Природа ликовала, обещая долгий чудесный день.
Соня пересекла двор, вдоль сада спустилась к лугу. Трава была мягкой и прохладной. При каждом шаге смешно щекотала ноги. Соня даже тихонько засмеялась. Вот бы сейчас разуться и побегать по траве! Вздохнув, девочка лишь крепче прижала к себе литровую бутылку и продолжила свой путь.
У нее важное поручение. Сашка, ее старшая сестра, сегодня наотрез отказалась идти за молоком. Почему, — говорит, — все время я да я? Пусть хоть раз Сонька сходит. Ей уже пять лет! А Сонька и не против. Что она молока не купит? Она любит поручения. Особенно, когда за них хвалят. Хвалят, конечно, не часто.
Чаще подтрунивают над ней.
Вот и сегодня, вручая бутыль, Сашка съехидничала:
— Иди! И смотри, не зевай по сторонам, а то деньги потеряешь.
— А чего мне зевать? Я выспалась, — нашлась Соня.
— Ну, тогда ворон не лови! — засмеялась Сашка.
«И когда это я ворон ловила? — думает Соня, — они такие быстрые. Попробуй такую поймай! Да и боюсь я их. Много Сашка из себя воображает. Подумаешь, на три года старше! Вообще, взрослые люди иногда себя так странно ведут… и говорят непонятно что. Мама, например, любит повторять: Соньку только за смертью посылать! И все довольно смеются».
Соня понимает, что это вовсе не похвала, но все-таки какое-то одобрение в этой непохвале есть, поэтому ей не обидно. Но почему именно ее надо посылать за смертью? И почему именно за смертью? У Сони смутные представления о смерти. В прошлом году она видела, как хоронили соседскую бабушку. Старушка все время сидела на лавочке у ворот и молчала. Смотрела вдаль, иногда поднося ладонь к глазам. Никто на нее не обращал внимания: взрослые проносились мимо по своим делам, дети кружили вокруг в своих играх.
Потом Соня увидела ее в деревянной коробке. На голову ей повязали красивый платок, руки сложили так, как она их всегда держала, только повыше, ноги укрыли тюлем и сказали, что бабушка умерла. Соня видела издали — бабушка крепко спит. А все почему-то плакали. У Сони тоже щипало глаза, она не знала, почему.
Соседка, бабушкина дочка, громко причитала: «Ну, скажи хоть словечечко-о! На кого ж ты нас покидаешь?»
Соне было очень жалко соседку, но она не понимала, чего хотят от бабушки. Когда бабушка сидела на лавочке, могли бы обо всем спросить, а теперь она спит. Соня понимала, что бабушка спит как-то по-особенному. И поэтому ей нельзя мешать. Вот и все, что знала Соня о смерти.
Миновав луг, Соня спустилась к речке. К мостику тянулась пологая, слегка петляющая в траве тропинка. В какой-то миг Соня чуть не сбежала по ней: легко, свободно, со всех ног, как всегда сбегала с подружками. Но вовремя сдержалась. Еще не хватало бутылку разбить! Она осторожно переложила неуклюжую бутылку из-под одной подмышки под другую, для верности прихватив снизу горлышко ладошкой. Надо быть осторожной. На берегу полно зеленых стеклышек. Видно, кто-то уже сбегал с бутылками. Соня должна, во что бы то ни стало, принести молоко домой. А поэтому она не будет наблюдать, как вода закручивается в красивые серебряные нити, не будет смотреть на зеленый мир через стеклышки, не будет, глядя через щели моста, представлять себе ни Дюймовочку, ни оловянного солдатика.
Соня быстро прошла по мостику. Поднялась на пригорок. А вот и сельский ларек. Хвост очереди вывалился на улицу. При виде девочки люди заулыбались. Крохотная девчушка с тоненькими косичками, ясными серыми глазами, полная серьезного достоинства. Кто ж устоит перед таким явлением? Народ заволновался: «Деточка! Проходи, проходи вперед!» «Пропустите ребенка!» «Эльвира, смотри, кто к тебе!» «Это ж надо — такая крошка, а уже маме помогает… Умница!»
Соня, смущенная всеобщим вниманием, и гордая от похвал протискивалась к окошечку, в котором улыбалась продавщица: «Ну, здравствуй! Давай свою бутылку!» Девочка застенчиво улыбнулась, стала на цыпочки и осторожно поставила на край подоконника бутылку. Под всеобщее молчаливое умиление порылась в кармашке, достала денежку и протянула Эльвире. Уф! Соня даже от волнения вспотела.
— Ну, как там твои папа с мамой поживают? — спросила Эльвира, наливая молоко. Видно она была знакома с Сониными родителями.
— Хорошо! — бодро ответила Соня, а потом вдруг что-то вспомнив, неожиданно для самой себя мило спросила:
— Тетенька Эльвира, а зачем вы воду в молоко наливаете?
Все вокруг вдруг разом замолчали. Эльвира остолбенела, но уже через секунду рванулась из окошка, как бешеная кукушка:
— Что-о-о!!! — выдохнула она, моментально побагровев от гнева так, что ее веснушки не то что побелели, а позеленели.
Соня страшно испугалась. Ей показалось, что на нее дохнул огнедышащий дракон. Видела такого в книжке.
— Кто тебе такое сказал??? — гремел голос Эльвиры. — Папа с мамой… — пролепетала Соня.
— Во-о-о-н отсюда!!!
Соня, не помня себя, выбежала из ларька. Случилось что-то непоправимое. Она опять что-то не так сделала. Вслед неслось: «Какой позор!!!»
За считанные минуты Соня добежала домой. Никак не могла отдышаться. На вопрос отца, где молоко, не могла толком ничего ответить. Сбивчиво объясняла, что Эльвира забрала бутылку, а молока не дала.
— Ты что, деньги потеряла?
— Нет!
— Молоко кончилось?
— Нет!
— Ты ходила за молоком?
— Да!
— Где же оно? Отец уже терял терпение. Вдруг в конце двора появилась Эльвира. Она запыхалась, рыжие волосы ее растрепались, в руках у нее было ведро.
— Нате! — бухнула ведро прямо под ноги отцу. — Ешьте! Пейте!
От резкого движения молоко выплеснулось через край. Белый ручеек, смешавшись с пылью, превратился в серую лужицу около ведра. Соня попятилась за куст сирени. И чего Эльвира так разозлилась? Вчера своими ушами Соня слышала, как мать сказала отцу: «Смотри, на стенках стакана даже следа от молока не остается, видно Эльвира воду доливает…» Когда Соня спросила родителей, зачем она это делает, отец засмеялся и сказал: «Много знать будешь, скоро состаришься». Вот и весь ответ.
Девочку все интересовало вокруг. Она часто задавала вопросы. Но отвечал на них всегда папа. Остальные отмахивались от Сони, как от назойливой мухи. Соня осторожно высунулась из своего укрытия. Папа продолжал успокаивать Эльвиру: «Не волнуйтесь вы так! Мы это так не оставим. Конечно, мы ее, как следует, накажем. Детей нужно воспитывать. Все будет хорошо!»
От этих слов Соня совсем расстроилась. И самое главное, она никак не могла понять, в чем ее вина, за что ее будут наказывать? Она ведь никого не обманула, не солгала, просто хотела знать правду.