Не обижу и брата меньшого.
Хвост приветлив, внимателен взгляд,
Рады оба — хозяйка и брат.
Брат — хороший едок и ходок —
Утром тащит мне свой поводок
И доверчиво смотрит в глаза…
Чист душой, как младенца слеза.
И, росточка сама небольшого,
Вывожу на прогулку меньшого.
Оба рады — и брат мой, и я —
Образцовая, в общем, семья!
Мы бы стали примером повсюду
Обозленному, хмурому люду, —
Если б был человеческий люд
Не рычащ, не кусач и не лют.
Дженни
Дженни вымокла до нитки…
Двадцать лет борщи варила,
Пол мела и дом вела.
Сад блюла, детей растила,
Хлопотала, как юла.
Погремушки. Постирушки.
Не до сна. Не до утех.
Ах, зарыться бы в подушки…
Только Дженни не из тех.
Всех встречала-провожала,
Всем служила, как могла.
Уважала. Обожала.
Их заботами жила.
Ни гу-гу — ни слез, ни жалоб.
Безответна, как ветла…
Быстро времечко бежало,
И в саду герань цвела.
Дом и сад — хоть на открытку!
Но однажды — вот дела! —
Дженни вышла за калитку
И обратно не пришла.
Магнолии
Куда податься? Может быть, в Монголию?
Раскосый взгляд. И бронза смуглых скул.
Жаль, не растут в Монголии магнолии —
Сплошной лишайник, мох да саксаул.
Монголия — земля обетованная,
Похожая на край родимый мой:
Привольная, раздольная, желанная.
Туда попасть — почти попасть домой!
Здесь, по Европе, скопом бродят призраки,
Что ни политик — враль и вертопрах…
А там цветут и медом пахнут признаки
Степной свободы на семи ветрах.
Все степь да степь — душа вольна, как всадница,
Вольна, как Герман Гессе — волк Cтепной.
Нас не догонят призраки — надсадятся! —
И пули не угонятся за мной.
Европа нынче — Мекка для паломников,
Чья жизнь — дороги да степной бурьян…
Плененная, террором опаленная, —
О чем не грезил даже Чингисхан!
В Монголию! В Монголию! В Монголию!
Монгольский рай… Монгольская семья…
Жаль только: там — не выживут магнолии,
Ну, а без них не выживу и я.
Монолог синей птицы
Нет ли у вас Поющей Травы
или Синей Птицы?
Я была фантастической Синею Птицей.
Жизнь прошла.
Вдохновенный оборван полет…
Ничего не случится. И не повторится.
Не приснится во сне. И не произойдет.
Пусть еще оперенье — под люстрой —
сияет,
И осанки былой наблюдается стать, —
Но никто синей магии не замечает,
Никому мне добычей желанной —
не стать!
Не прикормит никто
жемчугами хмельными,
Ни росинки,
ни маковых зерен — не даст,
Ни стихами, ни грамотами именными
Птице редкостной честь
и хвалу не воздаст.
Сонмы сонных вокруг —
равнодушных, незрячих.
Все шагают в строю —
кто в трактир, кто в семью.
Так бездарно живут,
так привычно маячат…
Разве можно доверить им тайну мою?
Сон-трава[22]
Желтоглазые звезды с небес на поляны упали,
Обрели свои корни в раздолье земли луговой.
Отрешенно покинув родные небесные дали,
На Земле они стали цветами — целебной травой.
Под мелодии звездные скрипок маэстро Вивальди,
А случалось, и даже под бомб оглушительный вой,
В океане ночном на землян они сон навевали,
И прозвали их люди за вещие сны Сон-травой.
Только, верится мне, их явленье отнюдь не случайно!
До поры не раскрыт этих звезд желтоглазых секрет:
Смерти нет — есть покой. Сон-травой нам
подарена тайна
Переправы с планеты Земля в мир далеких планет.
В гостях у Анны
Анне Германовой
Скиталицей, поникшей от забот,
В четвертый день семнадцатого года
По милости судьбы и ей в угоду
Я очутилась у резных ворот.
Хозяюшка с улыбчивым лицом
И с голосом поющего ваганта,
Изящна, как цветок в петлице франта,
Меня встречала в дворике пустом.
О этот взгляд! — себя узнала в нем,
В зрачках ее библейских отражаясь
И чувствуя — она мне не чужая,
И не чужою я вхожу к ней в дом.
За окнами стоял волшебный лес,
Передо мной она стояла — Анна,
И падал снег, но мне казалось — манна
Спускалась с предрождественских небес.
И был из манны выпечен пирог,
Смежал камин всевидящее око…
Впервые было мне не одиноко,
И до утра наш длился диалог.
О слово, ты начало всех начал,
Ты связываешь в узел все начала —
В ее устах ты серебром звучало,
И голос струн под пальцами звучал.
Пой, миннезингер, менестрель, вагант!
Пой о любви несбывшейся, высокой
Пой, Анна — хрупкий ангел кареокий —
Ты в этой жизни тоже эмигрант.
И оттого, наверное, друг мой,
Душа тревожна — странница ночная,
Нездешняя, иная, неземная —
Она упрямо ищет путь домой.
Птица на стекле
В день рождения сына мую укна —
дучиста, чисто-пречисто,
Чтобы стекла прониклись
надежды светом лучистым,
Чтобы в них, как в зеркало,
гляделось Вестфалии редкое солнце —
Предпочитает оно широкий формат окна,
а не овчинку оконца.
Вот, на прозрачном экране
жизнь разноцветно струится,
Мчатся, фыркая, автомобили,
пестреют рекламы, лица.
В парке напротив резвятся зайцы,
мелькая хвостами,
Бродят собаки и голуби,
курят гашиш бомжи под кустами.
В небе ни облака,
зато плывут киты-дирижабли.
Можно, высунув руку,
взять дирижабли за жабры.
А можно сорвать печальные,
слегка увядшие розы,
Чтобы спасти их от жажды —
от передоза угрозы.
Но лучше — выплыть в проем окна,
как в младенческих снах бывало,
И витать в перьевых облаках —
в обнимку с ангелами Шагала.
С ними молча смотреть,
как мимо проходит лето,
Дыханьем которого крыши домов
и стекла в окнах согреты.
А когда — напоследок — облетающий август
в окне отразится,
Нарисовать на запотевшем стекле
устремленную в небо птицу.
Подадутся на юг дирижабли,
бродяги-бомжи, перелетные стаи…
И только птица перезимует со мной —
на стекле под ставней.
Бледный ангел
Бледный ангел, мой хранитель,
Умоляю, чуть дыша:
Посети мою обитель,
Робко крыльями шурша!
Слышу — дождь стучит по крыше,
Вижу дно луны в окно,
Но тебя мне ни услышать,
Ни увидеть не дано…
Оттого-то и не верю,
И затворницей живу,
Оттого закрыты двери.
Остальное — дежавю.
«Печаль осенних откровений…»
Печаль осенних откровений,
Излом летящих журавлей
В необратимости мгновений
Душе все ближе, все милей.
Молчит она, тепла не просит,
Иным предчувствием полна:
Ей в бесприютном небе просинь
Над взлетной полосой видна.
Вечерний звон
Напрасно прошлое зову,
В ответ лишь эхо — дежавю:
Фантомы смолкших голосов,
Обрывки прежних адресов,
Дымы утраченной страны,
Да в горле горький ком вины.
Родной мотив «Вечерний звон» —
«Как много дум наводит он…»
«Из далекого изгнанья…»
Л. А.
Из далекого изгнанья
Колокольным ветерком
Прозвонят воспоминанья —
Ни о чем и ни о ком.
Ветка нежная сирени
Кружевным махнет платком:
Не жалей, мой грустный гений,