– Чего приуныли, ваше сиятельство?
– В себя не могу прийти… Тем не менее еще пять девушек, предназначенные в тарелку этой ведьме, живы, четыре из них и не подозревают, какая над ними висела угроза. – Марго посмотрела на Зыбина с дочерней любовью и улыбнулась. – Благодаря вам.
– Полноте, сударыня, дело-то не умом расследовано. Цепь случайностей. Ежели бы вашему брату не приглянулась сестра Медьери, вы не узнали бы о венгерской графине. Не встретил бы случайно господин Терновой Настасью, не полюбил бы ее, не вернулся бы за ней и не спас от смерти, да не пришел бы в полицию – мы нашли бы барышню мертвой и до сих пор искали бы убийц. Случайности… Но кто их послал нам в помощь? А девиц захоронили безымянными-с… м-да.
Илларион утром поздно поднялся сам не свой, мрачный… аж страшно. Не брился, только три ведра воды на голову вылил. Маменька полотенце приготовила, но сын не взял его к колодцу, а когда вернулся, она накинула его на голову мальчика и давай вытирать, ласково приговаривая.
– Не трогайте меня, маменька, – увернулся он. – У меня горе.
– Батюшки мои, это ж какое такое горе? Со службы прогнали?
– Нет-с. Сережка-ирод отбил у меня Настеньку, невесту мою себе забрал.
– А… – протянула понимающе маменька, постукивая пальцами по нижней губе. – Так это та самая…
– Что? – насторожился Илларион. – Что та самая? Вы про кого?
В разрезе занавесок появилась голова Шуры, она все слышит, ничего не утаишь от нее:
– Недавно Хавронья Архиповна приходила, жалилась. И ступеньку проломила! Первую снизу, когда домой пошла. А я ведь говорила…
– Погоди со ступенькой, – захлопотала у стола маменька, усадила сына, тарелку перед ним поставила. – Ничего, пройдет твое горе, сладкий мой. Покушай вареничков с творогом, сметанка вот… Шура с утра бегала на базар, свежая.
Илларион подпер щеку кулаком и отправил в рот один вареник, второй… Жевал без аппетита, но, догадавшись, что у маменьки от него есть тайны, зацепился за прислугу:
– Шура! Что Хавронья? На кого жалилась?
– На Сережку, – ответила та из кухни, разговоры про соседей она любила, потому появилась в полный рост, вытирая фартуком руки. – Говорила, будто Сережка три ночи пропадал, а под утро приехал на чужой и знатной лошади вместе с барышней, что жила у них.
И маменька решилась подсыпать соли сыну в рану – вначале-то больно, зато после елей на душу прольется, главное – вырезать из сердца занозу за один раз:
– Но теперича он сказал, будто жена она ему, приказал не беспокоить, мол, спать будут, мол, ночь оба глаз не сомкнули. И ушли в комнату. В одну.
– С утра спать, ты понял? А чего ночью делали? Срамота! – был вердикт от Шуры. – Но я бы сор из избы не выносила, нет.
Илларион сморщился и заплакал. Маменька для виду зашикала на Шуру, а сама, оглаживая сына, второй рукой показывала, дескать, давай, не скупись на слова, та и рада стараться:
– Хавронья Архиповна ему сказывала, что выбор его нехорош. Сам посуди: приданого нет, сирота, стало быть, связей нет. Сама-то вроде ничего, но есть же и получше, вон у Катьки одни окорока…
– Шура! – фальшиво упрекнула ее за бестактность маменька.
– И что это за девица, ежели в постелю до свадьбы… м? Но это Хавронья про постелю хотела сказать, да Сережка слушать не стал, вот как отрубил: «Я, мамаша, беру ее не в поле работать, а чтобы любила меня и украшением была». В следующую субботу венчаются и тебя зовут. Илларион, когда плотника позовешь?
Какой там плотник – он вздрагивал, рыдая.
– Другую барышню найдешь, – утешала маменька, – ты у меня вон какой красивый. Кушай, а то с вечера не кушал.
– Ничего-то вы не понимаете… Другой такой нет-с и не будет… Положите сметаны, а то в тарелке ее – кот наплакал.
– Кушай, кушай, – поддержала маменьку Шура. – Оно когда утробу набьешь, и любовь не надобна.
– Маменька! – вспылил сын. – Скажите ей, чтобы не встревала!
– Оставь его, Шура! – махнула несколько раз рукой та.
Она гладила золотые кудри, целовала сына в макушку, а потом отвела его в комнату, вскоре спустилась по ступенькам и приложила палец к губам:
– Тсс, не шуми, Лариосик страдает.
– Это как? – А Шуре все надо знать!
– Лег на кровать и стих сочиняет. Сказал, чтобы не отвлекали до обеда, он в эмпиреях будет.
– А это чего такое?
– Сама не знаю. – Переполнившись счастьем, маменька закрестилась, став перед образами. – Господи, как хорошо, пущай страдает, лишь бы о женитьбе не думал. На что нам лишний рот? Пущай ангелы Сережкам достаются, нам они не надобны.
– Оно верно, – согласилась Шура.
Настал час расставания, и было не только грустно, но и светло на душе, ведь она расставалась с дорогими людьми. Была еще и надежда, что впереди будет новая встреча, и тогда…
– Опаздывает Мишель, – сказал Суров во время затянувшейся паузы.
А Марго смотрела в его бирюзовые глаза и думала, что, если брат опоздает на поезд, Александр Иванович не уедет, значит, еще один день им отпустит судьба. Но Мишель не опоздал – какая досада, он бежал по перрону. Следовательно, Урсула – брат с нею прощался – не настолько увлекла его, чтобы забыть обо всем на свете, но это плюс, ведь слепота еще никого не делала счастливым, включая зрячих, которые рядом. Эгоистичные рассуждения сестры прервал Мишель:
– Уф, успел! Саша, где багаж?
– В вагоне, – ответил Суров. – Степан о нем позаботится.
Марго забрала у горничной корзинку и вручила ее брату с напутствием:
– Здесь вино, пирожки с ватрушками и курица – это разбавит вашу дорогу. Не скучай и не забывай свою сестру.
Ударили два раза в колокол, Мишель поцеловал Марго в обе щеки и запрыгнул в вагон, дав возможность сестре и Сурову попрощаться, они же друзья. Марго уже готовилась: как только поезд отъедет, она примется плакать и сожалеть, что ничего нельзя изменить. Между тем он, как ей почудилось, порывался что-то сказать, набирался решимости, но пробил чертов колокол, и Суров поцеловал руки Марго, вскочил на подножку. Поезд тронулся. Душу словно прищемило: и все? Больше ничего? Как! Неожиданно для себя, а такое случалось нередко, Марго крикнула:
– Саша! – И топнула ногой.
Суров соскочил на перрон, миг – и он целовал ее лицо, губы… Если вообразить жизнь в теле живым существом, то это существо носилось с бешеной скоростью по всем членам Марго и как вообще не выпрыгнуло из нее вместе с жизнью.
– Я люблю вас, Маргарита Аристарховна.
Еще поцелуй, едва не доконавший Марго, последний. Суров вскочил в проезжавший вагон и остался на подножке. У нее же хватило сил лишь послать ему воздушный поцелуй…
Потом она шла, улыбаясь и утирая слезы, самые счастливые слезы в ее жизни.
16
– Все? – спросил Артем.
– Примерно, – кивнул Рустам. – Я не все понял, потому могу быть неточен.
Парню разрешили уйти, Артем уложил локти на стол и втянул голову в плечи, честно говоря, ему история была ясна, но он ждал проколов, ведь у него нет улик, нет вещдоков. А то и другое – это сила, против которой воевать бессмысленно. Одна улика есть, но как она сработает – неизвестно. Наконец Рогозин подал голос:
– Значит, ты, Оля, убила мою жену чужими руками, а потом и эту тварь? Ты хотела променять свою совесть на меня? Интересно, что тебе будет сниться? Я бы посмотрел твои сны.
– И вы уверены, что я убила Каму? – обратилась она к Артему.
Он надул щеки, выпустил воздух, собственно, его задача сейчас – правильно построить версию. Вовчик замер, глядя на него, тоже что-то там соображал, молодец. Артем кашлянул, прочищая горло, и нашел первую фразу, затем все поехало, как по маслу:
– Из вас только один человек знал, что Каму задушили, мы намеренно ему сказали, но никто не знал, каким способом. Это первое. Далее. Против вас, Ольга, свидетельствует все, мотив у вас мощный. Думаю, Алисия на вашей совести, но! Когда вы шли на свидание с Камой, вы не подозревали, что она затеяла. Значит, сплести шнур косичкой не могли, у вас на это не было времени. Откуда вы взяли бы кожу, которую еще надо было и нарезать? Да и косичка, сплетенная руками женщины, получилась бы аккуратней. Ее плели мужские руки.
Ольга чуть не свалилась со стула, облегченно вздохнув и мысленно посылая ему благодарности. Будет ли она потом каяться и плакать? Ведь если рассудить, вся эта бодяга заверчена ею, но она больше не интересовала Артема.
– Не знаю, почему ты, Эрик, так долго ждал, наверное, не подоспел подходящий случай. Мы собрали на тебя досье: ну просто святой. Родители были замечательными людьми, отец умер, мать в психушке, ты ее не бросаешь. Учился в институте, начал работать, и перспективы у тебя были – о-го-го. Но ты бросил работу, занялся извозом, встретился с Камой и год с ней типа дружил. И вдруг Кама Алисию убивает, Рогозин ищет ее – это и был тот самый случай. Павел не знал, ни где ресторан, ни чем убили Каму, он даже косил, будто не помнит, где ее убил, ведь место ему неизвестно. А ты все это знал. Ты сказал Ольге, что Каму задушили, она тут, я думаю, без задней мысли передала это Павлу, он и кинулся на защиту женщины, которая сделала то, что сделать должен был он, – убить, наказать. То есть Рогозин взял вину на себя. Главный твой прокол – выезд из города, ты действительно перегонял машину, мы выяснили. И, зная точное время убийства, попытался нас ввести в заблуждение, назвав час выезда раньше. А недавно у поста ГИБДД поставили камеры слежения, об этом мало кто знает, ты тоже не знал. Тебя мы нашли в записи, а там совсем другое время – много позже. Ну, пойдем в сознанку или дальше рассказывать о твоих недочетах? Нет, если ты предоставишь алиби на тот час…
– Плевать, я все скажу, – сдался Эрик.
– За что ты Каму убил?
– Три года назад она поприкалывалась над моими родителями и братом, там четырехугольник был. Отец умер, как Алисия… мать… Брат кинулся на отца, посмевшего спать с его женщиной, ну, отец оборонялся. Нет, он не убил брата, сделал его инвалидом, потом и сам от инсульта… Ужасная