А хефе действительно было не до него. С утра он ждал Лопеса, но тот всё не ехал, и телефон его молчал. Телефон комиссара, к счастью, работал. Комиссар был в пути. Ольварра распорядился по приезде пропустить их в долину и проводить к нему как можно быстрее. И тут ему поднесли телефонный аппарат, да не просто так, а с почтением, которое не могло не навести его на самые грустные мысли.
Для начала негодяй Бермудес поинтересовался самочувствием и настроением дона Фелипе в его первый день в новом качестве – качестве пенсионера. Ольварра подумал, что, говоря о пенсии, Бермудес всё же сильно торопит события, но вслух свою мысль озвучивать не стал, потому что усатый паразит ведь не спроста звонил, а по какому-нибудь поводу, гнусному, как все его поводы.
Получив в ответ неопределённый хмык, Бермудес интимно признался, что втайне завидует Ольварре и, как только состояние дел позволит, немедленно к нему присоединится. И они поедут на рыбалку на Laguna de Chapala, где на старого доброго дождевого червя берёт жирная рыба perca rojo – такая ленивая, что даже почти без плавников: атрофировались за ненадобностью.
Ольварра поначалу никак не мог понять, куда клонит и на что намекает его недоброжелатель Бермудес. Пока не вспомнил, что упомянутое им озеро находится в двух шагах от города Гуадалахары – резиденции Лопеса. У дона Фелипе закружилась голова.
Дон Ригоберто тем временем с деланным простодушием перешел на ты. Жизнь проходит, старина, пожаловался он. А что мы в ней видим? Dinero, dinero[17]… Иногда немного стрельбы, а потом опять – dinero, dinero…
Да и радовался бы, подумал Ольварра не без раздражения. Сотни тысяч маньянцев об этом dinero только мечтают…
Не то, чтобы его вдруг взволновали проблемы простых маньянцев, нет. Но сколько же можно ходить вокруг да около! Он уже чувствовал, что чем-то Бермудес собрался его огорчить. И огорошить. Деньги, стрельба, perca rojo, Laguna de Chapala – ещё какой-нибудь один, малюсенький штришок, и всё это дерьмо сложится в единую картину, крайне для дона Фелипе неприятную. Ну, так зачем оттягивать момент? Огорчай, огорошивай! Или старому вражине этот процесс доставляет удовольствие?..
– Хочешь, Фелипе, угадаю, о чём ты думаешь? – спросил Бермудес.
– Ну? – нелюбезно буркнул Ольварра.
– Ты думаешь: каков хитрец этот Бермудес. Ты думаешь: ни черта не стоят все его заверения насчет спокойной и безопасной жизни, которую он мне в пятницу пообещал. Ты думаешь: вот заволакивает мне мозги этот хитрый Бермудес разными соблазнительными разговорами про пенсию, про рыбалку, а сам только и думает, как бы оттяпать у меня мои денежки, отобрать дом, выгнать из долины и пустить по миру…
– Ну что ты! – сказал Ольварра ровным голосом. – Ни о чём таком я не думал!
– Думал, думал, – не поверил ему Бермудес. – Я бы на твоём месте именно об этом и думал. А мы с тобой – одного поля ягода.
– Ну, хорошо, допустим, я и впрямь думал о том, о чём на самом деле совершенно не думал, – что дальше?
– А дальше вот что: ты, дон Фелипе, совершенно не прав!
– В чём?
– В том, что сидишь и с утра пораньше надумываешь себе про меня всякие гадости.
– Я уже устал…
– А тем временем твой старый друг, так несправедливо тобой очерняемый, старый честняга Бермудес ночей не спит, пытаясь как можно деликатнее, рискуя ежеминутно нарваться на подозрение, на недоверие, на оскорбление…
Ольварра постепенно холодел, будто его, привязав сверху за руки, медленно, сантиметр в час, опускали в какое-то чёртово болото.
– …бескорыстнейшим образом соблюсти свои обещания и не только не покуситься на твои денежки самому, но и сберечь их от разного рода шакалов, решивших, что достойнейший Дон…
Они все заодно, все заодно, тоскливо подумал Ольварра. И все против меня…
– Так вот, дорогой Фелипе. Некто Феликс Эухенио Лопес из города Гуадалахары, тебе, полагаю, хорошо известный… – Бермудес сделал театральную паузу.
Ольварра сам не заметил, как от нетерпения засучил ногами по ковру.
‑ Некто Феликс Эухенио Лопес из города Гуадалахары – ты не поверишь, старина! ‑ предложил мне – мне, Ригоберто Бермудесу! – в компании с ним, гнусным проходимцем, украсть у тебя десять миллионов долларов и поделить их пополам!..
Ольварра дёрнул воротник рубашки с такой силой, что пуговицы рассыпались куда попало.
‑ То-то, дорогой, ‑ продолжал Бермудес. – Знаешь, на чём и куда твои друзья из… сам знаешь, откуда, велели доставить деньги? Они велели доставить их самолётом «Твин-Бич» на твой аэродром под Тьерра-Бланка. А на твоём аэродроме под Тьера-Бланка их ждали другие твои друзья. Тоже сам знаешь, откуда. И, поверишь ли, дождались. Я лично нынче утром имел удовольствие пообщаться с теми и с другими.
‑ Где эта сволочь? – прохрипел Ольварра, обретя, наконец, дар речи
‑ Его уже везут к тебе. Это мой подарок тебе. К заслуженной пенсии. Вот то-то. Так что не говори мне, старина Фелипе, что я, старый Бермудес, покушаюсь на твои денежки или как-нибудь ещё хитрю, потому что я с негодованием отказался от своего соучастия в этой пакости. Ну, всё, ну, всё… Что-то я разболтался с утра пораньше. Надеюсь, я тебе не испортил аппетит, старина? Так что, поедем мы на рыбалку? Не знаешь? Ну, ладно, я же и не прошу от тебя немедленного ответа. Соберёшься с силами, разделаешься с делами, и…
Бермудес на том конце провода, не договорив, повесил трубку. О судьбе денег не было сказано ни слова, но Ольварру этот аспект его жизни в данный момент не очень и волновал. В конце концов, не последние. Он осел в кресле. Хотелось выпить виски, но не было сил встать и самому добраться до бара.
Вошёл слуга и доложил о прибытии комиссара Посседы.
– Комиссар… – прохрипел Ольварра. – Как называются таблетки, которые люди пьют, когда им нечем дышать от ярости и злости?..
– Нитранол, эринит, келлин, нитроглицерин, – бесцветным голосом отозвался комиссар. – Дать?
– Давай.
Глава 21. Заячий кульбит
Под мрачными сводами подвала совокуплялись два таинственных басовитых шёпотка.
– Серый «нисан» на стоянке, возле самого входа в подвал, где кирпичная стена.
– Знаю. Туда ведь не выходит окон?
– Ни единого. Ни единого окна.
– Ты уверен, что машина там?
– Уверен. Я сам её туда и припарковал.
– А… если кто-нибудь выглянет из кухни?..
– Туда не выходит окон. Только дверь твоего подвала.
– А если кто-нибудь выйдет на крыльцо и зайдёт за угол?..
– Молись, чтобы не вышел и не заглянул, амиго. Ты хочешь от меня слишком многого. Я не Господь Бог, чтобы ещё и обеспечить тебе удачу в твоих начинаниях…
– А что в багажнике?
– Ничего. Он не закрыт.
– Оружия нет? Винчестер там… автомат какой завалящий…
– Ты, друг, перегрелся на солнце. Откуда у полицейского комиссара оружие? Он что, гоняется за преступниками?
– А что же он делает?..
– Корешится с нашим Доном.
– Послушай, Касильдо, а может, мне его тачку просто угнать?
– Нельзя, амиго. Подозрение сразу падёт на меня, и я имею шанс не дожить до лучших времен, которые ты мне предрекал. Да и, кроме того, тебя не выпустят на нижнем посту. Ребята, которые стоят там, в курсе дела насчет тебя.
– А они не будут обыскивать багажник?
– Я же говорю – комиссар скорешился с нашим Доном. Не будут они обыскивать никакой багажник.
– А если всё-таки будут?..
– Молись, чтобы не стали.
– Может, дашь мне какой-нибудь нож?..
– Сейчас! Чтобы тебя застукали с моим ножом?.. Откроешь. Жить захочешь – откроешь пальцами. Главное, не открой раньше времени, до того, как комиссар вывезет тебя из долины. Отсюда через горы тебе не уйти. До ближайшего пастуха и его волкодава, дальше не пройдешь. Так мы обо всём договорились?
– Обо всем, Касильдо. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал, клянусь. Hasta luego![18]
– Погоди-ка. Ты что думаешь, вот так всё просто: встал и пошел, да?
– А как?
– Я тебя запру, братец. И пойду покажусь людям на глаза.
– А я?..
– А ты бери бидон из-под баланды и выбивай третью снизу доску в двери. Она гнилая. Ты быстро справишься.
– Хорошо, спасибо, Касильдо. Ты предусмотрителен, и это правильно. Я сам бы лучше не придумал.
– Подожди, брат. Ты что думаешь, вот так взял бидон и пошёл вышибать дверь, да?
– А…
– Извини, но я ещё должен застегнуть на тебе браслеты.
– Но, Касильдо…
– А вдруг тебя поймают?.. А ты в расстегнутых браслетах?..
– Да ты не Касильдо, ты маньянский парламент, академия наук и автономный национальный университет в одном лице!
Польщенный Касильдо защёлкнул на Акоке наручники и удалился, заперев за собою дверь на здоровенный висячий замок и приперев её, для верности, толстым ломом.
Запив таблетки стаканом виски, Ольварра хотел расстегнуть воротник, но тот и так был уже расстёгнут, и даже пуговицы были на нём оборваны.
– Похоже, опять будет несусветная жара, – дипломатично заметил комиссар, от которого не ускользнул жест Ольварры.
– Трам-тарарам, – ответил Ольварра.
– Вам полегчало, дорогой дон Фелипе?
– Угу…
– Тогда я не буду изводить вас своим присутствием. У вас было ко мне какое-то дело…
– Скормить крокодилам…
У Посседы слегка задрожали руки, и этими дрожащими руками он полез в карман пиджака.
– Да не тебя, – сказал Ольварра. – Подожди жрать свою химию. Мне нужно, чтобы твоя голова оставалась ясной. Впрочем, если обещаешь на обратном пути не превышать скорость, можешь налить себе чего-нибудь выпить, – Ольварра усмехнулся. – Только не расплескай, прошу тебя. Будет потом вонять в моём доме полицейским комиссаром…
Комиссар справился с руками и накапал себе в рюмку из какого-то пузырька, который достал из-за пазухи.
– Не нужна мне твоя печень, комиссар, – продолжал Ольварра. – Сердце, селезенка, кишки и прочий ливер. Не трясись. Устал я, комиссар. Устал. От предательства, от алчности человеческой… На каждое своё творение – на каждое, комиссар! – Господь Бог сразу, ещё при рождении, вешает ценник, как в приюте при монастыре Святой Барбары в Керетаро монахини-акушерки вешают на мизинцы младенцам бирки с номерами, чтобы их потом не перепутать. И упаси Бог кого-нибудь в этой жизни пытаться заграбастать денег больше, чем обозначено на его ценнике. Кара будет немедленна и беспощадна, комиссар. Так к чему все эти безумные пляски жадных пальцев вокруг яйца золотого тельца?..