Конечно, будучи заключённым, которому оставалось до освобождения всего полгода, я формально являлся заключённым общего режима и мог вполне претендовать на перевод в другую тюрьму, где правила не были такими строгими. Я оставался в тюрьме строгого режима лишь из-за своей добровольной работы в тюремном хосписе, где я помогал пациентам с 1987 года. Но даже учитывая всё это, начальник тюрьмы здорово рисковал, давая мне увольнительную без сопровождения, и я искренне благодарен ему за этот сострадательный поступок.
Я стоял и смотрел в небо и думал о своём буддийском учителе – Чогьяме Трунгпе Ринпоче. До сих пор каждый раз, когда я смотрю в небо – особенно в безоблачную погоду, – мне вспоминаются мой учитель и то счастье, которое я испытывал каждый раз, находясь рядом с ним. В 1987 году, когда его не стало, я отбывал второй год своего заключения. Узнав о его смерти, я был опустошён и испытывал глубокое раскаяние. Я понимал, что сильно подвёл его. Он был мне лучшим другом и сделал для меня всё, что было в его силах, а я даже не смог быть рядом, когда он доживал последние годы своей жизни.
В течение нескольких недель после смерти своего учителя я проводил значительную часть времени, прогуливаясь по дорожкам тюремного двора. Там мне было легче всего ощущать его присутствие, которое, казалось, воцарилось в бескрайнем просторе неба. Я ожидал, что меня накроет глубокая депрессия, но на самом деле каждое утро я просыпался в достаточно бодром расположении духа, и это приподнятое настроение не покидало меня в течение дня, приближаясь порой к экстазу или тихому восторгу, особенно во время моих прогулок по тюремному двору. Без сомнения, осознавание того факта, что учителя больше нет, вызывало у меня ощущение пустоты и непостоянства, но они напоминали лишь рябь на поверхности намного более глубокого позитивного состояния ума, которое было очень стабильным.
Я думал об отце, всматриваясь в чистое синее небо, и тут у меня вдруг появилось то неподдельное тёплое чувство, когда печаль и радость смешаны воедино. Трунгпа Ринпоче говорил, что это чувство является признаком того, что мы по-настоящему живы и осознанны. Он всегда учил, что для того, чтобы взбодриться, человеку достаточно установить связь со своими внутренними здравомыслием и благополучием, которые он называл «основополагающая добродетель». Ринпоче говорил, что мы обладаем неиссякаемым источником радостной, пробуждённой энергии. Такому тупоголовому парню как я было, видимо, необходимо загреметь в тюрягу и там начать относиться к практике достаточно серьёзно, чтобы наконец понять, что Ринпоче говорил правду. Годы ежедневной практики и регулярных ретритов привели к тому, что это безусловное радостное состояние ума стало определять всю мою жизнь в заключении. Я, может, и не присутствовал в этом состоянии непрерывно, но способен был вызвать его в любой момент. Сложно выразить словами, насколько благодарен я был за такую возможность.
Несмотря на печальные обстоятельства, которые этому способствовали, те три дня, что я провёл со своей семьёй, были настоящим благословением. Очень тяжело было поверить в то, что я нахожусь на свободе. Всё казалось сюрреалистичным, особенно в день похорон. Представляю, как тяжело приходилось членам моей семьи. Всего четыре месяца назад они уже проходили через всё это, когда скончался мой семнадцатилетний племянник Дэвид – этот же траурный зал, та же церковь, то же кладбище. Его последний год в средней школе только начался. Этот свободолюбивый парень, в котором вся семья просто души не чаяла, разбился насмерть, сорвавшись с речного утёса, который они с друзьями решили покорить посреди ночи. Отец сильно горевал об этой бессмысленной кончине внука, а сейчас нам придётся похоронить и его.
Мне очень хотелось, чтобы тело отца оставалось ещё какое-то время в доме – хотя бы неделю или несколько дней. Сейчас всё делается так быстро, в такой спешке, а я хотел попрощаться с ним по-людски, как это бывало в старые времена. Я хотел провести с отцом больше времени – вспомнить все радости и печали, погоревать о нём. Путь на кладбище дался нам нелегко. Моя мать, которая довольно хорошо держалась всё это время, начала сдавать: «Я просто не могу поверить, что это происходит – что мы едем хоронить твоего отца». Оставшиеся три дня я провёл с матерью. Мне это было просто необходимо, а уж для неё моё присутствие было ценнее всех сокровищ на земле.
Я чувствовал себя довольно нелепо, когда, возвратившись к воротам тюрьмы на такси, просил пропустить меня внутрь. В этой тюрьме в увольнительные редко когда отпускали, поэтому охранники на воротах просто не знали, что со мной делать. Тот, что в конце концов впустил меня на проходной пункт, с очевидной для нас обоих иронией сказал: «С возвращением!» Всего пара минут ушло на доскональный обыск – «ну-ка, прошманайте этого типа как следует». Затем мне приказали сменить свою гражданскую одежду на тюремную робу. И тут мне бросилось в глаза, как быстро изменилось поведение охранников, как только я предстал перед ними в обычной одежде заключённого. К ним тут же вернулось их обычное пренебрежительное отношение, и они сразу же пустили в ход свои циничные – «твоя задница снова в надёжных руках» – присущие всем тюремщикам, подколки. Ну что ж, по крайней мере, у меня не осталось сомнений, что я вернулся «домой».
Несмотря на то, что я был постоянно занят своими обычными делами и расписание моё было довольно плотным, после возвращения из увольнительной я постоянно пребывал в глубоких раздумьях, и меня просто уносило потоком запутанных, непредсказуемо сменяющих друг друга эмоциональных состояний. Мои дни и ночи были окрашены в цвета гнева и печали, страха и одиночества, ощущения пустоты и болезненного желания. Все эти эмоции перемежались со спокойствием и даже радостью в те моменты, когда я был в состоянии принять и отпустить всё, что со мной происходило. Все эти состояния приходили и исчезали сами по себе, без какого-либо моего участия.
Ничто не смогло подготовить меня к смерти одного из родителей – ни моя одиннадцатилетняя работа добровольцем тюремного хосписа, ни более чем двадцатилетняя практика медитации, ни даже смерть моего собственного духовного учителя. Отец всегда был для меня важным жизненным ориентиром, той неизменной составляющей, с которой я даже время от времени пытался бороться. В последние годы мы сильно сблизились и регулярно общались по телефону. Последний раз мы разговаривали всего за несколько дней до его последней госпитализации. Я знал, что люблю своего отца, и постоянно ему об этом говорил. Но лишь в траурном зале, когда я увидел его безжизненное тело, выставленное в гробу для ритуала прощания, я осознал, насколько сильно я его любил. Его смерть разбила мне сердце.
Я подвёл немало людей в своей жизни – отца, мать, своего учителя, сына и многих других. По какой-то причине людей тянуло ко мне, и многие были ко мне очень добры. Это удивительно, и это вдохновляет меня провести свою жизнь с пользой – приносить другим пользу тем или иным способом.
Последние пять лет я учился у Роси Берни Глассмана, вдохновлённый его уникальным методом созерцательной социальной деятельности. Когда я освобожусь, я хочу вместе с другими активистами работать над созданием коммуны миротворцев, в задачи которой будут входить помощь заключённым и создание инициатив по реформированию исправительной системы. Я просуществовал в этой системе достаточно долго, и она внесла свой вклад в формирование моей личности. Я никогда не смогу просто от неё отмахнуться.
Устремление буддистов направлено на то, чтобы воспринимать всех живых существ как свою семью, и я знаю, что все заключённые – это мои братья и сёстры. Ситуация в тюрьмах США становится всё хуже, и задача нам предстоит не из лёгких – обратить вспять нынешние тенденции, инициировать реформы, оказывать помощь миллионам попавших в трудное положение мужчин, женщин и детей, столкнувшихся с реалиями системы. Кажется, что тут работы хватит на многие поколения активистов. «Миссия всей жизни» звучит, конечно, красиво, но для меня это реальная работа, которую я действительно хотел бы довести до конца.
Глава 8Трансформация препятствий в путь
Оригинал – транскрипт выступления Флита через две недели после освобождения, Боулдер, 1999.
Когда практикующий буддист попадает в тюрьму на 14 лет, невольно возникает вопрос: «Как такое вообще могло случиться?». В тюрьме не часто встретишь практикующих буддистов со стажем.
Моя жизнь на заре 60-х проходила под знаком поиска чего-то истинного и настоящего. На этот поиск меня вдохновляли воспоминания детства, когда жизнь казалась мне волшебным приключением. Я ясно помнил времена, когда меня окружала сказка, и также ясно я помнил момент, когда эта сказка окончилась. Я так и не смог смириться с той естественной потерей невинности, которую обычно называют «взросление». Я очень тосковал по тому ощущению, когда кажется, что ты открыт всему миру и связан с ним. Желание вернуть это ощущение привело меня к полному разочарованию в социальном и религиозном устройстве мира и подвигло на серьёзные духовные поиски.
Это же желание привело меня к алкоголю и наркотикам. Когда я закончил школу, то был полон разочарования и зол на весь мир. Осенью 1968 года я поступил в один из крупных университетов среднего запада, где с головой погрузился в контркультуру, мир наркотиков и радикальную политику. В конце концов я стал настоящим бунтарём – хотел жить вне системы. Моё мироощущение отличалось жёстким противопоставлением «мы и они» – я воспринимал социально-политическую систему как коррумпированную и ханжескую, а себя представлял членом альтернативной культуры, основанной на мире и любви. В 1972 году я бросил учёбу и отправился в Южную Америку, чтобы вести там жизнь хиппи, бунтаря и духовного искателя в эмиграции. Там я пробовал практиковать в разных традициях и учился медитировать. Особое внимание я уделял буддизму. Ну и, конечно же, я всё ещё употреблял наркотики.