— Разве это не прекрасно? — воскликнула Алисия, и я подняла взгляд на стену гигантского храма, отделенного от нас зеленой лужайкой.
Мы вместе прошли по траве и остановились под следующей аркой, которая вела прямо в кафедральный собор. На какое-то мгновение у меня перехватило дыхание. Я шла по земле, где люди умирали, проливали свою кровь и почитали Бога уже многие века. У меня возникло странное чувство. Так же, как и мама, улетевшая в Гренаду, я сейчас стояла на краю своей судьбы. Любуясь серым готическим зданием, красотой его шпилей и витражей, я услышала голос Алисии:
— Хочешь зайти?
— Я бы очень хотела сначала пообедать, — сказала я извиняющимся тоном.
Мы обошли собор и очутились возле Хай-стрит.
— И когда ты решила оставить свою работу в программе «Сегодня»? — поинтересовалась я.
Алисия ответила глубоким вздохом.
— В последнее время работа начала вызывать у меня отвращение. На прошлой неделе я брала интервью у одного из жильцов арендного комплекса, где ребенка замучили до смерти. Был прямой эфир. И вот, представь себе, я спрашиваю у него, что он чувствует по поводу того, что жил по соседству с убийцей, а мужчина мне отвечает: «Я просто в шоке. Неужели тут жил ребенок? Его никогда не было слышно. Я не видел, чтобы он входил или выходил». Вот это способ обнаруживать соседей! — Алисия обхватила себя руками поверх синего шелкового свитера и продолжила свой лепет: — Никто даже не понял, насколько это ненормальная реакция. Ни оператор, ни режиссер. И тогда до меня дошло, что Америка населена ненормальными, заторможенными людьми и что мне нужно выбраться оттуда, подальше от детоубийц и стоматологов-гигиенистов.
— Так ты… уволилась? — спросила я, ощущая нечто очень близкое к панике. Одно дело, если ей действительно нужен перерыв в отношениях с моим братом. Но если Алисия уволилась с работы, она вряд ли оставит меня в покое.
— Просто взяла годичный отпуск, — объяснила Алисия. — Мой начальник все понял. Он сказал, что у всех хороших репортеров бывают такие срывы.
Мы зашли в маленькую забегаловку, где мелом на доске было написано, что здесь подаются обеды, а по понедельникам проводится вечер караоке. Я радовалась смене обстановки. Возможно, Алисия хоть пять минут помолчит, пока мы сделаем заказ.
— Американки в городе! — на весь паб провозгласил бармен. Потолочные балки нависали так низко, что казалось, будто мы попали в гостиную к хоббиту.
Но ведь бармен еще не слышал нашего акцента, мелькнуло у меня в голове. Почему он оповестил весь паб о прибытии американок? Как он узнал? По «найковским» кроссовкам? По моим тонким квадратным очкам? По джинсам? Алисия с ног до головы была затянута в дорогой деним — о его стоимости можно было судить по кожаному лейблу у пояса: «Джекси Джинс». Костюмы Джекси шли по триста долларов за пару, но для Алисии, я думаю, она сделала скидку.
Бармен незамедлительно подошел к столику, который мы выбрали, а несколько посетителей у стойки стали откровенно глазеть на нас.
Даже оказавшись рядом с нами, бармен не стал говорить тише.
— Из Нью-Йорка, верно?
— Я — да. — Алисия села ровнее и ослепительно улыбнулась. — Нью-Йорк — самый лучший в мире город.
А что случилось с детоубийцами и стоматологами-гигиенистами? Разве они существуют только в Питтсбурге?
— Добро пожаловать в Винчестер, — ответил бармен. — Где вы решили остановиться?
— В отеле «Ройял», — сообщила Алисия.
— В Королевском госпитале округа Гемпшир, — уныло произнесла я.
— О! Так вы медсестры? — удивился бармен.
— Холли — доктор, — сказала Алисия.
— Доктор — это великолепно! — Мужчина молитвенно сложил руки. — Готовы спеть нам сегодня вечером?
Мы замерли в растерянности. Алисия неуверенно засмеялась.
— Думаю, нет.
Я присоединилась:
— Нет-нет-нет. — И для убедительности помотала головой.
— Да ладно вам! — настаивал бармен, исполняя что-то вроде твиста Чабби Чекера. — Как насчет «Девчонки хотят развеяться»? Все любят Синди Лопер!
— Мы просто хотим поесть, — сказала я, поглаживая свой многострадальный живот.
— А как насчет «Мы — семья»? А? Маленькая медсестричка решила сдать свою крепость этим вечером? — Мужчина энергично зашевелил бровями.
— Послушайте, дайте нам лучше посмотреть меню, — с неожиданной неприязнью заявила Алисия. — Можете нам его принести?
Бармен перестал кривляться и вскинул указательные пальцы на манер пистолетов, из которых собрался стрелять по-ковбойски в светильники над стойкой. В этот же момент парень со сломанной ногой, который сидел там, распластался на стойке и низко пригнул голову. Я поняла, что смысл этой пантомимы — удостовериться, что нам хорошо видно доску с меловыми пометками — сегодняшнее меню, которое до этого закрывала голова «расстрелянного» парня.
— Прекрасно, — сказала Алисия, идеально сымитировав чопорное английское произношение. — Давай посмотрим, что заказать.
Когда мы сделали заказ и официант в лице все того же бармена отошел на достаточное расстояние, где нас не было слышно, Алисия заговорила первой:
— Эта провокация была явно не по адресу.
Она сделала ударение на слове «провокация», намекая, что воспользовалась эвфемизмом, — так говорят, заменяя слово «жопа».
— Ну, он не хотел нас обидеть.
— А что с этим парнем? — спросила она, имея в виду посетителя у стойки, у которого нога была полностью в гипсе. — Как ты думаешь, что с ним случилось?
— Я слышала, как он говорил, что закинул ногу на ногу во время посадки самолета.
Алисия громко рассмеялась. Парень у стойки посмотрел на нас поверх своего бокала, и по его взгляду было понятно, что он не против присоединиться к веселью.
— Заказать нам с тобой по пиву? — спросила Алисия.
— О нет. Не самая лучшая идея, — ответила я. — Мне завтра на работу.
— Я же не сказала, что мы собираемся напиться.
— Я просто не в настроении для пива.
Алисия моргнула.
— Так ты не хочешь попробовать «Басс»[12]?
— Да… Нет… Да, правильно. Нет, я не хочу его пробовать.
— Вау! — воскликнула Алисия и встала из-за столика, чтобы заказать себе эля.
Я внезапно поняла, что вовсе не против выпить знаменитого «Басса», но не хотела менять свое решение сразу после того, как отказалась от выпивки. Если Алисия почувствует, что мне комфортно в ее обществе, она останется здесь надолго.
— Ну ладно! — крикнула я ей вслед. — Но только один бокал.
Алисия нахмурилась, словно не доверяла тому, что услышала, потом кивнула и сделала заказ. Я смотрела, как бармен наполняет две большие кружки янтарным элем.
Алисия стояла возле стойки, уперев одну руку в бедро, и разговаривала с мужчиной, нога которого была в гипсе. Он рассказывал о своей последней поездке в Нью-Йорк. Поскольку бар был маленьким, все прекрасно слышали, с какими чудесными людьми он познакомился и насколько неправильно устоявшееся мнение о жалких обитателях Нью-Йорка.
— Эй, не стоит так… Некоторые из этих слухов правдивы, — великодушно позволила Алисия, пробуя пиво.
К счастью, она не пригласила своего нового знакомого за наш столик, когда спустя десять минут вернулась ко мне с пивом.
— Я, собственно, хотела спросить, — сказала Алисия, передавая мне кружку и усаживаясь на свое место. — Что ты тут делаешь?
Я засмеялась в первый раз за весь суматошный день. Я чувствовала себя прекрасно, торнадо моей жизни рассыпался на отдельные пузырьки.
— Забавно, я как раз собиралась задать этот вопрос тебе.
— Ты действительно уволилась с должности преподавателя?
— Как я могла уволиться, если никогда не занимала эту должность? — спросила я.
— Бен сказал, что у тебя депрессия по поводу работы в больнице, — голосом телеведущей продолжила Алисия. Я почти видела микрофон у своего лица, когда она добавила: — С чем это связано?
— Все болеют и умирают. Или собираются умереть.
— А ты ждала чего-то иного?
— Я об этом никогда не думала, — ответила я. Когда десятилетняя девочка решает стать врачом, она не думает о том, что придется когда-нибудь сломать ребра пожилому человеку, делая ему массаж сердца, или о тайной надежде, что сердце при этом не возобновит работу. Поскольку тот, кто выжил после остановки сердца в больнице, почти не имеет шансов выздороветь, ибо остановка сердца — лишь начало перетягивания каната между болью и смертью.
— Может, ты просто хотела быть похожей на родителей, — предположила Алисия.
— В смысле? — спросила я.
— Бен говорил, что твоего отца невозможно было застать дома. Он постоянно принимал пациентов.
— Мама была дома, — возразила я.
— Ага. Конечно. Как же, — фыркнула Алисия.
— Что ты имеешь в виду? — Я напряглась.
— Твоя мать уехала! — Алисия заявила это таким тоном, словно имела право обвинять в чем-то мою семью, хотя ее собственная мать — сумасшедшая. — Она ушла от вас и от своей жизни, чтобы стать врачом.
— Ее не было меньше года. И она вернулась, — ответила я.
— Ты просто хочешь оправдать ее.
— Я хочу быть похожей на нее, — сказала я. — Я хочу быть человеком, который любит свою работу, кто чувствует свое призвание.
Мое детство прошло с осознанием того, что медицина — это нечто прекрасное. К тому же я очень любила и уважала маму и отца. Разве это ненормально? Они знали практически все на свете. Они даже разговаривали на своем собственном, особом языке: голод назывался «гипогликемией», жажда — «обезвоживанием», а просмотр телевизионных программ был «выравниванием электроэнцефалограммы». Я тогда думала, что мои родители не только помогают людям, но своей заботой о других еще и защищают нас от всего неожиданного, неприятного и непоправимого.
Что бы подумала обо мне мама, если бы узнала, как противоречиво я сейчас отношусь к медицине? И что бы я тогда подумала о маме, если бы знала, как противоречиво она относилась ко мне?