Я остановилась, чтобы выудить шарф из рюкзака, и подумала, что при моей работе было бы гораздо проще благословлять и совершать миропомазание. Особенно когда пациент уже мертв. Здесь-то уж точно не напортачишь.
— Ты веришь, что человек может просить об исцелении и это сработает? — спросила я у брата.
Бен пожал плечами.
— Может быть. А может, и нет. Странные чудеса все же случаются.
Я вспомнила тот проклятый момент, когда мне пришлось вставлять катетер в грудину Роксаны. Удивительно, как я попала в вену с первой попытки и мне не пришлось делать повторный надрез. Это казалось магией — такой, которую мне было бы неплохо применить в Питтсбурге, в случае с Кларой Шторм.
— Что? — спросил Бен, глядя, как я замерла на месте, держа шарф на вытянутой руке, вместо того чтобы намотать его на шею.
— Просто вспоминаю вчерашний вечер и думаю о том, что магия все же существует.
— Холли, это была не магия. Ты доктор, и ты спасла ей жизнь.
— Бен, я не спасла ей жизнь, она все равно умирает!
Мы дошли до замерзшего пруда, по которому шумно прогуливались утки, выпрашивая хлеб, а на мосту молодая пара хихикала и обнималась.
Я видела, как парень притворяется, будто хочет сбросить девушку через перила. Вот только внизу был лед, так что она, скорее всего, проломила бы себе череп, а не отделалась легким испугом.
— Я не знаю, о чем молиться, — сказала я, пытаясь не обращать внимания на веселящуюся парочку. — Молиться о том, чтобы Роксана выздоровела? Но я знаю, что этого не случится. Молиться, чтобы она поскорее умерла и не страдала от боли? Я даже не знаю теперь, нужно ли мне молиться вообще. Иногда мне кажется, что верить в Бога — это все равно что верить в совершенство нашей мамы.
Бен выглядел ошарашенным моими словами.
— А разве для того, чтобы верить в Бога, тебе нужно, чтобы мама была идеалом?
— Она и не была им, просто… я не хочу снова оказаться обманутой. Вышло так, что вся моя жизнь оказалась ложью, по крайней мере, таким было мое детство.
— Эй, ты забыла, что у нас было одно детство на двоих? — воскликнул Бен.
— А твое тоже было ложью, — усмехнулась я и остановилась, чтобы рассказать Бену правду о маме, о том, как она провела те семь месяцев без нас.
Бен кивнул, он не удивился, хотя и выглядел невесело.
— Я тоже выяснил, что папина паранойя была небеспричинной. А потом мы как-то обедали в Нью-Йорке с Джекси, и, когда я спросил ее напрямик, она ответила на мой вопрос без утайки.
— А почему ты не рассказал мне? — спросила я.
— Потому что ты не хотела знать правду. А я не хотел брать на себя неприятную миссию правдолюбца.
Было так странно, словно мы говорили не о маме, а о Санта-Клаусе. Была ли Сильвия Кэмпбелл настоящим человеком или она просто вымысел?
Я поинтересовалась у Бена, помнит ли он, как папа уезжал, чтобы вернуть ее.
— Конечно, помню, — ответил он. — Греми Кэмпбелл заставляла нас пить теплое козье молоко. Если бы она хотя бы студила его…
— И пастеризовала, — мрачно добавила я. — А папа был в депрессии, когда вернулся?
— Вообще-то да. Разве ты не помнишь? Она ведь отказалась ехать домой. В тот день, когда отец вернулся, я слышал, как он швырял посуду в кухне и говорил бабушке, что собирается подавать на развод. Однако неделей позже в Гренаду вошли наши войска и мама вернулась. С тех пор он никогда не упоминал о разводе.
Я начала вспоминать. Я была в кафетерии, когда Николас Олзевски подбежал к нам с Беном и сказал: «Вы слышали, что наши войска вошли в Гренаду?» Я тогда решила, что мы просто присоединили остров, как и Гавайи. А еще я подумала о том, что бабушка теперь будет довольна, ведь мама получит диплом медицинской школы Соединенных Штатов. Но Бен сказал, что раз ввели войска, значит, случилось что-то плохое и мама может быть в опасности. Мы вместе зашли за стойку кафетерия и спросили, можно ли нам воспользоваться их телефоном и позвонить папе. Но миссис Ричардс объяснила, что Соединенные Штаты «ввели войска, чтобы спасти американских студентов-медиков», что «мы победили» и что «все уже кончилось». Она также сказала, что волноваться не о чем и нам лучше вернуться в общий зал. Мы так и сделали. Тем вечером, за ужином, папа говорил, что благодаря этому вторжению мама наконец-то будет дома. Это было особенно интересно, учитывая, что он уже ездил за ней, но вернулся один. Нам казалось, что наш папа настолько важная особа, что послал армию США возвращать маму.
— Она забыла о нас, — с горечью произнесла я. — Как только она уехала, мы перестали для нее существовать.
— Холли… — Бен покачал головой. — Бог не забывает о нас.
Скрестив руки на груди, я задумалась над словами брата, и на моем лице проступила слабая улыбка. Я сказала ему, что для человека, бросившего семинарию, он слишком любит проповедовать.
— Опять ты начинаешь, — упрекнул меня Бен.
— Почему ты ушел оттуда? — спросила я, когда мы снова зашагали по улице.
— Я просто подумал, что не хочу становиться священником. И до сих пор так думаю. Может, у меня пока нет настоящего призвания, — добавил Бен.
— Знаешь, мне кажется, что ты слишком зациклен на настоящем, — сказала я. — Ты, очевидно, думаешь, что Бог должен был нотариально заверить свое обращение к тебе?
— Может, и нет, — согласился Бен, поднимая воротник, чтобы спрятать лицо от ветра. — Но от кого я это слышу? — Он толкнул меня плечом, и я, не выдержав, засмеялась.
— Роксана говорит, что мамино наследство стало для меня тяжелой ношей, — сказала я. — Будто я не люблю медицину, но из-за мамы не могу ее бросить.
— А если бы могла, чем бы ты занялась? — поинтересовался Бен.
Этот вопрос поставил меня на место Галилея, который внезапно обнаружил, что Земля не плоская и что, дойдя до ее края, невозможно упасть вниз. Это откровение, честно говоря, не доставило мне ни малейшего удовольствия. Что я буду делать с этой большой круглой планетой, если все мое существование построено на том факте, что она плоская?
— Понятия не имею, — уныло ответила я.
— Я думал, ты любишь медицину. — Голос Бена звучал разочарованно. Брат напомнил мне меня саму, когда я убеждала его стать священником даже после того, как он понял, что это не его призвание.
— С чего бы это? — спросила я.
— Вспомни неделю, которую ты провела в Кон-о-Кви. Ты тогда была по-настоящему счастлива.
Он прав. Я была счастлива три лета тому назад, до смерти мамы. Я только вырвалась из отделения интенсивной терапии, где каждый день ломались чьи-то ребра при попытке реанимирования и мне приходилось сообщать семьям неутешительные новости. Я вырвалась из здания Сент Кэтрин, заполненного искусственным светом и тяжелым воздухом, который был пропитан запахом лекарств, и попала в летний лагерь Кон-о-Кви, где самой серьезной болезнью была тоска по дому, а о смерти никто даже не упоминал. Это было блаженством.
— Вот и стань доктором в лагере, — посоветовал Бен.
— Я не могу жить в летнем лагере круглый год. Мне придется каждый день есть дешевые обеды «Бифарони» и каждый день слушать Бритни Спирс из динамиков.
— Так стань педиатром.
— Но мне нравятся взрослые, — заявила я. — Я люблю поговорить с людьми, послушать их истории.
— И все-таки я не понимаю. — Бен пожал плечами. — Почему ты провела в госпитале несколько последних лет, если так не любишь медицину?
— Я хотела научиться распознавать и устранять кризисы, — объяснила я.
— Полагаю, тебе этого хватило выше крыши, — сказал Бен, вышагивая по заснеженной каменной дорожке. — Так что, если решишь и дальше заниматься врачебной практикой, тебе придется вернуться и попробовать себя в качестве семейного врача, я правильно понимаю?
— Господи, только не это! Это моя вторая специализация! — воскликнула я.
Бен улыбнулся.
— Ах да, — произнесла я со смешком. — Ты считаешь, что нужно попробовать все, прежде чем уходить?
— Просто предположил, — ответил Бен.
— Мама сообщила через Роксану, что мне не следует бояться заглядывать под капот, — сказала я. — Что бы это ни значило.
— Под капот, — задумчиво повторил Бен. — В смысле — под капюшон Смерти[46]? В клоаку иного мира?
— Господи, надеюсь, что нет! Неужели она имела в виду, что я умру? — спросила я.
— Ты умрешь, Холли, — с нарочитой серьезностью сказал Бен. — Бессмертных не бывает.
— О да. — Я глубоко вдохнула.
Мы молча брели по дорожке, потом Бен обнял меня за плечи и сказал:
— Если мы сейчас выйдем из парка, можно будет заскочить в кафе на ленч, а потом отправиться в Британский музей, он как раз откроется.
— А как насчет Роксаны?
— Мы вернемся в госпиталь до обеда. А в музее есть египетские мумии, Холли.
— А можно сначала посмотреть мумии, а потом старые книги?
— Я не знаю. Это ведь и мой день рождения, знаешь ли.
— Так, приехали. Великая Троица, — сказала я.
— Ага. Берегитесь все, — вздохнул Бен и, повернувшись, улыбнулся мне.
— Сначала посмотрим мумии.
Глава 22Добрый совет
Совет не должен провоцировать родственников больного на конфликт. Опытные врачи умеют настоять на своем вежливо, доброжелательно и почти незаметно для остальных.
Алисия первая выбрала, что она купит: черную, доходящую до колен кожаную куртку с темной меховой опушкой на воротнике.
— Но это настоящая кожа, — возмутилась Ди.
— Это ношеная кожа, — сказала Алисия. — Животное убили для человека, носившего эту куртку до меня.
Мы втроем были в Камдене[47], на рынке под открытым небом, и копались в огромном количестве вещей, верхней одежды и драгоценностей — ношеные вещи вперемешку с почти не ношенными.
Было забавно ощущать, как естественно я себя чувствовала после всех моих отказов побродить с Алисией