Наверное, мистер Данфер хотел и на меня взглянуть с этакой вот укоризной, но взгляд его здорово бы обеспокоил всякого невооруженного человека. Утратив всякий интерес к его рассказу, бессвязному и нескончаемому, я встал, собираясь попрощаться. Но не успел я и шага сделать, как он встал на ноги, взял со стойки бутылку и с невнятным «вот этак вот» залпом прикончил ее. Господи, как же он взревел! Как сокрушенный титан, ни дать ни взять. А потом качнулся назад, словно пушка после выстрела, и грохнулся на стул, будто его, как быка на бойне, треснули обухом по голове. Он в ужасе уставился на стену. Глянул туда и я, а там – глаз. Дырка превратилась в большой черный глаз, точнее сказать, кто-то смотрел на нас через эту дырку. Смотрел он безо всякого выражения, но это казалось страшнее самой злобной ярости. Помнится, я закрыл лицо ладонями, лишь бы не видеть этого наваждения. Да и наваждение ли то было? Но тут вошел невысокий белый человек, он был у Джо прислугой за все – и страх отпустил меня. Из салуна я вышел, серьезно опасаясь, что подцепил от Джо белую горячку. Лошадь моя стояла у поилки. Я отвязал ее, забрался в седло и отпустил поводья. На душе у меня было так гадко, что я даже не видел, куда еду.
Я не знал, что мне думать обо всем этом, и потому, как водится в таких случаях, размышлял долго и бесплодно. Утешало меня только то, что наутро мне надо было уезжать отсюда и, скорее всего, навсегда.
Тут в лицо мне повеяло холодом, я пришел в себя, поднял голову и обнаружил, что въехал в ущелье. День стоял на редкость душный, и переход от ужасного, буквально зримого зноя, веющего со стороны пересохших полей, к прохладному сумраку, наполненному птичьим щебетом в душистой кедровой чаще, мигом меня освежил. Мне по-прежнему хотелось разгадать тайну ущелья, но поскольку оно не делало шагов навстречу моим желаниям, я спешился, отвел лошадь в подлесок и привязал к молодому деревцу. Потом уселся на камень и задумался.
Сначала я решил разобраться, почему это место мне не по душе. Расчленив его на элементы, я объединил их в полки и роты, а потом, мобилизовав всю огневую мощь логики, ударил на них с несокрушимых позиций под канонаду неоспоримых выводов и залпы общего интеллектуального наступления. И вот когда моя мозговая артиллерия подавила сопротивление противника и приблизилась к позициям чистых абстракций, супостат вдруг прервал ретираду, скрытно перестроился в мощную фалангу и, ударив с тыла, взял меня в плен со всеми орудиями и обозом. На меня почему-то накатил страх. Чтобы стряхнуть его путы, я поднялся и пошел по едва заметной заросшей тропке – она вилась по дну ущелья вместо ручья, которым Природа здешние места не снабдила.
Деревья по сторонам тропинки росли самые обычные, примечательные разве что искривленными стволами и причудливо изогнутыми ветвями; ничего сверхъестественного мне в них не виделось. Еще на тропинке валялись камни. Очевидно, они покинули склоны ущелья и скатились на дно, где им было покойнее. Но и в их каменной неподвижности не усматривалось ни намека на неподвижность, свойственную смерти. Вот только тишина была вполне кладбищенская, нарушаемая лишь тихим шепотом ветерка в ветвях.
То, что я искал, никак не связывалось с пьяной болтовней Джо Данфера. Только выйдя на вырубку, где во множестве валялись поваленные деревца, я сообразил, что именно здесь Джо собирался поначалу выстроить свою «хибару». Вывод этот подтверждался еще и тем, что некоторые из деревьев валил явный дилетант: они были подрублены со всех сторон. Правда, остальные валил человек опытный – пеньки имели вид тупого клина.
Вырубка была небольшая, шириной не более тридцати шагов. А сбоку виднелся маленький холмик, густо поросший травой. Его вполне можно было принять за естественное образование, если бы из бурьяна не торчал надгробный камень!
Помнится, я тогда даже не удивился. Я смотрел на свою находку с теми же чувствами, с какими, наверное, Колумб озирал холмы и долины Нового Света. Я не спешил подходить к надгробью, сначала я счел за благо еще раз осмотреть все вокруг. Даже часы достал и завел, хотя обычно делаю это совсем в другое время. И только потом приблизился к камню.
Могила – небольшая и явно давнишняя – была в довольно приличном состоянии, чего я, правду сказать, не ожидал: уж больно дикое было место. А увидев рядом с камнем клумбу садовых цветов, которую недавно кто-то заботливо полил, я даже рот раскрыл от удивления. По некоторым признаком я понял, что надгробный камень долгое время пролежал перед чьим-то порогом. На нем была высечена, точнее сказать, выдолблена, эпитафия такого вот содержания:
А ВИ – КИТАЕЗА.
Возраст никто не знает. Работал у Джо Данфера.
Этот памятник поставлен им на вечную память китаезе. А еще чтоб все эти желтые не больно нахальничали. Черт их всех возьми!
Она Была Славной Девчонкой.
Не могу передать, до какой степени поразила меня эта надпись! Краткая, хотя и достаточно полная характеристика усопшего, циничное признание собственной вины, совершенно неуместная, даже, пожалуй, кощунственная ругань, нелепая путаница с полом покойного, да и весь стиль, точнее сказать, совершенное его отсутствие – все это являло не только скорбь ее автора, но и его безумие. Я решил, что дальше искать не стоит, – наверное, мне не хотелось портить драматический эффект, – тем более, что тайну я в какой-то мере раскрыл. Я повернулся и пошел прочь. И более четырех лет нога моя не ступала на земли этого графства.
II
Тот, кто правит крепкими быками, должен обладать крепким умом.
– Н-но-о… Вперед, Шындя-Брындя!
Так вот поприветствовал меня чудной мужичонка, сидевший на телеге с дровами, которую влекли два быка. Телегу они тянули легко, но при этом изображали несусветное напряжение, что, впрочем, не могло обмануть их господина. Я стоял на обочине дороги, а джентльмен этот смотрел прямо на меня, так что я не сразу понял, к быкам он обращается или ко мне. Я не взялся бы утверждать, что быков зовут Шындя и Брындя, не поручился бы я и за то, что понукает он именно их. Как бы то ни было, никто из нас его не послушался. Мужичонка отвел от меня взгляд, длинной палкой вытянул по спине Шындю и Брындю, а потом сказал негромко, но с чувством: «У-у, чертова шкура!», словно шкура у быков была общая. Поняв, что он пустил мимо ушей мою просьбу подвезти и едет себе мимо, я поставил ногу на спицу колеса, а когда его вращение подняло меня на уровень ступицы, залез без особых церемоний на телегу и вскоре уселся рядом с возницей. Тот, даже не глянув на меня, снова хлестнул своих скотов, добавив увещевание: «Шевелись, дохлятина хренова». Потом владелец повозки, точнее, бывший владелец, поскольку во мне крепло ощущение, что я сей дилижанс захватил, посмотрел на меня странно знакомым взглядом и отложил свой кадуцей, который, противу ожидания, не зацвел и не превратился в змею. Скрестив руки на груди, он спросил с самым мрачным видом:
– Чево ты сделал с Виски?
Я собрался было ответить, что выпил, мол, но вовремя разобрал в вопросе иной смысл. Да и сам мужичонка смотрел на меня куда как серьезно. Не зная, что ответить, я просто промолчал, хотя и понимал, что молчанием своим только усиливаю подозрения и даже, возможно, признаю какую-то вину. Тут на мое лицо упала прохладная тень, и я поднял голову. Мы въехали в ущелье! Мне трудно описать чувства, которые на меня нахлынули – ведь я не бывал здесь уже четыре года, с тех самых пор, как ущелье открыло мне свою тайну. Я чувствовал себя так, будто друг рассказал мне о своем давнем преступлении, а я подло от него сбежал. Мне ясно вспомнился Джо Данфер и его путаные откровения, а еще – могильный камень с невразумительной эпитафией. Мне вдруг захотелось узнать, что с ним сталось, и я спросил об этом своего пленника. Он же, не отводя взгляда от бычьих спин, пробурчал:
– Но-о, черепашьи отродья! Его положили рядом с А Ви, в дальнем конце ущелья. Хочешь глянуть? Вас ведь всегда тянет туда, где… так что ждал я тебя. Тпру-у!
Заслышав этот приказ, Шындя с Брындей, они же черепашьи отродья, стали как вкопанные. Еще и эхо в ущелье не успело стихнуть, а двоица эта уже лежала в дорожной пыли, подвернув под себя все восемь ног и совершенно не думая, какие последствия это может иметь для их «чертовой шкуры». Чудной же мужичонка сполз на землю и пошел в глубь ущелья, ни разу не обернувшись, чтобы взглянуть, иду я за ним или нет. Я, впрочем, шел.
Последний раз я был здесь примерно в тех же числах и в тот же час. Громко трещали сойки, но деревья шелестели так же мрачно, как и тогда. Сочетание этих звуков привело мне на ум бессвязную болтовню мистера Джо Данфера со всеми его недомолвками. Такое же причудливое сочетание грубости и нежности я усматривал в единственном литературном экзерсисе Джо – эпитафии над могилой А Ви. Все в ущелье было по-прежнему, вот разве что тропинка сплошь поросла травой. Но на вырубке, куда мы вскоре пришли, перемены были более заметны. Пеньки «китаезной» выделки уже ничем не отличались от пеньков «мериканских», как если бы традиционное варварство Старого Света и цивилизация Нового примирились, наконец, сойдясь на совместном упадке. Что ж, такова судьба всех цивилизаций. Холмик был еще различим, но его буквально оккупировала медвежья ягода, заглушив слабые травы, а садовая фиалка то ли уступила все права своей лесной сестрице-простушке, то ли сама одичала. Второй могильный холм оказался длиннее и шире первого, первый же рядом с ним казался еще меньше. Старое надгробье завалилось и очутилось теперь в тени нового. Причудливую надпись на нем было уже не разобрать под слоем палой листвы. Новая эпитафия была лишена литературных достоинств старой. Пожалуй, она могла бы послужить образцом краткости и грубости:
ДЖО ДАНФЕР. ОН ПОДОХ
Поморщившись, я отвернулся и смел мусор с могилы язычника. Теперь в издевательской надписи, явившейся на свет после долгого забвения, мне почудился некий пафос. А еще мне показалось, что спутник мой, прочитав ее, посуровел еще больше, в нем даже проглянуло что-то вроде мужества, даже, пожалуй, гордости. Но увидев, что я смотрю на него, он быстренько напялил прежнюю личину, но теперь в его облике сквозило нечто почти нечеловеческое – огромные глаза, например, – мучительно знакомое, привлекательное и отвратное одновременно. Я решил разом покончить с загадками и недомолвками.